В самой избушке всегда горела настольная лампа под зеленым абажуром, а на подставке лампы лежал потрепанный очечник с очками Ефима Кузьмича - Ефим Кузьмич был зорок, замечал в цехе все, как он говорил, "даже то, что хотят, чтоб не заметил", - но для всякой "писанины" надевал очки, придававшие ему очень строгий вид.
Сейчас очки покоились в очечнике, а Ефим Кузьмич сидел за столом, подперев щеки кулаками, и разговаривал с Николаем Гавриловичем Диденко.
- Производство есть производство, Николай Гаврилович, - тихо говорил он, старательно выговаривая имя и отчество парторга, потому что этим уважительным обращением как бы перечеркивал давнее прошлое, когда Николай Гаврилович был для него всего-навсего Колькой и этого Кольку он и учил, и ругал, и наставлял на путь истинный нравоучительными разговорами в этой же самой конторке. Отсюда же комсомолец Коля Дидёнок ушел на учебу, а потом, повзрослевший, но все такой же непоседливый, приходил в цех на практику и в этой же конторке задавал десятки неожиданных вопросов своему первому учителю...
Шли годы. Николай Диденко уже колесил из конца в конец страны на монтаж турбин, был уже коммунистом, потом и членом бюро, и партийным секретарем цеха... и вот он уже партийный руководитель всего завода! Роли переменились: теперь Ефим Кузьмич советуется с ним и получает от Диденко указания, а случается - и нагоняй за какой-нибудь недосмотр. Но для Диденко Ефим Кузьмич всегда останется первым учителем, он и замечания делает ему почтительно, как бы вскользь: "Не думаете ли вы, Ефим Кузьмич, что надо бы иначе...", "А я бы на вашем месте, Ефим Кузьмич, не делал этого..." Ефиму Кузьмичу приятно, что прошлое не забыто, но тем старательнее он подчеркивает свое уважение к Николаю Гавриловичу.
- Цикл производства турбины - вещь известная, Николай Гаврилович, - говорил он сейчас, вглядываясь в серьезное, озабоченное лицо бывшего ученика. - Поднять народ - поднимем, народ у нас боевой. Но... три месяца? По четырем турбинам сжать срок на три месяца!..
Он не возражал, он просто высказывал свои мысли, свои опасения, потому что только партийному руководителю завода мог Ефим Кузьмич выкладывать все, что думает, не взвешивая и не отбирая слов. Здесь, в цехе, он сам руководитель, здесь он не должен сомневаться или колебаться.
Диденко вздохнул, а потом смешливо прищурился:
- Чтоб не так страшно звучало, Ефим Кузьмич, давайте не считать месяцами! Что такое три месяца? Семьдесят два рабочих дня. Делим семьдесят два на четыре - сколько же это будет? Восемнадцать дней.
Вот об этом нам и думать: как сократить цикл производства одной турбины на восемнадцать дней.
- Да тут только по операциям надо смотреть, - сказал Ефим Кузьмич и на листе бумаги, застилавшем стол, крупно написал цифру 18.
- А чтоб совсем точно, Ефим Кузьмич, переведем на часы. Будем считать две смены, так? Шестнадцать часов в день, так? Умножаем на восемнадцать... шестью восемь - сорок восемь... Двести восемьдесят восемь, так? Округляем для ясности - триста часов по каждой турбине! Можно по сотням операций, по десяткам станков понемногу - по часам и минутам - сэкономить триста часов?
Ефим Кузьмич написал на листе бумаги цифру 300, откинулся назад, чтоб лучше видеть, и внимательно посмотрел на нее, как будто в этой написанной им цифре мог разглядеть десятки и сотни неотложных дел, за которые надо сразу же браться.
- Ясно, Николай Гаврилович, - проговорил он и жирно подчеркнул обе цифры. - Трудно будет, очень трудно, но, должно быть, возможно. - И, не глядя на Диденко, спросил: - А как думаешь, Николай Гаврилович, это уже наверняка?
