Даля. Константин, ты разлюбишь?
(Константин Иваныч смотрит на нее пристально. Потом садится у ее ног. Голову прислоняет к ее коленям.)
Константин Иваныч. Я разлюблю тебя, Даля? Даля. Да, ты все думаешь о ней…
Константин Иваныч. Тебя я не разлюблю. Ты моя, мне наречена. Ты каталась нынче в лодке, а я думал о тебе. Ты лежала, наверно, и твои черные волосы… кудреватые, милые, склонялись к воде. Даля, я люблю тебя всю. Навсегда, без меры, смертно. Ты являешься мне во сне. Я просыпаюсь, и днем живу тоже сном. Смотрю в одну точку, и ты приходишь. Я веду с тобой беседу, мозг туманится, никнет, я начинаю понимать, что такое сумасшествие. Но сумасшествие дивное, Даля…
Даля(тихо). Ведь ты любишь. У тебя… жена.
Константин Иваныч. Да, любил, люблю, может быть. Может быть, все гибнет и будет разметано, вот я лежу у твоих ног… Скажи – не останется камня от моей жизни. Даля, я люблю тебя, люблю.
Даля. Пойди сюда, Константин. (Медленно, явственно.) Ты меня любишь. Так. (Молчит. Потом встает, обнимает сверху обеими руками и припадает) Вот тебе я. Я никого до тебя не любила – все несу тебе. Возьми, Константин, унеси меня далеко, куда знаешь… Я твоя вся, вся. Милый, Константин, милый, чудный.
(Константин Иваныч стоит с ней несколько секунд, потом легко подымает и несет к лесу)
Константин Иваныч. Моя звезда! Мое сияние!
III
Серый день, близки сумерки Стеклянная терраса дачи. В балконную дверь видна гостиная с роялем.
(Накрыт чайный стол, за ним Лялин, Диалектов и Константин Иваныч)
Диалектов(наставительно грозя пальцем). Эти ваши кабаки, разные рестораны, кутежи я ненавижу. Если вы писатель, так работайте, а если дрянь какая-нибудь, болтун, так нечего заниматься литературой. Это, знаете, все слабость, распущенность. Я бы таких писателей…
Лялин. Что ж, и в "Прагу" сходить нельзя?
Диалектов. Я там ваших "Праг" не знаю, не был и никогда не пойду. Мне незачем. Я не знаю даже, что такое "Прага".
(Константин Иваныч смеется.)
Лялин. Прага – это город. "Злата Прага", столица Чехии.
Диалектов. Нет, судя по вашим словам, это какой-нибудь известный ресторан. Да мне безразлично. Я говорю, что писатель не может растрачивать силы зря. Это преступно.
Лялин. А я люблю хороший ресторан, виноват. Зима, а там цветы, синий ковер, электричество, оркестр. А шампанское! "Все твое, о друг Аи".
Диалектов. Да, я знаю это стихотворение! Там гораздо лучше сказано: "И покрыл туман приветный твой озябнувший кристалл". А потом – что вы извиняетесь? Я вам ни простить, ни не простить не могу, потому что вы мне не брат, не сын, никто. Я и не про вас говорю. Это губит талант, вот что.
Лялин. Хорошо вам над книжечками сидеть и изучать умные вещи – а мы иной раз и скиснем. Ну, и заломишь. Впрочем, я сам против алкоголизма.
Константин Иваныч. Какой ты пьяница, Петр Ильич? Ты европеец, только вполглаза можешь. (Улыбаясь, насмешливо-грустно.) Лялин у нас погибает из-за женской любви. Романов изобилие.
(Лялин хохочет)
Лялин. Презренный, замолчи!
(Диалектов с недовольным видом встает.)
Диалектов. Теперь примутся за любовь.
Константин Иваныч. Он уходит. Достаточно произнести это слово. Ах, Диалектыч, жизнь ваша ясная!
Диалектов(пожимает плечами). Моя жизнь тут ни при чем. Да вы ее и не знаете. (Опершись лбом о стекло террасы) Почему вы знаете, что она хорошая?
Константин Иваныч. Верно. Я и не говорю. (Уныло.) Никто ничего не знает, никто. Только все же мне кажется, что ваша жизнь… если и не счастлива, то ясна.
Диалектов. А мне все-таки пора.
Лялин. Да куда вы?
Диалектов. Мне Константин Иваныч урок тут нашел, на одной из дач.
Константин Иваныч. Он работник, честная голова. Успеете, Александр Григорьевич, а?
Диалектов(смущенно и кротко). Пора. Мальчик ждать будет.
Константин Иваныч. Ну, ну.
Лялин. А меня вы анафеме не предавайте. Я постараюсь поправиться к следующему разу.
Диалектов(безнадежно машет рукой). Что с вами поделаешь!
Лялин(ходит взад, вперед, руки в карманах). Этот Диалектов очень мил. Очень. Чем он собственно занимается?
Константин Иваныч. Философ. Получил в университете медаль, будет оставлен.
Лялин. Так. То-то он против водки. (Остановившись, как бы в задумчивости.) Все же он наших слабостей не знает; нет, не знает.
Константин Иваныч. Мало русских спивается? Писателей.
Лялин. Это так… да это не важно.
Константин Иваныч. Слушай, Лялин, я сегодня плохо себя чувствую, так вот ты бы меня занял… Расскажи что-нибудь. (Кладет голову на стол, подпирая руками.) Расскажи про писателей, как ты работаешь, что тебе хорошо, что плохо. Про Ахиллесову пяточку расскажи, и так далее.
Лялин. А тебе отчего плохо?
Константин Иваныч. Это другое дело. Не хочется говорить.
Лялин. Хорошо-с. Будем увеселять тебя. Жаль, что я не Отелло, венецианский мавр, и мало могу рассказать интересного. Константин Иваныч. Ничего, рассказывай. Лялин. Что же рассказывать? Многое тебе известно. Да и что такое моя жизнь? Шоссе! Знаешь ли ты, что со мной ничего не случалось! Ни-че-ro! Другие борются, кипятятся, страдают, – вообще устраивают кавардак. Влюбляются, делают глупости. Ты можешь прочесть об этом в такой-то и такой моей книге. А я… я собственно ничего не делал. Что же рассказывать. Я писал. По-видимому – порядочный писатель. Этого не отрицаю, иначе бросил бы. Но что такое я сам… вообще? (Улыбается.) Нуль. Скучнейший тип. И расписывать мне нечего.
Константин Иваныч(горько). Лялька, Лялька, скушал ты себя! Расскажи про литературу.
Лялин. Можно. Кажется, тут получше. (Подходит к стеклу террасы и чертит пальцем.) Вот что я скажу: писателю плохо не от ресторана – так думает Диалектов. А от другого… от самого себя.
Константин Иваныч. Это как?
Лялин. Верно. Особенно сейчас, в наше время.
Константин Иваныч. Не понимаю.
Лялин. Пишут все себя. Раз написал, два, три… как будто и довольно. Оказывается – нет. Взялся за новую вещь, – опять твое ухо выглядывает. Слова твои, наклоны речи твои. Вот тебе и раз! Бездарность страдает, что Господь не дал ей лица, а тебя от собственной физиономии мутит.
Константин Иваныч. Люди вы отвлеченные, у вас и отвлеченные страданья.
Лялин(прохаживается). Наговорил бы еще, да ты злишься, я вижу. Тебя раздражает, что мы на стену лезем не из-за любви.
Константин Иваныч. Из-за пустого. Раздражает!
Лялин. Что делать. Каждый свою задачу решает. Кому жизнь – жизнь. Устраивай ее. Если писанье, – старайся хоть писать сносно.
