Дни нашей жизни - Вера Кетлинская 3 стр.

Он тоже поднялся и дружески потряс ее руку:

- Новую турбину должны были закончить и испы­тать в этом месяце, но… В общем, вы попадете в самую горячку. На вас сразу навалятся. А вы не отбивайтесь, залезайте по уши.

Аня вышла из здания райкома и засмеялась. "Трусиха, - сама себе сказала она. - Навыдумыва­ла!.."

Завод открылся издалека - громадина, возвышаю­щаяся над всем районом кирпично-бурыми корпусами и закопченными трубами, Аня даже остановилась, таким он оказался милым сердцу.

Она вспоминала завод всегда в подробностях: уча­сток сборки, где начала трудовую жизнь; полюбившихся ей людей, с которыми вместе работала и охраняла за­вод в часы воздушных налетов и обстрелов; цеховую столовую с голубыми стенами - там происходили все собрания и там однажды, в первые дни войны, она сле­дила за тем, как самый родной человек в быстро дви­жущейся очереди подходил к столику с растущим спи­ском народного ополчения, подошел, нагнулся и твердо написал: П. Карцев... Вспоминались ей черные фронто­вые осадные ночи, когда рабочие ремонтировали подби­тые в боях, опаленные танки; ночные дежурства на кры­ше, когда чужие самолеты завывали в небе над самым заводом и то тут, то там вздымались огненные столбы взрывов и вспыхивали пожары, и видно было, как на зловещем свету суетятся люди, усмиряя пламя... Целые цехи тогда надолго замирали, превращались в обуглен­ные коробки, обрушивались грудами камней и скрючен­ных металлических ферм. Эшелон за эшелоном уходили на восток, за Урал, увозя людей и станки. Казалось по­рою - конец заводу, конец. И только упрямая душа со­ветского человека вопреки всему упорствовала в своей вере, в своем знании - нет, не конец! Не быть концу, не допустим!..

И вот он перед нею - громадный, невредимый, как будто и не вынесший трехлетней битвы.

Она узнавала каждый цех, каждый переулок между корпусами, каждый кран, выделяющийся на дымном небе. Только пристально вглядевшись, можно было обна­ружить следы пережитого, но то были не развалины, не обгорелые остовы, а следы возродившего их великого труда: новые здания на месте разрушенных, розоватые пятна недавней кирпичной кладки на старых, побурев­ших стенах, светло-серые бетонные колонны рядом с более темными, покрытыми многолетней копотью.

Аня заторопилась, спотыкаясь на выбоинах тротуара и все-таки не отрывая глаз от завода.

"Я же своя, своя!" - хотелось ей крикнуть в бюро пропусков, где ей равнодушно, как чужой, выписали разовый пропуск.

Она вышла из проходной и задержалась на скреще­нии многих протоптанных на снегу дорожек, пересекав­ших хорошо знакомый двор. Свернуть налево - и при­дешь к своему цеху. Завернуть за угол - в партком, дойти до второго подъезда - завком и редакция много­тиражки. Пойти прямо, мимо садика, где летом бьет фонтан, - заводоуправление. Все манило, всюду хоте­лось заглянуть, разыскивая знакомые лица или хотя бы знакомые комнаты, привычную обстановку деловой суе­ты, споров, телефонных звонков... Тут ей и жить.

И она пошла к директору.

Ей пришлось ждать. Девушка-секретарь, свирепо на­хмурив белесые бровки, названивала по телефону и од­нообразным голосом говорила в трубку:

- Товарищ Евстигнеев? Срочно для Григорий Пет­ровича график по обеспечению турбины. К восьми ноль-ноль. Товарищ Митрохин? Срочно для Григорий Петровича график по турбине. К восьми ноль-ноль.

Иногда сквозь однообразие слов и интонаций проры­валось живое, человеческое возмущение:

- То есть как это "завтра утром"? Вы что, товарищ Пакулин? Григорий Петрович требовал к шести ноль-ноль, я и так два часа выпросила!

Аня Карцева старалась угадать, в какой цех звонит секретарь и какие заготовки или детали этот цех по­ставляет. Завод лихорадило из-за новой турбины, это напряжение передалось и Ане.