- Похоже на то, Ефим Кузьмич, Директор сейчас с министром должен разговаривать. Но... - Он вдруг вскочил и засмеялся: так бесспорна была мысль, только сейчас пришедшая ему в голову. - Но, дорогой Ефим Кузьмич, если мы можем найти эти восемнадцать дней экономии по каждой турбине - значит, мы должны найти их независимо от того, получим мы или не получим краснознаменский вызов!
Григорий Петрович Немиров сидел один в своем кабинете и настойчиво, но почтительно говорил в телефонную трубку:
- Да, Михаил Захарович, но ведь это нереально. Вы сами знаете, что мы работаем на пределе. И разве дело только в нас? Саганский и сейчас задерживает мне отливки, из него досрочно ничего не выжмешь. А генераторному разве справиться? Тут надо целую группу заводов поднять на это дело, перестроить и планы и сроки.
Он повеселел, выслушав ответ министра, но ничем не выразил своего удовольствия и сказал:
- Допустим, что это удастся. Но нашу инструментальную базу вы тоже учтите. Сможете вы нас дополнительно обеспечить с других заводов? Ведь резцы и фрезы горяченькими из цеха выхватывают, мастера из-за них дерутся. Станочный парк вам тоже известен. Любимов вам докладывал. Смогли вы его удовлетворить? Ну, вот видите!
В приемной секретарша шепотом объяснила Любимову:
- Подождите, Георгий Семенович, он говорит с министром.
Немиров продолжал убедительно и настойчиво:
- Но если все три заинтересованных министерства докажут? В конце концов, Михаил Захарович, станция - это турбины и генераторы, а не стены и крыша. И потом - если новые заводы получат осенью энергию только двух турбин, то на первое время...
Голос в трубке зарокотал тревожно и напористо.
У Немирова озорно подпрыгнула бровь, он даже подмигнул трубке.
- Я ведь не говорю, что мы не сделаем, Михаил Захарович. Машиностроители действительно никогда не плелись в хвосте и, надо думать, не будут плестись. Но тем более хотелось бы избежать официального вызова. То, что можно, мы сделаем и так. Но для этого нам надо очень реально помочь, Михаил Захарович, в первую очередь станками. Без этого даже говорить не о чем, Михаил Захарович.
Бас снова заговорил - строго и решительно.
Секретарша заглянула в кабинет и отступила, увидав, что разговор продолжается. Она слышала, как директор вздохнул, прикрыв трубку ладонью, и затем бодро сказал:
- Хорошо. Само собою разумеется. Но я вас очень прошу, Михаил Захарович... До свиданья.
Переждав несколько минут, не вызовет ли ее директор, секретарша покачала головой и шепнула:
- Идите.
Григорий Петрович сидел на ручке массивного кресла в позе юнца, из озорства забравшегося в чужой кабинет. В руке его дымилась папироса. Движением школьника, застигнутого врасплох, директор смял и бросил папиросу.
- Приехали? - вставая, воскликнул он. - Очень хорошо, давно пора.
Он без стеснения разглядывал Любимова, стараясь понять, в каком настроении тот прибыл из Москвы. Первое впечатление было такое, что начальник цеха весь подобрался, готовясь к отпору. Немиров уселся в кресло как полагается и сказал:
- Докладывайте.
Сходство с юнцом исчезло. Губы директора сжались, обозначив две властные и жестковатые складки.
Любимов докладывал коротко, так как директор не терпел многословия. Начав говорить, он оживился. Главной целью командировки было обсуждение в министерстве основ реконструкции турбинного производства. Основы эти были разработаны Любимовым вместе с технологом Гаршиным и изложены в докладной записке, поданной министру. Записка была обсуждена и одобрена, министр обещал провести на следующий год соответствующие ассигнования. Это был успех, и Любимову хотелось, чтобы его успех был оценен должным образом, независимо от того, какие новые заботы навалились на них сегодня.
