- Устроим сегодня танцы в клубе, - деловито решил Павел. - У нас, вообще-то, танцы по субботам, но я организую, - уверенно пообещал он. - Только вы сразу скажите, какие заняты - чтобы с нашими парнями конфликтов не было.
- Да все свободны, - заявил Валентин. - Так ведь, Антоний?..
- По-моему, все, - отозвался тот.
- Ну, совсем хорошо! - развеселился Башков. - А насчет невест не сомневайтесь, девки у нас бедовые. Да вот хоть Зинка, вон она идет… - кивнул он на девушку в синем рабочем халатике, которая только что показалась из цеха и шла по двору, с любопытством косясь на студентов у проходной. - Зинка! - позвал Павел. - Иди сюда!..
- Чего тебе? - бросила она, не останавливаясь.
- Да иди сюда! Дело есть…
Девушка с досадой мотнула головой, но повернула к ним:
- Ну чего тебе? - остановилась она в трех шагах и спокойно, не смущаясь, оглядела ребят. Была она статная, красивая, с высокой грудью, с широким разлетом густых темных бровей, с чуть темневшимися усиками над полной верхней губой. Не шло ей только выражение нарочитой досады и скуки в карих глазах. - Ну чо звал-то? - нетерпеливо повторила она.
- Зинка, что ты такая сердитая сегодня? - игриво осведомился Башков.
- Не Зинка, а Зиночка! - решительно отрезала она.
- Ну ладно, ладно, Зиночка, - примирительно сказал Павел. - Познакомься вот с ребятами. Студенты из города. Этот с бородой - Валентин, а тот, фитильной - Антон, - шутливо представил он ребят. Сначала Валентин с приятной улыбкой подал ей руку, потом и Антон пожал маленькую, но крепкую Зиночкину ладонь.
- Вы на танцы вечером придете? - спросил ее Валентин.
- Какие танцы? Сегодня, чать, не суббота…
- Я сделаю, - успокоил Павел. - Обещаю танцы до упаду. Прибегай вечером в клуб. Кавалеры вот у тебя уже есть.
С таким видом, как будто и кавалеры и танцы ей смертельно надоели, Зиночка подумала, вздохнула, посмотрела сначала на одного, потом на другого. Антон заметил, что на Валентине взгляд ее задержался чуть дольше, и это его слегка задело.
- Не знаю, - сказала, наконец, Зиночка. - Как настроение будет…
- Без вас мы будем скучать, - многозначительно сказал Валентин.
Она неопределенно усмехнулась, еще раз взглянула на него мельком и пошла от них небрежной походкой, не попрощавшись.
- Ну как? - поинтересовался Павел.
- Клевая чува, - сказал Валентин. - Она что, в первую смену работает?
- Точно. До пяти.
- Ага… - задумчиво поднял брови Валентин. - Так и запишем.
Подошли остальные, и Башков повел студентов в цеха. Завод был маленький по современным представлениям, несерьезный какой-то. На небольшой территории, огороженной кирпичной стеной, умещались два цеха, доменный и литейный, рудный двор с неровными кучами слежавшейся руды, кокса и флюсов, эстакада, по которой мотовоз толкал платформы с чугунными чушками, небольшая котельная да несколько подсобных строений. Башков шагал широко, уверенно, давал пояснения громким голосом, все время поглядывая на девушек, явно стараясь произвести на них впечатление. Он то и дело вступал в разговоры с рабочими, шутил с кем-то, кого-то распекал, и Антон с удивлением заметил, что даже пожилые рабочие слушаются его. Оказывается, Павел был не кто-нибудь, а старший горновой, фигура на таком заводике заметная.
В доменном, где дневной свет скучнел, проникая сквозь пыльные окна, где пахло окалиной от остывших желобов, Павел сначала прошел к летке, потолковал о чем-то с горновыми, отдал какие-то распоряжения - и все это, зная, что на него смотрят, с особой энергией и начальственными жестами - и только после этого вернулся к студентам.
