Остров Расшуа, малый и почти необитаемый (иногда на его крутые берега высаживаются рыбаки, геологи, ихтиологи, океанологи), вырастал в стороне как плотное сизое облако. Оно приближалось, обретая причудливые очертания, становилось скалистым берегом, высоченной сопкой, группой утесов, разбросанных в проливе.
Оттуда, со скал Расшуа, к судну примчалась стайка черно-бурых топорков, птиц довольно-таки занятных и неуклюжих, с тяжелыми, изогнутыми красными клювами, - здесь их некоторые называют курильскими попугаями. Словно через большие цветные очки - у топор-ка глаза обведены красными кругами - "гости" деловито оглянули судно и, видимо, не обнаружив ничего интересного, улетели. Вслед за ними у самой воды замелькали, заскользили буровато-серые стремительные глупыши, а потом шумной ватагой объявились чайки, легкие и ловкие, сильные и отчаянные.
Я и не заметил, наблюдая за крутыми спиралями их полета, как вернулся к той же скамье и, расслышав знакомый голос, невольно остановился:
- Да, были и другие увлекательные легенды… - (Анна Сергеевна, неутомимый историк? Конечно, она!) - По Гесиоду, например, - задумчиво продолжала учительница, - Океан был титаном, сыном Урана и Геи…
Опасаясь помешать необычной лекции, я тихонько прошел мимо и присел на покрытый брезентом комингс трюма. Солнце уже клонилось к горизонту, и над равномерно всхолмленным океаном свет стлался как плотный дым. Далеко впереди, в этой зыбкой пелене света, силуэт одинокого усеченного утеса чернел, словно парус старинного корабля. Все было, как в мире волшебных, красочных книжек юности, да еще этот задумчивый голос, называвший таинственные страны: Элизийская равнина… Царство мрака… Земля киммерийцев…
Но вот учительница смолкла, и через минуту-две послышался другой голос - неторопливый простуженный мужской басок. Это говорил тот, которого я мысленно назвал старшим, внушительного вида дяденька, с пшеничными усами, с приподнятыми плечами и слегка оттопыренными руками гиревика. Что ж увлекло и этого романтика с Итурупа? Какая легенда или быль? И почему Анна Сергеевна воскликнула:
- Молодчина, Василий… Так держать!
Я встал и подошел к их скамье; чернявый с готовностью подвинулся и сделал знак рукой, мол, присаживайтесь; солидный Василий приветливо мне кивнул.
- А травы у нас на Итурупе, - продолжал он увлеченно, - разве они такие, как, скажем, где-нибудь под Рязанью или под Орлом? У нас же, сами знаете, травяные джунгли, иначе и не назовешь! Возьмите курильскую гречку - травка в три метра высотой! А крестовик, или шеломайник, или дудник, или медвежий корень - трава ли, деревья, не сразу и разберешься! Упустить сроки нашего богатейшего сенокоса, позволить, чтобы травы перестояли, - непростительно. Однако и рыба в море не ждет, и на кого ни глянешь - занят и перезанят…
Щуря веселые глаза, Василий искоса взглянул на учительницу.
- Вот как, "от Адама"! Не то чтобы там от каких-нибудь киммерийцев - глубже копнула.
Анна Сергеевна улыбнулась.
- Я поставила бы вам, Василий, пятерку.
Он смущенно поклонился.
- За Гомера, пожалуй, рановато. Но за сенокос - согласен. Народ у нас, что в Курильске, что в Рейдово, что на Буревестнике, вообще на Итурупе, сами знаете, отменный.
- Молока у нас для всех более чем достаточно. Были бы люди да желание - тут можно огромное стадо содержать. Природная кормовая база что надо! - заметил третий.
Чернявый деловито поддержал его:
- И без фантастики. По хозяйственному расчету. А как это будет и любо, и дорого со временем: приходит, скажем, очередное судно, и мы, кроме кеты, чавычи, кижуча, горбуши - еще и сливочное масло тоннами на материк отгружаем: пускай видят все люди, каковы они, эти острова!
- Японцы тут по сопкам пушки расставляли, - сказал Василий. - Вон сколько железобетона на доты поистратили. А у нас не танки под сопками ползают - коровы пасутся, и вместо пушек - масло!
Он взглянул на учительницу. Она задумчиво смотрела в океан, где заря летнего вечера разгоралась пронзительным, летучим пламенем и сыпала частые искры на белые надстройки теплохода, на стекла иллюминаторов, на скаты волн.
- Я довольна, что живу на Итурупе, - сказала Анна Сергеевна. - Хорошие у нас люди, и это главное. И вроде бы все с деловитым, хозяйственным расчетом, но, тем не менее… романтики! Каждый в какой-то мере романтик… Обязательно!
"Морской волк"
В Петропавловске-на-Камчатке, перед отплытием на Курилы, я получил письмо, оставленное мне давним другом, рыбацким капитаном, который уже второй десяток лет работает в тех краях и на море знает многих. Он писал;
"Ждал тебя - не дождался, ухожу за сайрой на добрый месяц. Поскольку ты будешь на Итурупе, советую познакомиться там с капитаном МРС-0375 Юрием Шматком. Человек он смелый и умелый, в общем, настоящий "морской волк". Несмотря на свои 72 года, может служить примером другим капитанам".
Надо сказать, что почерк у моего приятеля небрежный и неразборчивый, и цифру "72" можно было читать и как "52", и как "77", а это не могло не озадачить.
Если капитану с Итурупа, - думалось мне, - действительно около восьмидесяти, человек он, конечно, уникальный: шутка ли, в такие годы командовать малым рыбацким судном в одном из самых штормовых районов океана! Более вероятным представлялось, что ему пятьдесят два - возраст для "морского волка" вполне подходящий.
Понятно, что, прибыв на Итуруп, я сразу же спросил на причале Курильска о капитане Шматке. Молодой моряк, занятый покраской малого суденышка, с готовностью ответил:
- А как же мне капитана Шматка не знать? И кто его тут не знает? Но разве его застанешь на берегу? Он со своей братвой почти всегда в море.
- И успешно рыбалит?
Парень усмехнулся:
- Ого!
- Значит, несмотря на возраст?
Он недовольно поморщился:
- Вот и опять!.. Как только о Шматке - сразу же про возраст. А возраст, скажу вам, тут ни при чем, Капитанствует человек что надо, ну и точка.
Почему он вдруг обиделся, тот молодой моряк, я толком и не разобрался, но зато понял, что имя капитана Юрия Шматка на острове было известно и уважаемо.
Курильск - городок небольшой, 1300 человек населения, и каждый здесь знает другого чуть ли не поименно, да еще знает и всех, проживающих в немногочисленных поселках острова - в Рейдово, Пионере, Буревестнике, Славном, