Лялин. Вот видите, туманный месячный свет – как это идет к Риму! Когда сидишь на Форуме, у колодца Ютурны, дышишь светлым сном мрамора. Наступят сумерки. Вы сидите и слушаете, как журчит вода по зеленой плесени – та вода, что поила таинственных Диоскуров. По храму Кастора и Пол-лукса пробился клевер. Над аркой Тита сумрак – сизо-фиолетовый. В нем чернеют пинии. И уж зажгли золотые фонарики. Над Капитолием розоватые облака, огненные победы. Главное не забудьте: сон светлого мрамора, прозрачного мрамора! Еще – могучие лавры над храмом Цезаря. Глубокая, темная купа.
Диалектов. Да, роскошно. (Вздыхает.)
Лялин. Ах, когда разожжешь душу – встанут смутные стремленья, покажется – вот взойдет к тебе неведомое. Та мечта, что всю жизнь томит. Всю жизнь ждет человек божества… и всегда в виде женщины. Но его нет, нет. Пусто внутри, сухо. Хочется отдаться человеку, чтобы сразу сгореть, но великий Сфинкс – поперек дороги: "Море колышется в своем лоне, хлеба колеблются под ветром, караваны проходят, пыль улетает, города рушатся: а мой взгляд, которого ничто не может отклонить, вечно направлен сквозь видимое к недостижимым горизонтам". Как встосковал человек!
Константин Иваныч(входя из сада). Почему это встосковал? Кто здесь встосковал?
Лялин. Человек.
Константин Иваныч. Почему так?
Лялин. Значит, плохо ему пришлось.
Константин Иваныч. А, понимаю. Если кому плохо… я могу это понять. (Садится и трет себе виски.)
Лялин. Ты чего такой бледный? Простудишься еще, ходишь в сырость Бог знает где.
Константин Иваныч. Я недалеко был.
Лялин. Да что ты странный какой? Что с тобой? Не собираешься ли кого зарезать?
Константин Иваныч. Нет, просто ходил, думал…
Лялин. Что ты можешь надумать? Это, если я хожу, значит, скоро буду писать. Любители высчитывают, на сколько надумает беллетрист в минуту… из дорогостоящих.
Константин Иваныч. Вот, я тоже… надумал… Ничего себе. (Заходит в дальний угол террасы, прислоняется к стене. Глаза закрыты.) Бывало ли с тобой, Лялин, что ты стоишь на распутье… нет, на росстане – мужики называют так место, где расходятся дороги. Направо написано – убитому быть, прямо – убитому быть, налево – убитому быть.
Лялин. Нет, не приходилось. (Грустно.) Константин, ты на меня тоску наводишь. Что ты говоришь… и сам такой странный.
Константин Иваныч. Ничего, не обращай внимания. Все к лучшему.
(Входит Даля. В первую минуту не замечает Константина Иваныча.)
Константин Иваныч(вполголоса). Ave Caesar…
Даля(Лялину). Петр Ильич, вы не знаете, где Константин Иваныч?
Лялин(вздыхает, встает). Как не знать. Вон он забился в угол… как раненый вальдшнеп. (Берет под руку Диалектова.)
Лялин. Идем, Александр Григорьевич, я вам доскажу про мечту человека.
(Уходят. Константин Иваныч стоит молча. Потом он выходит на средину комнаты)
Даля. Константин!
Константин Иваныч. Я.
Даля. Костя, я к вам. Послушайте, нам надо говорить, надо решить, выяснить.
Константин Иваныч. Да. Конечно, надо выяснить.
Даля. Почти два месяца мы близки, и все так ужасно. Я ничего не понимаю. Так не может продолжаться. Кто я? Что мне нужно? Неужели тайно от Марьи Гавриловны я должна укрывать твои ласки, любовь… Я не могу прийти к тебе, мне все кажется, что я не имею права сидеть здесь, потому что сейчас войдет она, – это ее дом, и ты – ты-то чей, наконец? Мой или ее? (Подходит близко и берет за руку.) Костя, помнишь тот вечер? Ты унес меня в лес. Ты говорил тогда, что весь ты, вся твоя жизнь в нашей любви. Неужели ты забыл? Боже мой, какой ты был тогда! Костя, неужели все то неправда, сон, от которого ничего не осталось? Нет, нет, не может быть. (Падает на колени и прижимается к его ногам.) Костя, если ты меня не любишь, скажи. Я уйду, и клянусь… не буду смущать твоей жизни. Но если… если (встает, выпрямляясь), ты, действительно, верен мне, то я тебя не отдам… Никому не отдам… и тогда, как бы ни было тяжело тебе, ты должен, слышишь, Константин, должен во имя себя, своей чести, достоинства – бросить старую жизнь… для любви… бесконечной.
Константин Иваныч(тихо, с нежностью). Солнце мое… Утреннее солнце, росное. Почему над вечером взошло? (Усмехается.) Зачем тебе я, старый, скучный пес? Почему не полюбила молодого? Чистого, с ясным сердцем…
Даля. Что ты мне говоришь? Константин, говори понятней, мне страшно… сердце захватывает. (Константин Иваныч еще непонятнее улыбается. Вздрагивают его губы.) Что с тобой? Чего ты смеешься?
Константин Иваныч. Я смеюсь… не над тобой.
Даля. Костя, милый, брось этот тон. Костя, я же люблю тебя. Всего тебя, все складки твоей одежды, твой пиджак, руки твои тонкие. Но решай, ради Бога… гони меня, или бери.
(Константин Иваныч пошатывается, сразу перестает улыбаться.)
Константин Иваныч. Гони или бери? (Тихо.) Да знаешь ты, что тебя я люблю до обморока. (Замолкает, пристально смотрит на нее довольно долго.) До обморока. (Пауза.) Помнишь, что сказала тебе Маша у камня?
Даля(мертво). Помню.
Константин Иваныч. Счастью нашему не бывать! Слышишь? Слышишь ты, Даля, которую я люблю без памяти, что нет надежды, я с ума схожу, но все гибнет, и моя жизнь, и Маша, и ты – ничего, ничего.
Даля. Константин!
Константин Иваныч. Уходи, не могу. Уходи, уходи. "Выше счастья". А? Кто это сказал? Какой безумный? А-а, Бог мой.
(Даля выбегает.)
Марья Гавриловна(входя, взволнованно). Костя, что с тобой? Я слышала сейчас крик, ты сидишь так странно… Кто тут был?
Константин Иваныч. А? Это я кричал, Мари. Здесь была Даля. (Безлично.) Но теперь ее нет. Она ушла.
Марья Гавриловна. Даля?
Константин Иваныч. Да, мы разговаривали.
Марья Гавриловна. У тебя дрожат колени.
Константин Иваныч. Дрожат? Это удивительно. Отчего бы им дрожать? Это странно.
Марья Гавриловна. Ты волновался?
(Константин Иваныч молчит.)
Константин Иваныч. Ты хорошо сделала, что зашла… вот теперь… ко мне. Сядь здесь. Мне надо говорить с тобой.
Марья Гавриловна(садится, бледнея). Я слушаю.
Константин Иваныч. Да. Пора мне сказать все. Ну вот, Мари, ты знаешь, как тяжко нам было последнее время.
Марья Гавриловна. Да. С марта.
Константин Иваныч. С марта. В этом месяце – будь он благословен, или проклят, в этом месяце я полюбил, Мари. Кого – ты знаешь. И началась эта… мука. Счастье – мука. (Марья Гавриловна тихо дрожит, стараясь сдерживаться.) До тех пор ты одна была в моем сердце. Как нежно, светло любил я тебя! Но значит, так назначено. Мне, тебе, ей… Должны мы понести печаль. Самую горькую, Мари, самую горькую. Долго я страдал. Меня влекло к тебе, к ней. Наконец… (закрыв лицо руками) не стало сил терпеть. Сегодняшний разговор с тобой – все о том же. Я вышел в лес. Месяц светил. Озеро лежало в его свете, – туманное, мерцающее. То озеро, у которого мы с ней любили. Месяц, сиявший над нашей с тобой любовью. Я вспомнил твои слова: "спроси у своего сердца". Я услышал его в ту трудную минуту. Все стало ясно, твердо во мне. И сейчас я как каменный. То же, то же решение…
Марья Гавриловна(встрепенувшись). Решение? (Чуть слышно.) Каково же оно?
Константин Иваныч. Я вернулся. Даля ждала меня. Как почувствовал я ее любовь!
Марья Гавриловна. Что же… дальше?
Константин Иваныч. Я сказал ей, что люблю ее (Марья Гавриловна опирается рукой о стол). И потом я сказал, что все у нас кончено… Слышишь?
Марья Гавриловна. Да.
Константин Иваныч. И теперь я должен говорить с тобой.
Марья Гавриловна. Так… понимаю. (Делая над собой усилие.) Говори.
Константин Иваныч. О том, что и с тобой – конец. Я расстаюсь с тобою… навсегда.
Марья Гавриловна. Со мной? (Пересиливая себя.) Да, конечно, ты прав… (Молчание.) Ты совершенно прав. (Быстро ходит взад-вперед, сжав руки.) Очень хорошо, отлично. (Как бы про себя, вполголоса, быстро. Кусает губы.) Он не мог иначе. Он мучится. Любит обеих. Рвет с обеими. Да. Так сказало сердце. Конечно, иначе нельзя.
Константин Иваныч. Я еду в Петербург. Дня на два. Потом вернусь. Договорим.