- Ну что, ребятки, - с ленивой ноткой знатока начал объяснять он. - Вот перед вами печка, доменная печь то есть. Сверху засыпают руду, кокс, флюсы - называется шихта. Нагреваем до тысячи градусов, все это дело плавится, чугун стекает вот сюда в горн, мы его выпускаем, а шлак в отвалы. Вот и все, - закончил он бодро. - Полезный объем домны 250 кубометров, суточная производительность 150 тонн. По нынешним временам это мало, но старушке уже лет под семьдесят, больше она не тянет. Зато чугун у нас особый, такой чугун на большой домне не получишь.
- А вы нам покажете, как расплавленный чугун потечет? - спросила Бубенцова. - Говорят, это очень красиво.
- Ну конечно! - с широкой улыбкой откликнулся Павел. - Обязательно покажем. Специально для вас.
Он, конечно, шутил, но, похоже, время в самом деле подошло, и оставив студентов в сторонке, Павел снова подошел к горновым. Один из них взял длинную пику, стал бить ею в летку. Ударил. Ударил еще и еще. Все ждали, что сейчас хлынет чугун, но ничего не было - только глухие удары пики. Что-то у него не получалось, или действительно трудно было пробить отверстие, но парень вспотел, а результата никакого. Остановив его, Павел сам надел рукавицы, и с улыбкой помахав студентам рукой - дескать, сейчас все будет, минутку терпения - взял у подручного пику. С нескольких ударов он пробил летку, и тонкая золотистая струйка расплавленного чугуна плеснула в желоб, извиваясь змейкой вильнула по его бугристому дну. Павел еще раз ударил пикой - и ослепительно белый жгут металла, разбрасывая искры, кинулся в желоб, тут же наполнил его, стремительным ручьем ринулся вперед, изогнулся, следуя повороту желоба. изогнулся еще раз и с тяжелым клекотом стал наполнять изложницу. Павел отступил назад, прикрывшись рукавицей, сощурился, и его сосредоточенное, твердое сейчас лицо красиво озарилось отблесками.
От огненного ручья сразу стало светлее в цехе, и сумрак отступил, сгустился в углах. Отсвет чего-то праздничного и торжественного пал на грубую будничную обстановку цеха, на чумазые лица горновых, на их заскорузлые робы, и топорная неуклюжесть механизмов, грубая реальность закопченных стен, серого от пыли железа, вдруг отступила куда-то, стушевалась и почти исчезла перед этой родниковой струей огненной белизны.
Глава 4
Средь шумного бала случайно…
А. К. Толстой
Вечером Кеша намочил и пригладил свои кудри, нацепил галстук и отправился в клуб на танцы. Антон с ним не пошел, сказал, что ляжет спать пораньше. Он твердо решил избегать Бубенцовой - кто-кто, а уж она-то в клубе будет точно, и Валентин с Гришей будут торчать рядом. На него нашло ставшее обычным уже настроение хандры и жалости к себе: он одинок, никто его не понимает, и не надо - одному плохо, но зато страдания делают его мудрым, чувствительным, он будет сидеть на берегу озера, проникнется настроением этой ночи, волшебным серебристым светом луны, тихим, музыкальным плеском волн и в одиночестве будет шептать проникновенные строчки, такие, например: "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит".
Тетя Феня подоила корову, разлила молоко по крынкам и собиралась ложиться спать, а он, когда уже совсем стемнело, вышел на улицу, не зная толком, куда пойдет. Какая-то серая облачная кисея выстилала ночное небо, то закрывая месяц - и тогда он лишь тускло угадывался в глубине, как стеклянный осколок, брошенный в воду, то разрываясь - и тогда на мгновение месяц выплывал острый и четкий, чтобы в следующий миг вновь погрузиться в облачную муть. Темно было хоть глаз выколи. Лишь постояв у калитки и приглядевшись, Антон разобрал дорогу, темные остовы соседних домов, пятна кустов в палисаднике. Всего пять-шесть окон неярко светилось на всей улице; не слышно было ни голоса, ни звука, лишь отдаленный собачий лай на другом конце поселка.
Спотыкаясь о невидимые под ногами кочки, он побрел к озеру. Собаки, заслышав его шаги, хрипло лаяли во дворах и бросались на запертые калитки. Тонкое поэтическое настроение было испорчено - все время казалось, что собака не привязана и сейчас вцепится из темноты мертвой хваткой. Это тоже было не очень приятно. Он хотел уже повернуть назад, но, заметив фонарь у лодочной пристани, побрел в темноте на свет.
Лампочка горела тускло под жестяным, похожим на тарелку, колпаком, но здесь хоть было видно, что под ногами. Свет лампочки желтым маслянистым пятном отражался в темной воде внизу; волны, мелкие и мутные, лизали столбы под настилом. Пахло тиной. С неприятным шорохом терлись борта тесно привязанных здесь лодок.
Среди неуклюжих долбленок и просмоленных дощаников приткнулась к настилу маленькая голубая лодочка с красной полосой, узкая, как байдарка. Лодка была настоящая, хотя казалась маленькой, почти детской. Антон присел на корточки и тронул лодку рукой, она легко, почти невесомо, качнулась в сторону. "Как игрушечная", - подумал он. И привязана была лодка не ржавой цепью или растрепанной веревкой, как другие, а легкой цепочкой с маленьким замком.
Поэтическое сиденье на берегу не удавалось, но и возвращаться домой в темноте не хотелось. Волей-неволей Антон побрел в клуб, освещенные окна которого заметно выделялись среди редких огоньков поселка. Веселье там было в полном разгаре. Гремела усиленная динамиком музыка, стулья были беспорядочно сдвинуты к сцене, а на освободившемся пространстве танцевали пар двадцать. Мелькнула круглая голова Башкова, он танцевал с высокой, дебелой Валей Рогинец. Увидев Антона, Башков весело подмигнул ему и сделал в сторону зала широкий приглашающий жест. Незанятые девушки стояли с ожидающими лицами вдоль стенки, толпились озабоченно в фойе перед зеркалом. Парни курили тут же у распахнутых в темень окон. Заметив среди сдвинутых в угол стульев Кешу, одиноко сидящего там с грустным видом, Антон, ни на кого не глядя, прошел к нему.
- Чего не танцуешь? - спросил он, садясь нарочно спиной к залу. Он положил вытянутые ноги на стул перед собой и засунул руки в карманы.
- Невезучий я, - грустно сказал Кеша. - Раз пригласил Зиночку - не пошла, второй раз пригласил - не пошла, а с Валентином весь вечер танцует. Вон опять с ним…
Антон повернул голову, отыскал глазами Валентина, танцующего с Зиночкой, и сразу же за ними увидел Бубенцову с Гришей. Они двигались медленно, почти стояли на месте, и Бубенцова что-то говорила ему, что-то ласково, доверчиво ему говорила, а Гриша тихо кивал, смотрел ей в глаза, и лицо у него было какое-то странное, мягкое и улыбчивое - таким Антон его никогда не видел. "Значит, все-таки Гриша, - пронеслось у него в голове, - Конечно же, Гриша…" И хотя еще вчера он в последний раз и окончательно решил, что Бубенцова ему до лампочки и все, что связано с ней, его больше не интересует, он почувствовал себя несчастным, оскорбленным, обманутым - кровь бросилась ему в лицо. Он резко отвернулся и чтобы Кеша ничего не заметил, сказал вдруг неожиданно для самого себя: "Сейчас я приглашу твою Зиночку, а потом сосватаю тебя с ней".
Раз сболтнул, приходилось действовать, и когда зазвучали первые порхающие такты вальса, он встал и неуверенно направился к Зиночке. "Не пойдет. Откажется, дрянь!" - успел подумать он, когда, встретив его взгляд, она демонстративно отвернулась к подружке. Вернуться или пройти мимо он уже не мог и потому с ходу пригласил девушку, стоявшую у стенки рядом с ней. Девочка вскинула на него глаза, робко улыбнулась, подала руку - и они закружились.
Она была много ниже его, худенькая или, скорее, хрупкая - глядя на ее косички и школьные бантики, ей можно было дать лет пятнадцать. Она была в белом платье без рукавов, оставлявшем открытыми ее по-детски тонкие загорелые руки. Танцевала она старательно, глядя в сторону мимо его плеча, и какая-то легкая полуулыбка лежала у нее на губах, будто вспомнила что-то забавное.