Она вошла к директору, готовая к любой работе - чем труднее, тем лучше. И поэтому говорить с ним ей не было трудно, хотя директор принял ее неохотно, был суховат, то и дело отвечал на телефонные звонки власт­ным, а иногда и резким голосом.

- Откуда приехали? - спросил он Аню, без ин­тереса и невнимательно просматривая ее документы.

Аня ответила коротко и точно, не вдаваясь в подроб­ности.

Уловив воинскую сдержанность ответа, Немиров с любопытством пригляделся к новому работнику и спро­сил дружелюбнее:

- Давно не отдыхали?

- Давно. Но я не устала.

- И хотите приступить немедленно?

- Да.

Доброе выражение на миг осветило лицо Немирова, и Аня добавила:

- Знаете, когда начинаешь новую полосу жизни, ожидание утомительней любой работы.

- Да, да, - согласился Немиров, хотел было еще что-то добавить, но сдержался, сказал строже: - Так вот, идите в турбинный. Предрешать должность не буду, им виднее, но ручаюсь, что работы хватит. Обратитесь от моего имени к заместителю начальника цеха Поло­зову.

- Полозову?! - вскрикнула Аня.

Они проработали вместе всего несколько месяцев пе­ред его отъездом на Урал, но сейчас Аня обрадовалась ему как родному.

- Старые знакомые? - задумчиво спросил Неми­ров. - Что ж, это хорошо. Только не увлекайтесь, дорогой товарищ, вместе с ним. Не витайте в облаках, когда под ногами ухабы.

- Витать в облаках не по моему характеру, - от­кликнулась Аня. - А Полозова помню как хорошего ор­ганизатора и коммуниста. Если это тот самый Поло­зов.

Немиров с живым интересом смотрел на Карцеву, словно прикидывал: чего ждать от нее - помощи или помехи.

- Товарищ Раскатов рекомендовал вас, говорит: душа дела просит. Действуйте. А начальника цеха Лю­бимова вы знаете?

Она силилась вспомнить: Любимовы... Любимо­вы... ах да, новые соседи по квартире, табличка на входной двери: "Любимовым - 2 звонка". Значит, со­сед - начальник цеха?

- Любимова не знаю.

- Узнаете. Он в Москве, ждем его со дня на день. Помедлив, он резко добавил:

- Предупреждаю: в турбинном обстановка слож­ная и не очень дружная. Лебедь в облака, а щука в воду, или как это там в басне. Не торопитесь вставать на одну из сторон.

Вскинувшись, Аня ответила:

- В склоках никогда не участвую.

- А я и не допускаю склок, - спокойно сказал Не­миров. - Но бывает, что не склока, а разнобой. Поста­райтесь заняться делом и только делом.

Теперь Аню еще неудержимее потянуло в цех - уви­деть, разобраться, что-то (еще неведомое) исправить, в чем-то помочь. Но еще час ушел на неизбежные фор­мальности. Когда все было закончено, ей посоветовали:

- Подождите часок, начался обеденный перерыв.

- Еще подождать? - воскликнула Аня. - Ну нет, спасибо!

Цех был все такой же и в то же время совсем дру­гой: светлее и как будто просторней. Сейчас в нем было тихо и пусто, только в глубине цеха, возле продольно-строгального гиганта, прозванного "Нарвскими ворота­ми", группой собрались рабочие, закусывая и беседуя. Ане хотелось поклониться гиганту, как хорошему знако­мому, такими родными ей показались его солидные ко­лонны. Она направилась было туда, но ее внимание отвлекли громадные станки, каких не было раньше. Расточный станок пронизывал своим блестящим валом, более длинным, чем вал мощной турбины, крупнейшую отливку знакомых, но полузабытых очертаний. "Выхлоп­ная часть? - неуверенно припомнила Аня. - Очевидно, она, но насколько она больше, чем те, какие я когда-либо видала!"

Две уникальные "карусели" распластали свои круг­лые металлические площадки-планшайбы на половину пролета. Эти круглые площадки были так велики, что рядом с ними выглядела бы игрушкой обычная базар­ная карусель, давшая название хитроумным станкам.

Ох и сила!

Аня чувствовала себя как в незнакомом лесу, откуда без посторонней помощи не выбраться. Но одно ей было ясно: станков стало меньше, чем до войны, а мощность их намного увеличилась, и новая турбина намного круп­нее тех, что изготовлялись когда-либо раньше. Вот и мостовые краны сошлись в вышине над махиной ци­линдра низкого давления, уже охваченного стропами и готового в путь - к стенду. Значит, одному крану и не поднять?..

