Полозов понял, что директор предпочел бы видеть на его месте Любимова. Он подчеркнуто независимо прошел через кабинет к дивану, где устроились начальники цехов, втиснулся между двумя приятелями и весело заговорил с ними.
- Прежде чем начать работу, прошу запомнить общую предпосылку, - без предупреждения, резко начал Немиров и с удовлетворением отметил, что молодой инженер замер и все собравшиеся мгновенно притихли. - Мы должны не только освоить и выпустить в этом году четыре турбины нового типа, мы должны так отработать все производство, чтобы подготовиться к значительно большему, пожалуй даже серийному их выпуску в будущем году. Таких мощных станций, как Краснознаменная, строится и проектируется не одна и не две.
По кабинету прошло движение, даже Алексеев приподнялся, вглядываясь в лицо директора, видимо связывая эту предпосылку с тем, что директор узнал в Смольном.
- Для вас, конечно, это не ново, - продолжал Немиров, - но мне кажется, вы об этом часто забываете, решая повседневные дела. А от этого ваши решения получаются мелкие, деляческие, без учета перспективы развития.
Он окинул взглядом заинтересованные, настороженные лица.
- Хотите пример? Пожалуйста. За последнее время начальники цехов ставят и решают свои вопросы в отрыве от задачи подготовки новых рабочих. Почему так происходит? Смотрят себе под ноги, не думая о возрастающих завтрашних заданиях, не примериваясь к ним загодя, как полагается рачительному начальнику.
Он отодвинул в сторону приготовленные к заседанию заметки, так как чувствовал себя в собранном и ясном состоянии духа, когда ничего не упустишь и ни о чем не забудешь.
- Так вот, друзья, запомните это. И начнем с графика первой турбины. Что сделано за истекшие сутки? Прошу говорить коротко. Товарищ Полозов, начинайте.
2
Заставляя себя быть спокойной, Аня Карцева втащила тяжелый чемодан вверх по знакомой лестнице. На все той же старой облупившейся двери висел новый голубой почтовый ящик, и над ним табличка: "Любимовым - 2 звонка".
Аня вынула ключи, бережно и суеверно хранимые все эти годы, с трепетом просунула длинный ключ в замочную скважину.
Передняя показалась ей меньше и темнее, чем прежде - так бывает, когда возвращаешься к местам своего детства. Оглядевшись, она сообразила, что переднюю загромоздил огромный платяной шкаф, которого раньше не было. Значит, появились новые жильцы?.. В темном коридоре она наткнулась на что-то. Чиркнула спичкой, увидела два сундука, поставленные один на другой, а на них - детский трехколесный велосипед. Отшатнулась, будто ее ударило в грудь... Зачем, зачем возвращаться вот к этому?.. Спичкой она обожгла себе пальцы. В жидком гаснущем свете успела заметить левую обломанную педаль...
- Ну ладно, - вслух сказала она, выпрямляясь, и вторым, плоским ключом нащупала скважину замка.
Замок долго не открывался. Стало жарко, толчками билось сердце. Скинув пальто, она тщетно крутила ключ и старалась отогнать навязчивое видение: она входит в комнату, Павлик-маленький сидит на полу с клещами в руке, рядом валяются куски обломанной педали, а он испуганно смотрит на мать и бормочет: "Я только попробовал"... Мучительно вспоминать, что она тогда рассердилась.
Замок вдруг щелкнул и легко открылся. Аня увидела тусклые, давно не мытые оконные стекла, два фанерных квадрата на правом. Все стояло так, как она оставила в минуту своего поспешного бегства: застеленная кровать, на которую она так и не легла в ту ночь, стул, на котором просидела до утра. Тот самый конверт на столе. Черепки разбитой чашки на полу, - хотела напиться и уронила. Только конверт пожелтел, вода высохла и все покрыто плотным слоем пыли.
- Ну, во-первых, надо прибраться, - сказала Аня и, зажмурясь, повесила пальто на тот гвоздь у двери, где вешал свое пальто Павлик-большой. И опять стало больно оттого, что она тогда сердилась: "Зачем тащить пальто в комнату, когда есть вешалка в передней?" Если бы он сейчас вошел в комнату со своим рассеянным видом и, как всегда не сразу заметив ее, с облегчением воскликнул: "Ты уже дома!"... Ему вечно чудилось, что с нею что-нибудь случится вне дома. "Ты такая шалая", - говорил он и гладил ее волосы...
