Пока она поднималась по галечному дну затененной балки, солнце уже высветило правобережные высоты, занятые противником. Она оглянулась: бессарабское холмистое заречье лежало, как на учебном рельефном макете. Полина помедлила, перевела дыхание и, вскинув руки на сыпучий срез оврага, сильно подтянулась на локтях и одним махом выбросилась наружу. Вскочила, побежала в сторону лесопосадки, которая темнела за проселком. Едва успела пробежать несколько метров, сухо треснул на дороге, взметая белую мучнистую пыль, разрыв первого снаряда. Похоже, немцы действительно только и ждали, когда она появится над истоком балки. Со всего разгона упала наземь. Неподалеку распустились пышные султаны других разрывов. Настильный, буревой свист осколков оглушил ее, вдавил в землю. Еще батарейная очередь, - осколки на этот раз точно оборванные струны. Видно, подальше. Тесно прижимаясь к земле всем телом, она повернула голову в ту сторону и заметила промчавшийся легковик. Хотела встать для нового броска, но тут ее ослепили две магниевые вспышки и вслед за ними потряс воздух двойной удар. Она поняла, что угодила в нулевую вилку, когда вся надежда лишь на чудо. Наконец огонь стих. Минута, вторая... Ну, была не была, не валяться же около дороги до вечера. Она кинулась через дорогу, решив во что бы то ни стало добежать до спасительной лесной посадки. Вот осталось не больше половины ее забега под прямой наводкой, вот-вот она укроется и отдышится, И снова налет. Падая, она почувствовала, как подвернула ногу. Поежилась от боли. Нет, видно, немцы не отходят от своих орудий. Только бы не заторопиться, не вскочить в момент близкого разрыва. Стоически пережидая, когда опять все стихнет, она подумала о том, что нужно бы давно написать Марату письмо на крайний случай, - пусть бы оно хранилось в сумке неотправленным, как это делают мудрые солдаты. Воспоминание о сыне всегда помогало ей одолевать минутный страх: жизнь прожита недаром. Сейчас она уже. не испытывала того горячечного страха, который испытала у самого оврага. Немцам, наверное, надоела артиллерийская охота за одним-единственным человеком или они решили, что дело сделано, - вокруг установилась первозданная тишина. Полина не сразу это ощутила, в ушах все стоял гул разрывов. Освоившись немного с тишиной, она попыталась было ползти. Неожиданно физически почувствовала рядом с собой мать, окруженную на уральском обрыве дутовскими пластунами. До жути ясно увидела ее перед самой гибелью. Видения прошлого обступили ее со всех сторон. Не хватало еще, чтобы она начала галлюцинировать... Высвободила руку, посмотрела на часы: время пока терпит. Лишь бы какая-нибудь случайная машина не привлекла внимание немцев. Припадая на больную ногу, неходко побежала дальше. Десять метров - тихо, двадцать - тихо, сорок... Она, быть может, добралась бы теперь благополучно до посадки, если бы немецкие наводчики не сменили прицел. Третий огневой налет застиг почти у цели. Жаркая волна опрокинула навзничь, и ей подумалось на миг, что она отвоевалась. К счастью, верховой, свист осколков пощадил, а другие снаряды беззвучно лопались уже поодаль. Она неотрывно глядела в небо (как тот умирающий на поляне лейтенант), провожая долгим взглядом плывущее в синей вышине кипенное кучевое облако. Равнодушно ждала своего снаряда. Но последний снаряд бухнул у проселка, заключая длинный счет всем смертям. Полина вбежала в лесок, наугад свалилась в первую попавшуюся щель. И тут нервы сдали окончательно.
Горько всхлипнув от пережитого, она выбралась из щели, стала приводить себя в порядок. Хорошо, что взяла санитарную сумку, где было все необходимое. Заштопала порванный чулок, покрепче пришила болтающуюся на гимнастерке пуговицу. Отряхнулась тщательно от пыли. Достала зеркальце, причесалась. Левая, припухшая нога жгуче ныла. Ну да ничего. Теперь, когда самые страшные сотни метров ее кандидатского стажа остались позади, грешно возвращаться на плацдарм без партийного билета.