Марья Гавриловна. Уже уедешь? Ага. (Вдруг лицо ее делается бессмысленным, как в бреду.) Поезжай, да… Константин, что со мной? Где ты? (Протирая глаза.) Я ничего не вижу.
Константин Иваныч. Я здесь.
Марья Гавриловна. Константин, ты еще не ушел? (Бросается к нему, хватает за руки.) Константин, это ты? Что случилось? Я ничего не понимаю. Ну да, там честь… душа – но ведь ты мой. Почему ты вдруг стал говорить со мной, как с чужой, какие-то фразы, куда-то уйдешь, кого-то любишь… Это неправда, этого быть не может, я не верю. Костя, ты мой, это же невероятно, ты ведь любишь меня? Ты сам сказал. Ты полжизни любил меня. Где ты? Это сон, проснись. Костя, спаси меня, я не знаю, что со мной делается, я терпела, терпела все эти проклятые месяцы, я рыдала по ночам, я сегодня говорила через силу, а сейчас не могу же больше… Не могу. Умру. Спаси, Костя. Ты один. (Константин Иваныч наливает воды. Проходит минута, две. Марья Гавриловна пьет, слабеет. Оседает на стол.) Теперь лучше. Ах, я устраиваю-таки истерики. Бабья порода. Бабья порода! Константин, не брани меня.
Константин Иваныч. Что ты говоришь, Мари!
Марья Гавриловна. Ничего. Так. Я теперь лучше соображаю, опять. Ты меня бросил. Ты прав. Ну хорошо. Но ты и ее бросил. (Стараясь улыбнуться.) Что ж удивительного, что ты меня бросил? Я же это знала. Давно знала, еще с весны. Еще с того дня. Что ж это я? (Молчит, дышит тяжело.) Ах, Константин, жжет… Милый, Костя… горит… горит все внутри, как железом жжет… Прости меня, я ничтожная, я тебя мучаю напрасно, все равно ничего нельзя поделать, но ведь ты один был у меня… Костя, пойми. Вся жизнь на тебе, все… и сразу. (Делает рукой жест, будто обрубая что-то.)
Константин Иваныч. Мари, прощай! (Сбегает в сад.) Через два дня.
Марья Гавриловна. Через два дня. Через два дня. Ушел. (Стоит неподвижно) Константин! Костя!
IV
Город. Зимний тихий день. Сквозь огромное окно комнаты виден сад. За ветвями купол.
(Константин Иваныч худой, угловатый, ходит взад-вперед. Глаза воспалены, точно в жару, горло завязано. С грудой книг сидит Диалектов.)
Диалектов. Вот… принес вам Соловьева.
Константин Иваныч. Благодарю. (Хмуро, почти недружелюбно.) Аккуратность ваша велика.
Диалектов. Нет, я очень запоздал. Может быть, Соловьев был вам нужен? Это страшно нехорошо, что я задержал его. (Качает головой неодобрительно.) Ужасно.
Константин Иваныч. Как живете?
Диалектов(кашляет). Плохо. Бессонницы, головные боли.
Константин Иваныч. Что же вы, лечитесь? Вы совсем молоды, нельзя так себя запускать.
Диалектов. Все равно. Если умирать, значит, надо. Не верю я ни в какие помощи.
Константин Иваныч. Вы так молоды. Как не стыдно. Вам надо жить, трудиться… Вы же сами… знаете.
Диалектов. Я все знаю. Тут нечего мудрить. Пока двигаюсь, буду над книгами торчать, а умру, свезут на кладбище.
(Молчат. Константин Иваныч все с тем же напряжением ходит из угла в угол.)
Константин Иваныч. Жизнь идет – мимо вас. В ней чувства, радости, тягости, но все мимо, все мимо и ваши годы проходят, а вы и не знаете даже об этом.
Диалектов. Пусть проходят. Я знаю, для чего живу. Нужен мой мозг – я его и отдам. А, знаете, любви и прочее… этого мне не надо. Презираю я папильонов. К чему это? Вот хоть бы Лялин. Писатель он, даже с талантом… а у него нет этого… Я не знаю, как выразить. Наверно, он фрак надевает, когда едет на обед.
Константин Иваныч. Так можно и Пушкина закатать. Диалектов (блаженно улыбаясь). А-а, нет, Пушкин не то. Пушкин дивный!
(За дверью шум. Спрашивают: "Можно?" Входят Лялин и Царевна.)
Царевна. Насилу нашли. Заберется же человек в такую глушь.
Лялин. Он теперь анахорет, ему так полагается. Да никак ты болен?
Константин Иваныч. Пустяки. – А здесь тихо… нет гостей…
Царевна(Лялину). Слышишь? Это он про нас.
Лялин. Но ведь нас трудно смутить. Мы и в ус не дуем.