Две фотографии стояли рядом на столе, одна прислонена к другой: Павлик-большой и Павлик-маленький. Она решительно стерла с фотографий пыль и поставила их на прежние места, отбросив малодушное желание спрятать их в стол вместе со страшным конвертом. Энергично закатала рукава, чтобы взяться за дело. Не расслабляться! Все уже пережито. Пережито. Не расслабляться!..
В кухне тоже все изменилось до неузнаваемости - нет уже на окне маминых кисейных занавесок, нет общего большого стола, за которым, бывало, дружно чаевничали всей квартирой. У одного из столиков, загроможденных посудой, пожилая женщина в синей рабочей спецовке чистила картошку. Увидав Аню, женщина удивленно привстала.
- Здравствуйте, - сказала Аня. - Не найдется ли у вас какого-нибудь ведра?..
Поняв, что так не знакомятся, она торопливо представилась.
- Господи! - воскликнула женщина. - Я уж не верила, что вы когда-нибудь приедете. Стоит себе комната как нежилая. Сколько на нее зарились! Видно, уж очень у вас бронь серьезная была?
Аня узнала - женщину зовут Евдокией Павловной Степановой. Живет она рядом с Аней, в угловой комнате. В сорок третьем переехала из разбомбленного дома. С тремя ребятами... Ане было трудно представить себе, как эта женщина хозяйничает в комнате, где когда-то жили мама и отец, откуда Аня с двумя заводскими друзьями отца вынесла его слишком легкое, отощавшее тело, чтобы на саночках отвезти на кладбище.
Взяв ведро и тряпку, она поспешно вернулась к себе. Решительно разорвав старую наволочку, начала протирать стекла. Студеный воздух обжигал Анины руки, горячил щеки. Она быстро управилась со стеклами, закрыла окна и остановилась, отбрасывая со лба растрепавшиеся волосы. Комната посветлела, повеселела. Выметены черепки разбитой чашки. Но конверт все еще лежит на столе...
Стиснув зубы, Аня взяла конверт и засунула его в ящик стола, в самый дальний угол. Она так ясно помнила, как он лежал на полу под дверью, как она радостно наклонилась, чтобы поднять его, и вдруг увидела чужой почерк рядом со знакомым номером воинской части... и не сразу сумела вскрыть конверт, и не сразу прочитала те несколько строк... "смертью храбрых"... "память о нашем товарище Павле Карцеве"...
Зачем, ну зачем она вернулась? Бередить уже подзатянувшиеся раны? Откуда взялась вздорная мысль, что нужно бросить как-то наладившуюся жизнь и мчаться сюда, в Ленинград, в свой родной дом, на родной завод, как будто именно тут она найдет тепло и счастье... За десять тысяч километров от дома, в необжитых местах, где все строилось и отлаживалось заново, у нее не возникало никаких сомнений. Как она рвалась в путь-дорогу! Ехала верхом, потом на грузовике, в автобусе, на пароходе, потом больше десяти суток поездом. "Домой, домой!" А что нашла? Пепелище...
Ну что ж. Значит, так и жить. Стиснуть зубы и жить.
Два часа она мыла, чистила, скребла, перетряхивала, перетирала. Вконец умаявшись, огляделась: комната сверкала чистотой и казалась новой, впервые увиденной оттого, что вся мебель переехала на новые места.