Почувствовав, что Антон разглядывает ее, она подняла голову, взглянула ему в лицо и улыбнулась радостно и открыто. Она была рада, что он пригласил ее, он ей нравился, она гордилась тем, что танцует с ним, таким взрослым и студентом… Ее глаза говорили, что если он хочет, она весь вечер будет танцевать с ним, а она очень хочет, потому что любит танцевать, но ее никто не приглашает, потому что все считают, что она еще маленькая, а она хочет с ним танцевать, потому что он ей очень нравится… Может, он тоже думает, что она еще маленькая и глупая? - ну и пусть думает, - а она совсем не ребенок, она уже взрослая… А его она сразу заметила, когда он вошел и сел спиной к залу, ей хотелось с ним танцевать, и вот он пригласил ее, потому что ей хотелось, и она очень рада, ей хорошо, и ему пусть тоже будет хорошо, а то у него такой несчастный, замученный вид, что прямо жалко его…
Все это за какую-то долю секунды Антон прочел в ее глазах, и это так поразило его, что глаза какой-то незнакомой девчонки могут ясно разговаривать с ним, а он запросто все понимает, что до него не сразу дошел смысл сказанного. А когда уразумел и смысл, то сделалось так славно, что он засмеялся. Она поняла, чему он засмеялся, и удовлетворенная ясная улыбка осветила ее лицо. Она отвернула голову и стала смотреть в зал мимо его плеча, а до него дошло, что так не бывает, что глаза не говорят длинными предложениями, да еще с такой ясной интонацией. И сразу что-то восстало в нем против этого сомнения, ему уже не хотелось, чтобы это оказалось просто иллюзией, и потом он ведь где-то читал, что так бывает, просто не думал, что это может встретиться ему - он полагал, что это такая редкость… Он открыл рот, толком не зная, что хочет сказать, и не нашел слов, произошла заминка. Она подняла глаза и сказала ему, что она поняла его, что говорить глазами, в этом нет ничего особенного, это она всегда умела; сказала ему, что он хорошо танцует, что он высокий, она едва достает ему до подбородка, но это тоже ей нравится, хотя… самой ей не нравится, что у нее такой маленький рост.
Значит, все было правдой. Он почувствовал себя так как будто еще минуту назад был больным и нищим и вдруг разом выздоровел и разбогател… Что-то в ней было такое, в этой девчонке, что-то такое… А по тому, как внимательно она смотрела на него. как сосредоточенно замерли ее зрачки, он догадался, что и его глаза говорят, что и она в них читает. И она уже прочла, что она забавная девчонка, что удивительно, как он ее сразу не заметил - она вот какая симпатичная! - что она развеселила его и ему теперь хорошо, что от его мрачного настроения не осталась и следа… Она все поняла, кивнула и радостно улыбнулась. Они закружились под музыку быстрей и быстрей, и им освободили место другие танцующие. Они летели, кружась, по широкому кругу, и он глазами спросил: "Ну как?" - и она ответила: "Здорово!" - и он глазами сказал ей: "Ты молодец, девчонка!" - а она шутливо вздернула нос: "А как же!.."
Музыка оборвалась, и они остановились прямо там, где он ее пригласил. Многие почему-то смотрели на них. Антон спросил глазами: "Будем еще танцевать?" - и она кивнула: "Конечно!.." Он пошел к сцене, где сидел Кеша, и по дороге обернулся - широко открытыми глазами девушка смотрела ему вслед. Кеша встретил его удивленным взглядом.
- Ну ты даешь, - сказал он ворчливо. - Пошел приглашать Зи-ночку, а пригласил эту малявку. Хотя девочка ничего, симпатичная. - Совсем даже ничего, - сказал Антон, улыбаясь во весь рот, и в голосе прозвучало такое самодовольство, что самому стало смешно. Он сел вполоборота к залу и, разговаривая с Кешей, все время посматривал в сторону этой девочки с бантиками, и она ему все больше нравилась: и эти ее школьные бантики, и маленькая хрупкая фигурка, и ее говорящие глаза - даже отсюда он понимал, что они говорят. Они сказали, что, если кто-нибудь и пригласит ее танцевать, она не пойдет, а будет танцевать только с ним… И когда он снова шел через весь зал, чтобы пригласить ее на вальс, ему было так приятно, что она ждет его, только его, и никого другого.
- Как тебя зовут? - кружась с ней в танце, спросил он.