Константин Иваныч. Теперь хорошо сказал. "Если жизнь, то устраивай ее". Темнейшая вещь! Поди, устрой с достоинством, реши противоречия. – Задача!
Лялин. Вот уж тут я мало сведущ. Вероятно, действительно, трудно.
Константин Иваныч(раздраженно). Ты ребенок, Лялин; просто ты малое дитя, и сидишь со своими мечтаниями, черт тебя возьми. Тут десяток людей в петлю полезет, а он ма-ло све-дущ! Кикимора ты… А-а, Лялька… (Машет рукой.) И говорить не хочется.
(Лялин разводит руками Вид у него недоуменный)
Лялин. День жаркий. С двух сторон я наказан ни за что. (Уходит,)
(Некоторое время Константин Иваныч один.)
(Из сада выходит Евдокия.)
Евдокия(пробуя рукой самовар). Застыл. (Константин Иваныч сидит, насупившись. Евдокия наливает чашку.) Хотите? Стакан найдется, но жидко.
Константин Иваныч. Где Мари?
Евдокия. Дома.
(Молчат.)
Евдокия. Мы ходили за черникой. Все пальцы синие.
Константин Иваныч. Почему же Мари не идет?
Евдокия. Значит, устала. (Пауза.) Завидую я мужчинам.
Константин Иваныч. Почему?
Евдокия. Жизнь у них приятная.
Константин Иваныч. Да? (Фыркает.) Не нахожу.
(Евдокия закуривает и смотрит упорно.)
Евдокия. Приятнейшая жизнь. В высшей степени усладительная. Полюбил, сошелся. Разлюбил – бросил. Одному скучно, за углом другая; хочешь молоденькую – молоденькая, хочешь невинную – невинная. Живи не хочу. И в Турцию не надо, все можно домашними средствами.
Константин Иваныч. Евдокия, у вас совершенно круглые глаза, и презлые. Хотел бы я знать, умеете вы любить? Кажется, мучить – единственное ваше дело.
Евдокия. Любить вам предоставлено. По этой части вы специалисты. Вы полюбите, Лялин про это попишет. Вот все отлично и устроится.
Константин Иваныч. Евдокия, вы… несмотря на то, что очень… честны, ничего не понимаете.
Евдокия. Где уж нам.
Константин Иваныч. Нет, не "где уж", а именно должны понимать. Если "где уж нам", так нечего язвить. Сидите и молчите. А коли судите, – знать должны, кого, за что, и кто в чем виноват.
Евдокия. И знаю. Ага, начистоту – извольте. Я сужу вас, Константина Иваныча, и осуждаю, во-первых, за то, что вы истинную, великую любовь, которую вы, по вашим словам, питали к Маше, в состоянии променять на первую попавшуюся девчонку только потому, что она молода.
Константин Иваныч. Как вы можете говорить…
Евдокия. Могу. И буду. Я Машу с детства знаю, и люблю, как дочь, она вам жизнь отдала. (Задыхаясь) Вы будете ее на кусочки резать, а я должна одобрять, поддакивать? Маша была глупа, слишком за вами ходила. Это сделало из вас Бог знает что, вы заняты только собой, вам безразлично, что с ней происходит.
Константин Иваныч(багровея, вскакивает). Ложь! Не смейте так говорить. Не имеете права. Вы не можете сказать, что я не люблю Машу, что я издеваюсь над ней. Это неправда, вы знаете. Если б это было так, все было бы легко… просто. А это мука – больше месяца живу я на углях; разве вы не видите… Но нет, вы, конечно, не видите… какое вам дело до человека? Вы знаете, что муж должен любить жену и жить с ней – больше вам ничего не надо. Жить так, как вы считаете – очень прекрасно, но не так легко, Евдокия. Это очень трудно, почти невозможно. (Передохнув, спокойнее.) Вы издеваетесь, говорите, что я устроился "усладительно". Это же неверно. На кого я похож? Разве я сплю? Я мучительно думаю, Евдокия, мучительно – и до сих пор не нашел ничего… Впрочем, нет… Одно нашел, но это слишком, слишком… А так продолжаться не может. Сегодня, завтра все решится. Больше нет сил. Что будет – будет. Не минуешь.