Она долго тщательно мылась в холодной ванной. Переодевшись во все чистое, с улыбкой достала из шкафа довоенное любимое платье, встряхнула, недоверчиво осмотрела, надела. Платье было свободнее, чем раньше. Затянула шелковый кушак, остановилась перед зеркалом. Как давно она не разглядывала себя вот так, во весь рост! Оттого, что все эти годы много ходила и работала на свежем воздухе, ноги стали мускулистыми, все тело - крепким, гибким, выносливым. А лицо обветрилось и потемнело... Она подошла к зеркалу вплотную, разглядывая себя пристрастно и недоверчиво. Похудевшее лицо с энергично сошедшимися темными бровями и карими блестящими глазами сейчас показалось сухим и почти старым. Морщинки возле глаз и губ, желтоватые от прошлогоднего загара щеки, упрямые морщины на слишком высоком лбу под гладкими и, кажется, тоже потемневшими волосами. Как все женщины с живыми, подвижными лицами, Аня дурнела, изучая себя в зеркале, потому что зеркало отражало несвойственную ее лицу неподвижность. Стало грустно и страшно. Тридцать два года... Неужели молодость уже позади? Вот и кончилась моя женская незадавшаяся жизнь...
Со вздохом отойдя от зеркала, Аня сообразила, что очень голодна, и достала из чемодана остатки дорожных запасов. Немного печенья и конфет - вот и все, что осталось от солидного пакета, который Ельцов насильно вручил ей на прощанье. Ельцов... Ане вдруг до слез захотелось вернуться к нему, к его заботливой нежности, почувствовать себя не такой одинокой.
- Соседушка, чаю не хотите ли?
Евдокия Павловна без стука вошла, с любопытством оглядела прибранную комнату, потянула за руку:
- Пойдем, пойдем, устали небось?
Стараясь ни о чем не вспоминать, Аня вошла в знакомую комнату - и не узнала ее. Ни уюта, ни прежней обстановки, ни памятных с детства обоев... Да оно и лучше! Но как здесь, видимо, трудно живут!
- Трое у меня, - тихо сказала Евдокия Павловна, поняв немой вопрос гостьи. - Двое в школе, в первом и третьем классе. Старшенького пристроила было в ремесленное, так ведь не стал учиться - хоть бей, хоть плачь, помаялись с ним да и выгнали. Год болтался без дела, теперь в завод выпросила его у директора, недавно зачислили... Муж тут же, в заводе, работал. Тут и убило в сорок третьем. Снаряд в цех влетел. Даже проститься не пришлось... Рук-ног не нашли, хоронить нечего было... А ребятишки - мал мала меньше. Вот и тяну троих одна. Теперь, если старший зарабатывать начнет, полегче станет.
- Работаете?
- Заместо мужа пошла. В фасоннолитейный.
- В фасоннолитейный?
- А что? В войну все женщины работали, да и теперь немало. А я уж привыкла. Да и то сказать, не тот теперь труд, что в войну был. Механизации много. А уж цех хороший, дружный. Бывали?
- Нет, не пришлось. Но я думаю, когда привыкнешь, всякий цех полюбится.
- Не знаю, - с сомнением сказала Евдокия Павловна. - У нас ведь что хорошо? Люди.
Аня с наслаждением пила чай и все пододвигала Евдокии Павловне печенье и конфеты, но Евдокия Павловна взяла только одно печеньице, размочила в чае, от конфет отказалась, и для сынишек не взяла.
- С получки я им покупаю, - с достоинством сказала она. - А баловать их пока не приходится.
Аня расспросила, кто живет в квартире. Фамилия одинокого старика Ивана Ивановича Гусакова показалась ей знакомой, но отзыв Евдокии Павловны: "Ох, выпить любит!" - не внушал надежд на приятное соседство. Впрочем, Евдокия Павловна говорила о нем с симпатией. Зато о Любимовых она и говорить не стала, только процедила: "Люди как люди, они сами по себе, и я сама по себе".
Прибежали домой младшие сынишки - оба грязные, мокрые; Евдокия Павловна заругалась, захлопотала, чтобы переодеть их и отмыть. Ане стало стыдно, что давеча приуныла. Очутившись снова в своей одинокой комнате, она подбодрила себя мыслью, что завтра же с утра побежит в райком, а там и на завод, все войдет в колею.
Быстро разделась, с наслаждением вытянулась в чистой постели, почувствовала, что устала и очень хочет спать. Потушила свет.