Немиров слушал и удовлетворенно кивал головой, но, дослушав до конца, тотчас спросил:
- А станки?
Со станками дело обстояло хуже. Новые станки были необходимы - этого никто в министерстве не отрицал, - но получить их Любимову не удалось. И хотя Любимов не был виноват в этом, докладывать о неудаче было неприятно.
- Еще что? - ничем не выразив своего недовольства, спросил Григорий Петрович.
- У меня все.
Любимов прекрасно понимал, о чем спрашивает директор. Новость стала известна ему в день отъезда, и он успел обсудить ее со многими работниками министерства, хотя к министру не попал, да и не просился во второй раз на прием, чтобы не брать на себя лишней ответственности. Теперь он хотел выслушать известие из уст директора, и в том освещении, в каком оно воспринято директором, чтобы не тратить зря силы и время, если их точки зрения совпадут, и подобрать возражения, если точки зрения разойдутся, - сдаваться он не собирался.
Григорий Петрович медлил заговаривать о самом главном. Любимов принадлежал к числу людей, с которыми ему было удобно работать, - настолько удобно, что он потянул за собою Любимова с Урала и выдержал длительную драку с Диденко и с райкомом из-за бывшего начальника турбинного цеха Горелова, которого, вопреки их мнению, снял с работы. Любимов был человек положительный и знающий, не пустозвон и не прожектер. Если он скажет "можно" - значит, действительно можно. А если скажет "не могу", пусть и приходится иногда приказать ему сделать "через не могу", но в таких случаях обязательно нужно прислушаться к его возражениям и помочь, потому что Любимов слов на ветер не бросает.
Последние дни Григорий Петрович нетерпеливо ждал приезда начальника цеха; в атмосфере общего возбуждения хотелось выслушать доводы Любимова, вместе с ним взвесить все затруднения и препятствия, опереться на его опыт. Однако он совсем не собирался все это показывать самому Любимову и рассказал волнующую новость сухо, без оценок.
- В этом году, досрочно? - иронически переспросил Любимов, всем своим видом приглашая директора вместе посмеяться наивности такого предположения. - Да нет, Григорий Петрович, это же несерьезно. Нельзя предъявлять нам невыполнимые требования.
- Вы говорите так, будто уже точно знаете, что выполнимо и что невыполнимо. Я склонен думать, что нам с вами еще предстоит разобраться в этом.
- Григорий Петрович! - воскликнул Любимов, теряя хладнокровие. - Может быть, вы уже вынуждены говорить об этом так, как сейчас... но, положа руку на сердце... ведь вы сами знаете, это же петля.
- Если бы я принимал за петлю каждую трудную задачу, я бы не был директором завода, Георгий Семенович.
Любимов низко склонил голову. Немиров знал: это не знак согласия, а желание скрыть раздражение.
- Давайте не поддаваться панике, Георгий Семенович. Мало ли мы с вами решали задач, которые на первых порах казались невыполнимыми? И потом - если наши турбины действительно очень нужны досрочно… что же, сказать "нет"?
Начальник цеха по-своему понял явное неудовольствие директора:
- Вам уже пришлось... согласиться?
- Нет.
Любимов с надеждой вскинул глаза:
- Нет?
- Нет, - повторил Григорий Петрович. - Зачем же мне давать согласие наобум? Но я понимаю, что от нас требуется новое усилие, а времени на подготовку и отработку опять нет. Что ж, такое наше дело: электроэнергия! - основа основ и сила сил.
Любимов потянулся через стол к директору и почти шепотом сказал:
- Но вы же понимаете... вы же не можете верить в выполнимость...
Немиров поморщился:
- Ну, это какой-то девичий разговор получается, Георгий Семенович. Веришь - не веришь.
И круто переменил тон, уже не обсуждая, а приказывая:
- Так вот. Немедленно и обстоятельно взвесьте все возможности цеха. Как лежащие на поверхности, так и скрытые. Придирчиво проверьте по каждой операции, где можно ужать два дня, где сутки, где часы. Рассчитайте все по месяцам, по декадам, по дням. Даже по минутам.