(Садится устало и подпирает голову руками.)
Евдокия. Если вы серьезно, то дело ясно. Решайте, кого вы любите по-настоящему. Или Маша, или та…
Константин Иваныч. Я люблю обеих. И по-разному. Сам не знаю кого больше.
Евдокия. Непонятно!
Константин Иваныч. Вы и не можете понять. Оттого накричали.
Евдокия. Адюльтера я не признаю. Да, не понимаю адюльтера.
Константин Иваныч. А-а, адюльтера! Дело не в том. Дело совсем в другом. В очень, очень печальном, Евдокия.
(За стеклянною дверью, в гостиной появляется Царевна Константин Иваныч ее не видит. Она разбирает ноты у рояля)
Евдокия. Вы бы с ней вот посоветовались о своих делах. Отличная советчица.
Константин Иваныч. О ком вы говорите?
Евдокия. Да вон, ходит, сейчас, наверно, играть начнет. Она вам о чем угодно может… хоть о любви втроем.
Константин Иваныч. Пустяки вы рассказываете, Евдокия. Так, от раздражения… Какая там любовь втроем? Нет, бросьте. Если вы на каплю порядочно относитесь к нам, к Мари и мне, скажите, как бы вы поступили на моем месте?
Евдокия(холодно). Если вы говорите правду…
Константин Иваныч. Допустим.
Евдокия. Если любите одинаково обеих… То выход один.
Константин Иваныч. Ну?
Евдокия. Оставить обеих.
Константин Иваныч. То есть как оставить?
Евдокия. Так. Покинуть. Единственный способ… остаться чистым… пред собой, пред ними.
Константин Иваныч. Ах да, так… Понимаю. (Молчит.)
Евдокия. Это, может быть, ригоризм, но – необходимый.
Константин Иваныч(как бы про себя). Какое совпадение… мыслей. (Улыбается.) Да, маленький ригоризм. Так, маленький.
(Евдокия сходит в сад. Настает вечер Он прохладный, с золотой каемкой на закате. Константин Иваныч молча курит.)
Константин Иваныч. Суд приближается. О, тоска! (Встает и ходит.) Сколько времени давит меня это. Дни идут – каждый приносит свой груз. Но скоро, скоро. (Пауза.) Тогда, в лесу, я узнал Далю – ее существо, молодое, чудесное, слилось с моим. Казалось, нет ничего, кроме нас… минуты. Безгрешна любовь, светла, она зальет все. Но это неверно. Велики связи с Машей, у них громадная власть, правда громадная. Когда живешь ровно, это временами чувствуешь слабее, но стоит подойти… такому… Я люблю ее медленной, глубокой любовью. Восемь лет… Мы вросли друг в друга… (Снова садится.) Ужасно повернулась жизнь. Ужасно. Загнан, затравлен. Неужели и есть… и осталось одно… что в бессонные ночи приходило в голову… и жутко было – старался отогнать. А сегодня Евдокия… "Остаться чистым"… Как она угадала? Ах, тоска!
(Сжимает голову руками и покачивается, как от сильной боли. Из дверей сбоку показывается Марья Гавриловна. Она сильно похудела и бледна. Молча она проходит мимо, легко, бесшумно, и сходит в сад. В небе тонкий месяц. Часть балкона он одел узором)
Константин Иваныч. Мари!
Марья Гавриловна(останавливаясь). Да?
Константин Иваныч. Пойди сюда, Мари, скажи мне.
(Марья Гавриловна приближается.)
Марья Гавриловна. Что сказать тебе, друг?
Константин Иваныч. Мари, дорогая… (Берет ее руку, целует, прижимает к сердцу.) Мне так плохо, тяжко. Я не знаю, что со мной… но это ужасно. Жизнь смешалась, спуталась. Наваждение над нами какое-то.