На темном потолке покачивались отсветы уличных фонарей. Звуки жизни доносились из квартиры. Прошаркал шлепанцами по коридору Гусаков. Аня уже видела его - высокий худой старик в фуфайке, оглядел Аню из-под насупленных бровей, буркнул невнятное приветствие и пошел дальше… Мелодично смеялась, болтая по телефону, Любимова Алла Глебовна, полная дама со следами былой красоты на холеном лице... Стукнула дверь, кто-то вошел, притопывая валенками, Евдокия Павловна ворчит: "Опять до ночи бродишь, гляди-ко, валенки наскрозь мокрые..." Значит, пришел старший сын.
Потом все стихло. Аня засыпала, когда что-то протяжно скрипнуло - то ли рассохшаяся мебель, то ли дверь. Она знала, что дверь заперта и некому прийти. И все же, казалось, слышала: на цыпочках, как всегда, когда возвращался поздно, вошел Павлик-большой и сразу же, как обычно, натолкнулся на стул, охнул, тихонько подошел, шепотом спросил: "Ты спишь?" - и ласково коснулся губами ее виска...
А у той стены - белая кроватка с сеткой, Павлик-маленький закинул на подушку обе ручонки с крепко стиснутыми кулачками, будто приготовился к драке. Слышно его сонное посапывание... И сразу за этим видением - другое. То, что не забудется никогда: морозный холод темной комнаты, свистящее дыхание маленького истаявшего человека, тонкие, исхудалые пальчики, которые она греет, греет в своих коченеющих ладонях, еще не понимая, что это - конец, пока вдруг ее не потрясет полная ледяная тишина: свистящего дыхания больше не слышно, а пальчики недвижны в ее ладонях и все холодеют, холодеют, холодеют...
И сразу, только отогнала страшное видение, наплывает другое: конверт на полу... радостное движение, каким подняла его, чужой почерк... "смертью храбрых"... И долгая ночь, когда она сидела, окаменев, даже слез не было. Под утро почувствовала, что окоченела, натянула ватник, закуталась в платок. Попробовала закурить - стало дурно. Налила воды - выронила чашку. И тогда рванулась из дому, прибежала в райком, разбудила Пегова... "А теперь муж... Ребенок, а теперь муж, - повторяла она, - мне нужно на фронт, я иначе не могу, я прошу вас..." Пегов тер седеющие виски и бормотал: "Да куда ж тебя, дочка? Разве что в саперную часть, так ведь не женское дело..." А под конец - "ну что ж, раз душа требует, иди...".
Измученная плохой ночью, неотдохнувшая, неуверенная, Аня пришла в приемную секретаря райкома. Приемная та же, но Пегова уже нет. Вместо него - Раскатов.
- А на "Красном турбостроителе" кто?
Технический секретарь равнодушно дал справку:
- На "Красном турбостроителе"? Директор - Немиров, парторг - Диденко.
Все новые. Да и как могло быть иначе после стольких лет? А она возвращается к исходной точке.
О какой, собственно, основной профессии она говорила там, на дальневосточном строительстве? Что она может предъявить здесь людям, которые ее не помнят, не знают, людям, которые ушли далеко вперед? Диплом турбостроителя, не подкрепленный последующей практической работой? "Мой отец и мой муж выросли и работали на заводе", - этим можно поделиться с друзьями, а не хвастать перед незнакомыми. "Я хочу..." Но это уж совсем не довод!
Она мысленно внушала себе устами какого-то строгого и объективного человека: "Какой же вы турбинщик, товарищ Карцева? Всю войну были военным инженером, потом строителем. Мы вас пошлем на стройку домов или, скажем, в ремстройконтору".
- Товарищ! Товарищ! Ваша очередь. Что же вы? Она вскочила и растерянно, не успев подготовиться к предстоящему разговору, вошла в кабинет секретаря райкома.
Раскатов вежливо поднялся ей навстречу. Молодой. Чисто выбритое, свежее лицо. Очень яркие глаза, выражающие ум острый и, пожалуй, насмешливый. Вот это и есть тот строгий и объективный человек, который сейчас скажет ей беспощадно-правильные слова.
- Садитесь. Что у вас?
- Я приехала с Дальнего Востока,- с усилием начала Аня и, решив, что объяснения ничему не помогут, сразу выпалила: - Хочу на "Красный турбостроитель", в свой цех. Турбинный.
- Правильно хотите. - Раскатов протянул руку за ее партийным билетом, бегло просмотрел его. - Специальность есть?