Любимов снова доверительно потянулся через стол:
- Министр считает, Григорий Петрович, что наша программа на этот год и так очень тяжела, что выпуск четырех турбин нового типа в этом году будет доблестью нашего завода.
- Да, - вздохнув, подтвердил Немиров. - Третьего дня он считал именно так.
- Григорий Петрович! - вскричал Любимов, забывая, что в начале беседы притворился неосведомленным. - Я еще вчера вечером говорил и с его заместителем, и со многими работниками министерства. Они все считают, что простой расчет... реальные возможности... Если вы проявите твердость... Министр… Он очень хорошо к нам относится, Григорий Петрович, он готов помочь и поощрить, он намекнул на это дважды.
- Вот и дал бы нам станки ради поощрения, - сказал Немиров.
- Но, Григорий Петрович, станки, как вы знаете, не были нам запланированы. Их требуют и Урал, и Москва, и юг. Однако меня обнадежили. "Советский станкостроитель" обещает значительно перевыполнить программу, и меня заверили, что за счет сверхплановой продукции...
- Ага! - совсем по-мальчишески воскликнул Немиров. - Значит, перевыполнение плана другими заводами вы принимаете и приветствуете? Даже рассчитываете на него?
Любимов натянуто улыбнулся:
- Но мы не можем перепрыгнуть через самих себя. До генеральной реконструкции цеха.
- Нет, Георгий Семенович, - резко прервал Немиров. - Заводу мало великолепных проектов реконструкции. Он должен быть передовым уже сегодня. Помимо всего прочего, для того чтобы обеспечить свое развитие.
- Это все прекрасно Но... есть добрые порывы и есть математический расчет. Я всегда остаюсь в рамках реальности.
Так как Немиров молчал, Любимов прибавил, обиженно кривя губы:
- Мне казалось, что и вы меня цените за это. Немиров пробормотал: "Угу", - и начал просматривать блокнот, шелестя листочками.
- Полозов думает, что в цехе есть неиспользованные резервы. Сколько у вас стахановцев? Почему на других заводах добиваются сплошь стахановских цехов? Надо работать с людьми. У вас болтается в цехе несколько десятков молодых рабочих. Сделайте их передовыми - вот еще резерв. А механизация? Полозов считает, что можно теперь же, своими силами провести часть вашего плана реконструкции...
- Конкретно что-нибудь предложено?
- А это уж ваше дело - разобраться, что тут конкретно, а что от молодого азарта.
- Слушаюсь.
- Значит - взвесить, продумать, рассчитать. И учесть все предложения. В том числе и Полозова.
- Григорий Петрович, я объективный человек, а Полозов - мой заместитель, и я не собираюсь...
- Понятно. Дня три вам хватит?
- Раз приказываете - сделаю.
Немиров учуял затаенную обиду и недовольство начальника цеха, но решил не обращать внимания: злее будет. Когда дверь за Любимовым закрылась, он опустил голову на стиснутые кулаки и несколько минут посидел так, покачиваясь:
- Ох, трудно будет. Ох, трудно!
Через час Любимов позвонил по телефону:
- Григорий Петрович, завтра цеховое партбюро с активом. Приглашают вас. Я вам буду очень обязан, если вы придете.
- Превосходно. Кто докладывает?
- Я. О положении и перспективах цеха.
- Превосходно, - повторил Немиров. - Дайте народу почувствовать перспективу, оставаясь в рамках реальности. - Бровь его насмешливо подпрыгнула, но Любимов не мог видеть этого и не уловил скрытой насмешки. - Готовьтесь как следует и помните мои указания.
Положив трубку на рычаг, Немиров рассмеялся про себя. Можно сказать заранее что "тихо и плавно" завтрашнее заседание не пройдет, - Любимову, во всяком случае, придется выслушать много крепких слов.
Немиров очень не любил, чтобы его критиковали, но для своих подчиненных считал критику весьма полезной: протрут их с песочком - они и заблестят, как новенькие.