Аня беспомощно огляделась и призналась самой се­бе: "Боюсь!.."

Чтобы закончить первый, беглый осмотр, она напра­вилась к стенду - металлическому строению с лесенка­ми и перилами, всегда напоминавшему ей палубу кораб­ля. На этом внутрицеховом корабле собирались в одно целое тысячи крупных, мелких и мельчайших деталей, в сложных сочетаниях составляющих турбину - боль­шую, изящную машину, хранящую в своих пока еще не­подвижных механизмах огромную рабочую энергию.

Сейчас машины еще не было. Аня разглядела на стенде только нижнюю часть корпуса и мысленно дори­совала всю машину с ее изогнутыми трубами и фигур­ной крышкой. Воображение воспроизвело турбину исклю­чительной мощи, прекрасную по экономной целесо­образности форм.

На стенке, ограждающей стенд, как и прежде, пест­рели плакаты и объявления. Аня подошла к доске Поче­та, и оттуда на нее глянули из-под насупленных бровей зоркие, чуть улыбающиеся глаза, и сморщенные губы, полускрытые пышными усами, словно произнесли:

"А-а, вернулась! Весь свет объехала, а дома, видно, все лучше?" Мастер Клементьев, Ефим Кузьмич, строжай­ший из строгих, как хорошо, что вы здесь!

А вот еще одно лицо, будто бы и знакомое, только не вспомнить, кто же она, эта немолодая женщина с испу­ганным лицом и старательно вытаращенными глазами... Ох, ну и портрет! Аня ахнула и рассмеялась, прочитав, что это Екатерина Смолкина, стахановка-многостаноч­ница. Катя Смолкина, громкоголосая и отчаянная, бой-баба, как ее называли в цехе,- как же ты оробела перед фотоаппаратом, и как же ты тут не похожа на себя!

А вот и Коршунов, еще до войны считавшийся луч­шим специалистом на точнейших и ответственнейших токарных работах, старый коммунист Коршунов - воло­сы поседели, морщины углубились, а и сейчас, видно, крепок.

Больше знакомых Аня не нашла, но среди десятков молодых и старых лиц Аню привлекло одно, чем-то особо примечательное. Подпись сообщала, что это лучший то­карь завода Яков Андреевич Воробьев. Аня вниматель­но вглядывалась: прямой нос, крепко сжатые, будто в ка­кой-то строгой решимости, четко очерченные губы; свет­лые волосы зачесаны назад, но одна прядь так и норо­вит упасть на лоб. А свежие, умные глаза смотрят перед собой пристально и задумчиво, пожалуй даже ласково. Интересно, каков он в жизни, этот Яков Воробьев? Слу­чайное тут выражение или на этот раз фотоаппарат уло­вил характер?

Молодой паренек шел навстречу Ане, с увлечением подкидывая ногой виток металлической стружки.

- Товарищ Полозов в цехе? - спросила у него Аня.

- В столовую пошел, вы подождите, - по-хозяйски посоветовал паренек и прошел мимо, снова будто нена­роком подкинув стружку, как футбольный мяч.

Аня еще не дошла до стеклянной двери цеховой кон­торы, когда оттуда выскочил рослый плечистый человек в синей робе, с пятнами машинного масла на скуластом веселом лице.

- Анечка! - закричал он во весь голос, сжимая ее руки в своих широких ладонях. - Прекрасный сон или явь? Анечка Карцева!

- Витя Гаршин? Здесь? - тихо сказала Аня, не от­нимая рук и не глядя на него. Это был единственный человек из ее прошлой жизни, которого она не ожидала и не хотела встретить.

3

Выйдя из столовой на обширный заводской двор, Алексей Полозов остановился и зажмурился. Примятый колесами и присыпанный копотью выпавший вчера снег все-таки победно сверкал на солнце, а на его искри­стой поверхности вспыхивали темным, но тоже слепящим блеском черные крупинки кокса.

"К весне повернуло", - подумал Полозов, вдыхая холодный, уже по-весеннему влажный воздух.