- Таня, - ответила она, глядя на него снизу вверх из-за своего невысокого роста. Голос у нее был мягкий и нежный.
- Таня, - тоном взрослого повторил он. - Хорошее имя.
Она чуть заметно улыбнулась и опустила глаза.
- А меня - Антон.
- Антон?.. - с какой-то детской шаловливостью передразнила она. - Хорошее имя.
Оба рассмеялись и так, смеясь, продолжали кружить. Но тут музыка оборвалась и все пары остановились.
- Танго!.. - закричал со сцены Башков, который взял на себя роль диск-жокея. - Объявляется белый танец.
- Я вас приглашаю, - сказала Таня поспешно, точно испугавшись, что он сейчас уйдет, и тут же смутилась, опустила глаза.
- Весьма польщен, - сказал Антон, подавая ей руку. И они снова вошли с нею в круг.
Танцуя, они разговаривали теперь не только глазами, но и обыкновенно, словами, и он узнал, что Таня перешла в одиннадцатый класс, что у них сейчас практика в детском саду, что у нее даже есть своя группа, что малыши ей нравятся и они ее любят, но по- настоящему она еще не решила, кем станет; папа хочет, чтобы она поступила в медицинский- папа у нее врач-рентгенолог, - но сама она не может понять, к чему у нее призвание… Это был обыкновенный разговор, но в нем была для Антона какая-то особая прелесть. Дело было не в словах, не в том, что он говорил и что отвечала она, с легкой робостью, чуть запыхавшись в стремительном кружении танца. Главное, он не был скован, ничто его не тяготило; он мог спокойно смотреть в ее глаза, и она смотрела в ответ доверчиво, он мог просто молчать, и в этом не было неловкости, мог просто улыбнуться ей, и знал, что она ответит ему ясной улыбкой.
Он забыл свою хандру, свое дурное настроение, он совсем забыл про Бубенцову. Раз или два он ловил на себе ее печальный и как будто удивленный взгляд, но тут же забывал о ней, не успев даже осознать, почему она так смотрит, почему она опечалена. Уже к концу вечера, когда он курил с ребятами у окна, Бубенцова подошла к нему и сказала:
- Антоша, проводи меня, пожалуйста, домой. - Лицо у нее было обиженное и сердитое, она ревновала и даже не скрывала этого. Он не почувствовал никакого злорадства, ему было немножко жаль ее, ему сейчас хотелось бы так все устроить, чтобы всем было хорошо и никто не страдал. Но ему не хотелось провожать ее, не хотелось бросать Таню.
- Нет, - сказал он, не пряча от нее глаз. - Я не могу. Пусть тебя Валентин или Гриша проводят, а я не могу.
- А я хочу, чтобы ты! - сказала она, нахмурив брови и чуть не топнув ногой. Ему показалось, что она сейчас заплачет, такая она была расстроенная.
- Я не могу сейчас, - сказал он мягко. Бубенцова посмотрела на него долго и требовательно, как будто давала ему еще время спохватиться, осознать, что он делает, раскаяться. Потом сказала:
- Потанцуй со мной.
В этом он не мог ей отказать, и так уже он чувствовал себя немножко виноватым перед ней. Они медленно двигались под музыку и молчали, не глядя друг на друга. Антон бросил взгляд туда, где стояла Таня, и не нашел ее. Он быстро обежал глазами весь зал - ее не было в зале.
- Прости, Света, - сказал он Бубенцовой и ринулся к выходу.
После ярко освещенного зала на улице было темно как в погребе. Когда глаза его немного привыкли к темноте, он заметил впереди Танино светлое платье. Он ускорил шаги, потом побежал - светлое пятно метнулось к какому-то дому и исчезло. Он остановился у ворот этого дома и, чуть переведя дыхание, нажал на щеколду. Калитка со скрипом приоткрылась, но со двора кто-то решительно воспротивился этому, и калитка опять закрылась, слабо звякнула щеколда. У него отлегло от сердца. Он прислонился к воротам и стал ждать. Ближнее окно в доме было открыто, видимо, для прохлады. В доме спали, и кругом была такая тишина, что явственно слышалось, как в комнате на стене равномерно постукивают ходики. Таня тихо и прерывисто дышала по ту сторону ворот.