Марья Гавриловна(застенчиво снимая пушинку с его костюма). Я знаю, Константин, все… (Улыбаясь, печально.) Потому что слишком люблю тебя.
Константин Иваныч(припадает к ней). Спаси ты меня, Мари. Спаси. Выведи из топи, не дай сгинуть. Ты прекрасная, чистая, вооруженная любовью, жизнь моя светлая, подай руку… Укажи. Или не знаешь? Но твоей белой душе видно все. Мари, Мари.
Марья Гавриловна. Что отвечать? Константин, как сердце тебе скажет… совесть. Я тебя знаю. Не скажет душа дурного. Делай по сердцу. Меня… не считай. На твоей дороге я не стану. (Кладет ему руки на плечи и смотрит прямо в глаза.) И один тебе мой завет.
Константин Иваныч. Ну?
Марья Гавриловна. Такой завет тебе: выше счастья. Понял? Моего… всякого. Ничего не бойся. Будь свободен. Это – все. А теперь… пусти. Я уйду. (Пауза) Мне так тяжело, что едва я нахожу силы говорить. Минута – начну реветь… нет… прощай. (Убегает.)
Константин Иваныч. Мари, куда ты, дорогая! (Марья Гавриловна скрывается. Он сидит в задумчивости.) Выше счастья. Вот ее правда. Как ясно! Значит, Евдокия права… Но как я ее люблю, Бог мой, а Даля? Ах, все темно, темно, ничего нельзя понять. Я с ума сойду.
(Царевна наигрывает на рояле и поет: "Есть остров на далеком океане.." Потом, встав из-за инструмента, приближается, напевая.)
Царевна. Кто-о ту пе-сню слышит, все позабывает… А, Константин, загрустил. Попался, Константин Иваныч.
Константин Иваныч(подымает голову). Что? Попался? Что ты говоришь тут?
Царевна. Говорю, что попался. Ну, ничего, Костя.
Константин Иваныч. Ты понимаешь, Царевна: выше счастья? Понятно?
Царевна(покачиваясь, посмеиваясь). Нет, не понимаю. Просто взяли Константина, окрутили, оплели, и лежит он пленничком. Хочешь, расколдую?
Константин Иваныч. Вздор, Царевна, никто меня не окручивал. И ты сама… кто ты? Ты дурочка, Царевна, тебе нет до меня дела.
Царевна. Может и дурочка. Я русалка, мне ни до кого нет дела. Водная нечисть. Мне нравится взять тебя и утащить.
Константин Иваныч. А дальше?
Царевна. Защекотать, утопить, над утоплым спеть песенку. Танец протанцевать.
Константин Иваныч. Нет, ты глупая. Утешь меня лучше. Уйми.
Царевна(опять, как завороженная, тихо вращается около, напевая: "Кто ту песню слышит, все позабывает".) Полюби меня, Костя.
(Константин Иваныч отмахивается. Уходит)
(На террасу, разговаривая, входят из сада Диалектов и Лялин.)
Лялин. Ах, литература. Сколько яду, роскоши, великого, глупого. Единственно из-за чего можно еще хлопотать – литература. Искусство – вообще. Когда вспомнишь, что Италия есть на свете, Данте, Рим… легче делается… Есть куда преклонить голову. Вы не были никогда в Италии, Александр Григорьевич?
Диалектов. Нет. Мне, знаете ли, не до Италии. Двадцать пять рублей надо матери посылать, самому жить, брата готовить. Вы мне про это не говорите. Я начал с того, что мне не нравятся все эти усталости, утонченности, меланхолии… Да. Очень вам жизнь легко далась; белоручка вы.
Лялин. Может быть. Только слушайте, мне не хочется сейчас об этом. (Садится.) Я лучше вам расскажу про Рим. Хотите?
Диалектов(покорно). Извольте.