По двору к столовой быстро шел человек без пальто, в надвинутой на лоб кепке и в теплом шарфе, дважды обмотанном вокруг шеи. Полозов узнал секретаря парт­кома Диденко и усмехнулся: до того быстр и подвижен человек, что и пальто ни к чему. Таким он был и десять лет назад, когда Алексей поступил на завод, - руково­дитель монтажников, агитатор, заводила во всяких об­щественных делах, человек кипучей энергии и широкой души. За эти годы он очень изменился, но перемена была внутренняя, облик и повадки остались те же. Никогда он, видимо, не задумывался над тем, какое впечатление производит, достаточно ли солиден. Если надо побе­жать - побежит, если весело - веселится, а работает со страстью, с пылом, иногда с яростью; порою кажется: ничего-то он не замечает вокруг, а приглядишься - все приметил и лукаво посмеивается: "Что, не укроешься от меня? То-то".

- А-а, Полозов! - закричал Диденко, подходя, и протянул инженеру покрасневшую от холода руку. - Тебя-то мне и нужно! Слыхал новости? Прямо голова кругом!

И тут же, как бы опровергая собственное утвержде­ние, обстоятельно и здраво рассказал:

- Звонили из Москвы. Краснознаменские стройки идут ускоренным темпом. Технику туда подбросили са­мую мощную. В общем, пуск новых заводов всячески форсируется. Первая очередь металлургического вступит в июле, машиностроительный заработает к седьмому ноября. Алюминиевый завод обещают пустить вместо января в октябре... Все идет к тому, что Краснознаменка должна дать ток раньше, чем намечалось. Строи­тели станции, говорят, взяли социалистическое обяза­тельство досрочно закончить станцию под монтаж тур­бин, первую очередь - к июлю, вторую - к октябрю. К октябрю! Понимаешь, чем это пахнет? Немирову на­мекнули: со дня на день ждите вызова - так, мол, и так, товарищи турбинщики, дело за вами, не подводите. Мы досрочно, и вы досрочно. А?

- Мы - досрочно?

Диденко весь вскинулся:

- А как же без нас? Что ж они, вместо турбин ма­кеты поставят? - И задумчиво проговорил: - Так оно и идет. Как в механизме хорошем: зубчик за зубчик цеп­ляется и всю махину тянет. Отчего ты молчишь? - неожиданно спросил он.

Полозов пожал плечами, глаза его были устремлены куда-то вверх, на искрящиеся крыши цехов.

- Видишь ли, Николай Гаврилович, - сказал он медленно, - сделать можно все... Все! - с силой вос­кликнул Полозов и добавил так же медленно: - Но тог­да не обойтись нам без ломки. И большой ломки.

- Ну так что же? - спокойно откликнулся Диденко и требовательно, в упор поставил вопрос: - А что имен­но ломать?

- Многое. Начиная с организации и стиля руковод­ства.

Диденко слегка кивнул головой, помолчал, задумав­шись, а затем осведомился, приехал ли Любимов.

- Нет еще, - недовольно буркнул Полозов. Диденко чуть заметно улыбнулся, взял Полозова за рукав и дружески сказал:

- А ты не ершись. Тут не один человек и не два решать будут. Ведь если подойти с административной точки зрения, ответ может быть один: нет. Знаешь, что дают подсчеты и калькуляции: столько-то станков, столько-то человеко-дней, столько-то материалов, столь­ко того и другого... А тут мозг, душа и сердце. И тогда самые точные подсчеты вдруг оказываются неточными. А подсчеты, друг, все-таки очень-очень нужны. Именно сейчас. Чтоб потом неожиданностей не было... Ну, я пошел, - он повернул к столовой. - А ты подумай, По­лозов, хорошенько подумай. Прежде чем людей подни­мать, нужно себя самого до конца...

И он ушел не договорив.

Возбужденный новостью, которая должна была определить на ближайшие месяцы всю работу завода, Алексей заспешил в цех, к людям. Побыть с ними, уловить их настроение и мысли, набраться в общении с ними уверенности и спокойствия, чтобы потом, в одиночестве, продумать, что же следует делать и как подготовиться к новой, огромной задаче. Правда, не сегодня-завтра приедет Любимов и снимет с него ответственность руко­водителя... Нет, именно поэтому нужно все продумать, все решить самому.