- Есть, но у меня положение сложное, - краснея, быстро заговорила Аня. - Я кончила институт незадолго до войны, по существу только начала специализироваться по турбинам, попала на завод перед самой войной. Осень и зиму была на ремонте танков, в противовоздушной охране завода. Потом в армии. Потом...
Теперь Раскатов просматривал ее документы. Вот он покачал головой:
- Однако после демобилизации вы не очень торопились домой.
- Так пришлось, - сказала Аня.
Ей живо вспомнились дни перед демобилизацией, горячка нетерпения, торопливые сборы в долгий путь... И разговор в обкоме, где ей сказали с дружеской прямотой: "Все понимаем, товарищ Карцева, и все-таки просим - помогите. Останьтесь хоть на полгода. Вы же видите сами: нужно". Она видела: нужно. Сама себя обманывала: шесть месяцев пролетят быстро. В глубине души она уже тогда понимала, что месяцы обернутся годами, что в разгар стройки ей невозможно будет уйти, не довершив дела...
- Я не могла поступить иначе.
Раскатов поглядел на нее очень внимательно и вдруг спросил:
- Площадь у вас есть?
Она не сразу поняла вопрос.
- Ах, жилплощадь... Да, комната была забронирована. В заводском доме.
- Семья?
- Нет. Я одна.
- Совсем одна?
Он был слишком молод, чтобы понять, как это больно - быть совсем одной. Сжав губы, она не ответила.
- Так... - пробормотал он, вглядываясь в ее посуровевшее лицо. - Значит, вся сложность в том, что подзабыли турбины...
Он взял телефонную трубку, заговорил негромко, голосом человека, уверенного в том, что его слушают внимательно:
- Григорий Петрович? Раскатов говорит. Как у вас сегодня с турбиной? Ну-ну! На следующем бюро послушаем вас. Подробно, по узлам. А теперь вот что. К вам зайдет инженер... Карцева, Анна Михайловна. Ваш бывший работник. Турбинщик, но боится, что все перезабыла... Само собою, я так и сказал. Нагрузите ее как следует, ладно?.. Значит, понял?..
- Идите к директору завода, товарищ Карцева. И принимайтесь за работу. Что не помните - не стесняйтесь спрашивать. И помогите нам раскачать цех. Осваиваем новый тип турбины высокого давления. И осваиваем нелегко. Вы, наверно, знаете: цех был разрушен почти полностью. Только восстановили, подсобрали кадры да возобновили довоенное производство, и сразу - на высшую техническую ступень...
Видно было, что трудная техническая задача увлекает его и возбуждает в нем гордость. Не спрашивая, Аня уже знала, что он инженер, выдвинутый партией на партийную работу, что на заводах он чувствует себя "дома". И она спросила его, как инженера, об особенностях новой трубины. Он живо перечислил основные данные - давление, температуру, мощность, - попутно приглядываясь к Ане.
- Но таких машин еще никогда не выпускали! - восхищенно и растерянно проговорила она. - Параметры небывалые!..
Он удовлетворенно улыбнулся:
- Так ведь и во всей промышленности после войны. Техника шагнула далеко вперед, а темпы стали намного выше довоенных. Следили?
По острому вниманию Раскатова она поняла, что он еще раз проверяет ее.
- Настолько, насколько удавалось.
- Основную задачу ленинградской промышленности знаете?
- Технический прогресс? - быстро отозвалась Аня. - Конечно, читала. Мне это показалось естественным при наших кадрах и уровне технической культуры.
Раскатов поморщился.
- Только не думайте, что все это лежит готовеньким, - предупредил он. - И насчет кадров... старых-то осталось дай бог одна четвертая часть. И они должны в кратчайший срок передать свой опыт и культуру новичкам. Учеба идет на ходу, потому что мы должны не только освоить выпуск технически передовых изделий, но выпускать их много и быстро, очень много и очень быстро, - народное-то хозяйство ждет, требует. Взять хотя бы турбины. Вы и на Дальнем Востоке насмотрелись, наверно, на строительство новых электростанций?
- Понимаю, - весело сказала Аня и встала. - Две большущие задачи сразу. Знаете, мне очень хочется скорее на завод.