Остаток пути осилила к десяти часам утра. Небольшое сельцо Тея, хотя и находилось близ Днестра, но, удаленное на юг от Шерпенского плацдарма, жило совсем иной жизнью. Идиллические куры стайками бродили по зеленым улочкам, мохнатые дворняжки лениво перелаивались у тесовых ворот, где дымили на лавках трубокуры-молдаване. Тея могла сойти за глубокий тыл, если бы и сюда не долетала ружейная перестрелка за рекой.
Полине указали кирпичный дом, стоящий на северной окраине, на отшибе. Стараясь не хромать, она вошла во двор и лицом к лицу столкнулась с начальником политотдела, высоким, сухощавым человеком с розовым косым шрамом на щеке.
- Где вы пропадали, товарищ Карташева? - недовольно спросил Гладышев. - Мы все телефоны оборвали.
- Одно происшествие задержало меня, товарищ подполковник. Угодила под обстрел.
- Вы что, с плацдарма?
- Оттуда.
- Как же добирались среди бела дня?
- Признаться, думала, что не дойду.
- Ай-яй-яй!.. - Гладышев укоризненно качнул седеющей головой, смягчился: - И где вы шли?
- Переправилась на лодке южнее Шерпени, потом поднялась по балке, что напротив лесной посадки...
- Это же гиблое место! Вчера там в щепки разнесло машину из автороты. Ах, товарищ Карташева, товарищ Карташева... Майор Гусаров! - крикнул он в настежь распахнутое окно.
На крыльце появился молодой подвижный офицер, инструктор политотдела.
- Кому вы передали вчера телефонограмму о вызове капитана Карташевой?
- В санбат.
- И не потрудились узнать, что она на плацдарме?
Гусаров виновато повел плечами.
- Вам бы следовало объявить выговор.
- Пожалуйста, не делайте этого, товарищ подполковник, - сказала Полина. - Нехорошо, если мое вступление в партию для кого-то обернется выговором.
Гладышев невольно улыбнулся, но опять сердито глянул на смущенного инструктора.
- Вы понимаете, майор, что ваш необдуманный вызов мог стоить человеку жизни? На ней лица нет, - он кивнул в сторону Полины. - Вы сами-то, майор, бывали под прямой наводкой немецких артиллеристов?.. Ага, были! То в бою. А тут человек идет получать партбилет... Ладно, потом поговорим. Идемте, товарищ Карташева.
В светлой горнице, уставленной домашними цветами, Полина, к своему удивлению, встретила полковника Родионова.
- Пропащая душа! - Он встал, пошел навстречу ей. - Что же у вас такое приключилось, Полина Семеновна?
Гладышев коротко рассказал ему. Родионов помрачнел.
- Вся в матушку. Но та шла под огонь, если было необходимо. А тут риск ничем не оправдан...
- Не станем прорабатывать ее, Сергей Митрофанович, она без того натерпелась страху. - Гладышев твердым шагом подошел к столу, на котором лежали две красные книжечки (остальные были уже вручены). - Итак, товарищ Карташева, отныне вы полноправный коммунист. - Он подержал новый партбилет и добавил после некоторой заминки: - Будьте достойны своей матери, честно послужившей революции. Мы верим вам, надеемся на вас, товарищ Карташева.
- Спасибо, товарищ подполковник. - Полина приняла заветную книжечку и больше ничего не могла сказать.
Гладышев, Родионов, Гусаров поочередно тепло поздравили ее. Особенно долго не отпускал ее шершавую от частого мытья, натруженную руку Сергей Митрофанович, явно растроганный таким событием.
- Надо бы теперь чем-нибудь закусить, - сказал Гладышев. - Вы, Полина Семеновна, оставили всех нас без завтрака.
В соседней комнате был накрыт стол. Моложавая хозяйка, самая настоящая цыганка-молдаванка, подала яичницу на огромной сковороде и запотевший графин розового домашнего рислинга.
- Вы, медики, наверное, пьете спирт, во всяком случае, так думают о медиках, - говорил Гладышев, разливая вино по солдатским кружкам. - А мы, старики, предпочитаем кисленькое.