Как назло, первый человек, попавшийся ему навстре­чу в цехе, был карусельщик Торжуев. Уже начинающий полнеть и лысеть, но еще статный и отменно здоровый - молодец молодцом, карусельщик стоял в проходе и курил короткую щегольскую трубочку, искусно выпуская дым и с интересом наблюдая, как плывут и медленно тают сизые кольца.

Алексей Полозов хотел пройти мимо, но Торжуев загородил ему дорогу и сказал, вытягивая из кармана спецовки голубой листок наряда:

- Вот, Алексей Алексеевич. Как вы сейчас замещае­те начальника цеха, я к вам. Где ж это видано, чтоб на такую работу четыре дня? Пять, Алексей Алексее­вич, - сами знаете, кроме меня с Белянкиным, вам и за пять никто не сделает.

Полозов взял голубой листок и прочитал задание, чтобы собраться с мыслями и подавить неуместную злобу.

- Я знаю и то, Семен Матвеевич, что вы сделаете за три дня, если захотите, - сказал он, возвращая на­ряд. - А сделать нужно, срок - предельный.

- Что я захочу, это в наряде не пишут, - ответил Торжуев и сунул в карман голубой листок. - Что пола­гается по норме, то и спрашивайте с нас, Алексей Алек­сеевич. А что сверх... сами понимаете...

- А что тут понимать, Семен Матвеевич? Работа сдельная, сколько заработаете - все ваше будет.

Он прекрасно знал, чего добивается Торжуев: на­чальник цеха не раз "подкидывал" кругленькую сумму за особо срочные и сложные работы на уникальных ка­руселях, поскольку выполняли их только два карусель­щика - Торжуев да его тесть Белянкин. Но аккордные оплаты были запрещены, и Полозов не собирался искать обходные пути.

Торжуев нагловато усмехнулся:

- Будет интерес - будет и старанье.

И, приподняв на прощанье кепку, вразвалочку пошел прочь.

"Вот жила! Попробуй-ка подними такого на досроч­ное!" - с гневом подумал Полозов, направляясь к боль­шой группе рабочих, собравшихся возле "Нарвских во­рот".

В гулкой тишине цеха отчетливо звучали увлечен­ные, перебивающие друг друга голоса. "Беседа прово­дится", - догадался Полозов и, еще не видя, кто ведет ее, почему-то представил себе, что увидит в центре не­принужденно расположившейся группы Якова Воробье­ва, нового партгрупорга четвертого участка.

Подойдя ближе, он не сразу увидел Воробьева - ра­бочие сидели где придется, некоторые стояли кучками, беседа катилась как бы сама собой, и не понять было, кто направляет ее. Может быть, просто читали газеты, да и заговорили о международных делах. Кое-кто и не участвует в беседе, завтракает или занят своими личными разговорами. Вот крановщица Валя Зимина, комсомольская активистка и умница Валя, артистка за­водской драмстудии. Около нее, конечно, ее приятели Коля Пакулин и Женя Никитин - эта троица неразлуч­на. Светлый курчавый хохолок Николая Пакулина дела­ет еще заметней здоровый юношеский румянец на ще­ках, с которых до сих пор не исчезли ребячьи ямочки, а рядом с Пакулиным кажется совсем взрослым и осо­бенно болезненным Женя Никитин, комсомольский сек­ретарь цеха и слесарь сборки, успевший повоевать два года танкистом и вернувшийся из армии с шестью на­градами и тремя знаками тяжелых ранений. Все трое перешептываются - видно, о чем-то своем. Но нет, оказывается, все о том же. Валя вдруг начинает гово­рить - звонко, не очень уверенно, но горячо. Она гово­рит об Уолл-стрите, произнося это слово брезгливо, слег­ка содрогаясь плечами, как будто прикоснулась к скользкому чудовищу. Ее слушают охотно - Валю любят, Валя - цеховая дочка.

Полозов подошел еще ближе и увидел рядом с собою мрачную фигуру со скрещенными на груди руками, тяжелым и отчаянным взглядом, устремленным на Валю. Аркадий Ступин? Да, Аркадий Ступин, непутевый красавец Аркашка, озорник и сердцеед, чьи проделки не раз приходилось разбирать и мастерам и Полозову. Эге, Аркаша, не все тебе разбивать девичьи сердца, - видно, и сам попался?..