Константин Иваныч. Мы только что бранили тебя, Лялин.
Лялин. Привычно.
Диалектов. Прощайте, Константин Иваныч.
Константин Иваныч. Спасается!
(Диалектов уходит.)
Лялин. Постой, Константин, ты на самом деле теперь один? Это правда?
Константин Иваныч. Правда.
Лялин. Не верится. Вот история!
Константин Иваныч. А вы… слышали и не поверили?
Лялин(разводя руками). Уж очень необычно, право. Я привык и тебя и Марью Гавриловну как-то вместе считать, называть одним именем.
Константин Иваныч. Теперь отвыкнешь.
Царевна. Где же Далька?
Константин Иваныч. Ее нет здесь.
Лялин. Где же она?
Константин Иваныч. Уехала.
Лялин. Надолго?
Константин Иваныч. Не знаю. Кажется, совсем.
Лялин(Царевне). Видишь? (Качает головой.) Пойми их тут.
Константин Иваныч. Ничего непонятного. Ни Марьи Гавриловны, ни Дали в жизни моей нет. И не о чем говорить.
Царевна. Я понимаю его. Он один. Даже завидую. Все бросить, остаться вольным…
Константин Иваныч(угрюмо). Эх ты, Царевна!
Царевна. По-моему, бросить – просто. Мне не было бы трудно.
Константин Иваныч. Тебе!
Лялин. Ах, Константин! (Садится на диван.) Ты меня расстроил.
Константин Иваныч. Извини.
Лялин. Ты, Даля, Марья Гавриловна… Три жизни…
Константин Иваныч. Будет, Петр Ильич. (Садится, подпирает голову руками.) Будет об этом.
Лялин. Загрустил, Константин. (Вздыхает.) Ну прости, больше не буду.
(Константин Иваныч неподвижен, мрачен.)
Царевна. Константин прав. В одном только ошибся.
Константин Иваныч. В чем же?
Царевна(вдруг мягко припадает к Константину Иванычу). Костя, полюби меня. Милый, полюби! Мы поедем в Италию с Лялей. Ты будешь влюблен, будешь млеть, позабудешь горести. Ты рыцарь, а я дама. Я хочу, чтобы ты был с нами. Это чудесно. Милый, полюби!
Лялин. Ты полоумная женщина, Царевна.
Константин Иваныч. Да. В этом роде.
(Отворяется дверь, входит Евдокия.)
Евдокия. Здравствуйте. Можно вас видеть, Константин Иваныч?
(Все удивлены.)
Константин Иваныч. Да, конечно. Как вы сюда попали? Евдокия. Мне нужно сказать вам несколько слов. Наедине. Лялин (Царевне). Мы подождем здесь… рядом… (Выходят в соседнюю комнату.)
Евдокия. Удивлены?
Константин Иваныч. Да.
Евдокия. Не ждали. Таких, как я, редко ждут. А я взяла и явилась.
Константин Иваныч. Вы пришли, Евдокия… мстить? Терзать меня, снова?
Евдокия. Это вы откуда знаете?
Константин Иваныч. Так мне кажется. Впрочем – поздно. Не достанете вы меня.
Евдокия. Достать все можно.
Константин Иваныч. Слишком много… (Раздраженно.) А-а, да вы не поймете.
Евдокия. Счастливо устроились?
Константин Иваныч. Чего вы язвите? Что вам надо? Я именно то сделал, что вы подсказали. И вообще… я поступил правильно. (Сдерживаясь.) Не вы мне судья.
Евдокия. С чего вы взяли, что я пришла язвить вас? Неужели пошла бы за этим? Ах вы – мужчины! Только вами мир держится.
Константин Иваныч. Я рад, если цель иная.
Евдокия. Да-с, иная. Я за делом пришла. От Маши.
Константин Иваныч. От Мари?
Евдокия. Не бойтесь, ничего. Просто так (указывает по направлению улицы), в кофейной дожидается Маша. Она послала меня. Просить разрешить прийти к вам. (Волнуясь)…Говорит, что если это неприятно, то не надо, но ей в последний раз – понимаете? Хотелось бы сказать вам немного… Несколько слов. Не беспокойтесь, для вас не неприятных. Вам не взволнует это нервов? Я прошу также, за нее.
Константин Иваныч. Маша! Дожидается. Послала вас. Как удивительно! Почему она не пришла сама!
Евдокия. Ну стеснялась, что ли, нарушить покой…
Константин Иваныч(горячась). Конечно, конечно… Жду. (В волнении мнет бахрому дивана.)
Евдокия. Благодарю-с. Извещу ее – через десять минут будет здесь. (Идет по направлению к двери. Останавливается, обертываясь.) Можно сказать вам еще два слова? Как это: pro domo sua.
Константин Иваныч. Можно.