Однако и от этого кисленького у Полины закружилась голова. Она рассеянно слушала мужчин, которые уже рассуждали о своих делах.
После завтрака опять вернулись в горницу. Подполковник Гладышев взял со стола последний неврученный партбилет, раскрыл его и, покачивая головой, сказал:
- Да, уходят коммунисты, иные даже не успев получить билеты. Сегодня листал ваше дело и поразился редкому случаю: двое из трех товарищей, рекомендовавших вас в партию, уже погибли за эти считанные месяцы вашего кандидатского, стажа.
- Я не забуду их: старшину медицинской службы Нефедову, майора Бондаря...
- Бондарь, Бондарь. Какой был командир полка. Дошел-таки до родного Буга, дошел с самого Кавказа, и смерть на пороге дома... - Гладышев помолчал, мысленно возвращаясь к будничным делам: - Так я поеду, Сергей Митрофанович, на НП комдива. Вы побудете у нас?
- До вечера.
- И вы, Полина Семеновна, отправитесь вечером.
- Но...
- Никаких "но". Днем на плацдарм не пущу. Отдыхайте пока. Что у вас с ногой?
- Простой ушиб.
- Легко отделались. В следующий раз будьте осторожнее.
- Так в партию вступают единожды.
- Нет, вы посмотрите на нее, Роман Афанасьевич, она еще шутит, а?.. - сказал Родионов.
И мужчины рассмеялись - впервые за это тревожное и торжественное для Полины утро.
После отъезда Гладышева полковник Родионов часа два занимался делами в политотделе. Потом вышел во двор, где устроилась на бревнах, коротая непривычный досуг, Полина, и сел рядышком.
- А ты действительно похожа на мать.
- Мама была моложе.
- Двадцать пять лет прошло с тех пор. Шутка ли... Уж никак я не предполагал, что встречусь с ее наследницей при знакомых обстоятельствах.
Полина с недоумением посмотрела на него.
- Тоже идет война, те же бои с переменным успехом на плацдарме. Но передо мной не Урал, а Днестр. И рядом со мной не Вера, а Полина Карташева. Иной раз кажется, что живу два века...
- Что вы, Сергей Митрофанович!
- Я ведь был неравнодушен к Вере Тимофеевне, - вдруг признался, он, и застенчивая улыбка тронула его крупное, доброе лицо. - Да все мы были неравнодушны к ней... Помню, когда Великанову сообщили, что Верина дружина оттеснена на берег Урала дутовскими пластунами, он лично повел батальоны в атаку. Встал, выхватил маузер и пошел, не пригибаясь, на казаков. Конечно, он не раз водил нашего брата, но тут всех просто ошеломило такое презрение к смерти...
- Как вы это говорите о нем? - осторожно заметила Полина.
- Ты, Поленька, еще доживешь до той поры, когда Великанова помянут добрым словом. Не могут не помянуть...
Она была застигнута врасплох таким откровением. Так она думала только о своем Борисе, но о других не могла, просто не имела права.
- Ну, отложим мою исповедь, - сказал он, поняв ее душевное смятение. - Потолкуем-ка лучше о тебе, о твоем наследнике.
Полина с внутренним облегчением стала рассказывать о Марате. Сергей Митрофанович слушал, не прерывая. Лишь изредка настораживался, когда из-за реки долетала пулеметная очередь на плацдарме.
Они просидели на бревнах до возвращения начподива Гладышева, неторопливо рассуждая о послевоенном будущем, которое находилось уже не за горами.
В сумерки Полина отправилась в обратный путь на политотдельском "виллисе". Ехали с потушенными фарами. Степенный, в годах, шофер умело притормаживал на ухабах. Она сидела за его спиной, думая о том, что сказал Сергей Митрофанович о Великанове, который на всю жизнь запомнился ей, когда с Ломтевым заезжал проститься и оставил сахар. Тетя Вася угощала их чем могла. Они пили морковный чай: взрослые вприкуску, а она, Поля, внакладку. До сих пор отчетливо видит она тот июньский полдень девятнадцатого года: уютный флигелек на берегу Урала, маленький дворик, заросший кустами сирени и акации, прощальный взмах рукой гаевского комбрига... Потом, уже девушкой, она следила по газетам за Великановым, гордилась, что мама работала у него в штабе. В те далекие годы молодежь знала поименно всех героев гражданской войны. Время, время, как лихо оно промчалось за теми всадниками! Хорошо еще, что память, будто замедленная съемка, может выхватить из потока времени несколько дней, чтобы доставить тебе радость заново пережить минувшее. Без этих остановленных мгновений совсем трудно было бы жить на свете. Нигде так дорого не ценят люди прошлое, как на войне, хотя идут на смерть ради будущего.