6
Директор завода пришел на заседание партбюро с активом не один, а с главным конструктором турбин Котельниковым.
Худой, долговязый, с густой шапкой черных спутанных волос, уже тронутых сединой, в неизменной черной сатиновой спецовке, из-под которой выглядывал накрахмаленный воротничок и щегольской узел яркого галстука, Котельников не пошел вслед за директором к столу, где для них предупредительно освободили стулья, а остановился у дверей, снял очки, всех обвел острым взглядом и добродушно сказал:
- Ну, здравствуйте, кого не видал.
Котельникову со всех сторон улыбались, все тянулись поздороваться с ним, каждому хотелось усадить его рядом с собою, а он шутливо разводил руками, не зная, кому отдать предпочтение. Наконец выбрал:
- Ладно, я уж к начальству прибьюсь.
И подсел на скамью у стены, где собрались начальники участков и мастера.
Котельников был здесь своим человеком: до того как в конструкторском бюро создалась партийная организация, его много лет избирали членом партийного бюро турбинного цеха, да и теперь связь с цехом у него была повседневная и крепкая. Но в то же время он был здесь уже посторонним, гостем, и его присутствие, так же как присутствие директора, придавало нынешнему заседанию особую значительность.
Партийное бюро уже начало обсуждать первый вопрос - прием в партию, - а народ прибывал и прибывал. Все места были давно заняты, и вновь приходящие оставались у дверей.
Принимали в кандидаты партии Николая Пакулина, бригадира комсомольско-молодежной бригады, завоевавшей в прошлом месяце общезаводское первенство.
Немиров спросил, заинтересованно разглядывая юношу:
- Учитесь?
- А как же? - свободно ответил Николай, успевший справиться с волнением первых минут благодаря общему явному доброжелательству. - Учусь в вечернем техникуме. На пятерки и четверки.
- Он на этот счет молодец! - раздались голоса. - С него пример брать надо.
Немиров неожиданно растрогался: давно ли он сам был вот таким же пареньком, старательным и упрямым...
- Петр Петрович Пакулин не родственник тебе? - спросил он, желая проверить свою догадку о том, что такие юноши вырастают в кадровых заводских семьях, с детства приучаясь любить завод.
Среди присутствующих прошло какое-то движение.
- Родственник, - еле слышно сказал Николай.
Руководивший заседанием Ефим Кузьмич Клементьев торопливо подытожил обсуждение:
- Что ж, видимо, все согласны. Хороший будет коммунист, сумеет быть ведущим и в производстве и в учебе. И комсомолец активный... - Он хотел объявить голосование, но вдруг вспомнил что-то и покачал головой. - Вот только одно, Коля. Есть у тебя в бригаде такой беспартийный парень, Аркадий Ступин? Этакий "ухарь-купец, удалой молодец". Есть?
- Есть, - смущенно сказал Николай.
- А почему не учится? Почему в общежитии про него дурная слава? Почему в комсомол не вступает, а в "забегаловках" первый гость?.. Вот, Николай, принимаем тебя в партию и даем напутствие: теперь за каждого своего Аркадия ты вдвойне отвечаешь, не только за показатели на производстве - за душу человеческую, понял?
Полагалось голосовать членам партийного бюро, но за прием Николая Пакулина всем было приятно поднять руки, и Клементьев не стал возражать.
- Единогласно, - с удовольствием сказал он. - Поздравляю тебя, Коля. Можешь остаться. Вопрос важный, и тебя касается. Товарищи, у кого места нет, быстренько тащите стулья и табуреты, в соседних комнатах найдете...
В это время луч солнца, пробив облака, добрался до присевшего на трубу парового отопления Николая Пакулина. Николай обрадованно подставил лицо навстречу солнышку, но тут же вспомнил, где находится, смутился и насупился, готовясь слушать доклад.
Тихо вошел запоздавший Диденко и запросто уселся на подоконнике, за спиною Любимова.