- Приехали, товарищ капитан, - объявил шофер.
Он довез ее до той самой лесной посадки, где она утром попала под огонь немецкой дежурной батареи. Но сейчас тут было невероятно тихо. Полина постояла около балки, наблюдая за частыми вспышками ракет в вечернем небе. Сейчас и уходить отсюда не хотелось: такой мирной показалась ей вся эта и л л ю м и н а ц и я на правом берегу Днестра.
5
Нет, на фронте никогда не скажешь с вечера, каким будет утро.
В ночь на десятое мая 93-я дивизия 68-го корпуса генерала Шкодуновича сдавала участок обороны соседней гвардейской и выводилась в резерв. И когда смена частей была закончена, а смененные полки выступили в ближний тыл, противник начал артиллерийскую подготовку. Вслед за ней 17-я и 355-я немецкие пехотные дивизии атаковали прибрежные села. Догадался ли противник, что происходило на плацдарме, или это просто стечение обстоятельств, но, во всяком случае, момент для наступления оказался для него на редкость благоприятным. (Смена частей обычно на какое-то время ослабляет оборону, пока солдаты не осмотрятся на новом рубеже, не привыкнут к местности.) Немцам удалось занять Спею-северную на западном острие плацдарма. Однако 93-я дивизия поспешила на выручку своим преемникам: застигнутая сильной артподготовкой на марше, она тут же развернулась на сто восемьдесят градусов, приняла боевой порядок и вступила в дело. Вскоре противник был остановлен и потом отброшен на исходные позиции.
Всю ночь Полина не сомкнула глаз. Хотя ее-то дивизия успешно отразила внезапную атаку, но общая обстановка была тревожной. Лишь утром она прилегла отдохнуть. Девушки старательно оберегали сон Полины. Очнулась она сама уже за полдень, услышав в землянке густой басок майора Богачева, который, не зная, что она спит, громко заговорил с порога.
- Виноват... - осекся он на полуслове.
- Ничего, пора вставать, - сказала она, довольная его приходом.
- Я к вам по пути, удостовериться, все ли у вас в норме.
Оля и Галина переглянулись: знаем мы это "по пути", нас не проведешь! (Они уже начинали ревниво относиться к Богачеву.)
- Не угостите ли водичкой?
Ольга поднесла ему кружку родниковой. Он пил жадно, как загнанная лошадь, ни разу не оторвавшись. Полина заметила с укором, когда он пристукнул пустой кружкой по дощатому столу:
- Вы же простудитесь, Валентин Антонович.
- Ледяная вода после боя целебнее ректификата.
- Расскажите, что там случилось?
- С трудом остановили чертей... Разрешите? - Он щелкнул зажигалкой-пистолетиком. - Не могу себе простить, что накануне не взяли "языка". Собирался я пойти с хлопцами, генерал не пустил. А нынче устроил разнос на плацдарме. Мы, разведчики, Полина Семеновна, вечно виноваты.
- Обойдется, не огорчайтесь.
- Эх, если бы армиями командовали женщины!..
Полина еще не видела его таким расстроенным. Докурив одну папиросу, он взял из коробки другую, сердито размял пальцами, сломал, потянулся за третьей.
- Вдобавок ко всему затеяли эту смену частей - как раз на руку немцам. Ну, они и турнули наших соседей-гвардейцев. Если бы не 93-я, "непромокаемая", что сама повернула обратно, купаться бы гвардейцам в Днестре.
- Насколько я понимаю, наша-то дивизия не отступила ни на шаг?
- До нее, Полина Семеновна, не дошла очередь.
- Вы мою дивизию не троньте, Валентин Антонович.
- А вы патриотка! - рассмеялся он. - Поговорил с вами по душам, и стало легче.
Полина вышла проводить его. Они остановились у того же улья, что и в прошлый раз. Неунывающее пчелиное семейство продолжало свою работу как ни в чем не бывало.
- Вот для кого не существует переднего края, - заметил Богачев. - Между прочим, летают за нектаром даже на минные поля, Что вы скажете на сей счет, Полина Семеновна?
- Я на передовой не была с Кавказа.
- Кончится война - заделаюсь пасечником. Буду жить чудаком-отшельником.
- Разведчик и пасечник - это несовместимо.
- Шучу, конечно. Опять ввяжусь в какую-нибудь драку. - Он что-то вспомнил, погасил лукавую улыбку. - А напрасно вы, Полина Семеновна, поступаете так легкомысленно. Красивой смерти не бывает, пусть и шли вы за партбилетом... - Он взял ее обе руки, низко наклонился, поцеловал их попеременно. - Умоляю, будьте благоразумны.
- Да что с вами, Валентин Антонович?
- Нужно ли объяснять, что со мной, если я не могу без вас обходиться. Вы можете думать обо мне что угодно, только не гоните.
- Да что за роман, когда идет война? Опомнитесь, Валентин Антонович.
Он снова закурил, пожалев, что трубку потерял во время ночного боя. Пчелы тут же, почувствовав дымок, отлетели подальше от улья. Он проследил за ними, сказал в сторону:
- А полковник Родионов благословляет нас политотдельской властью.
- Нас?
- Меня, одного меня.
- Идите, Валентин Антонович, неудобно.
- Повинуюсь долгу и любви.
- Долг выше.
- Вы вся в мать, как говорит Сергей Митрофанович.
- Мне до мамы далеко.
- Никак не могу понять, отчего в ваших глазах эта переменная облачность? Откуда? Встряхнитесь наконец, Полина Семеновна.
- Оставьте, пожалуйста.
- Не сердитесь, ухожу... Между прочим, немцы могут повторить атаку, не дожидаясь, пока мы двинем на плацдарм все подчистую. Так что готовьтесь ко всяким неожиданностям..
И он, учтиво козырнув, направился к ореховой роще, которая вовсе отцвела за эту ночь, вернее не отцвела, а сбросила последний цвет-подгон в свежие воронки.
Полина присела на мшистый, бархатный пенек рядом с землянкой. Это нескладное - наполовину сбивчивое, наполовину дерзкое - объяснение Богачева застало ее врасплох: она не ждала его так скоро. Она вообще не ждала никакой любви, считая любовь противной духу военного бытия. Мало ли кто пытался ухаживать за ней на фронте (здесь и самая неприметная женщина - королева). Тем более уж не придала она значения мимолетной встрече со щеголем-майором на раскисшем, в грязевых раскатах большаке между Бугом и Днестром. Что же теперь? А-а, да все пройдет со временем. Только бы не затянулась оборона до конца лета. В наступлении не до страстей-мордастей, там еле поспевай за матушкой-пехотой, у которой и следует поучиться выдержке, терпению, мудрому отношению ко времени, оно же недаром засчитывается на войне год за три.
Майор Богачев оказался, к сожалению, прав: немцы повторили мощный удар по всему, плацдарму на исходе ночи одиннадцатого мая, ровно через сутки. На этот раз они поддержали своих гренадеров танками. К рассвету им удалось прорвать оборону соседней гвардейской дивизии - и оголенный правый фланг генерала Шкодуновича не выстоял. К тому же его штаб, находясь всего в четырех километрах от передовой, сразу угодил под артогонь и потерял телефонную связь с полками. Работали одни рации. А тут еще вышел из строя сам комкор, раненный осколками в лицо.
События принимали драматический характер: немцы ворвались в село Шерпень. Ломая сопротивление гвардейцев, они стали обтекать справа дивизии Шкодуновича, пытаясь отрезать их от штабов.
Ничего другого не оставалось, как с боем отходить к Днестру.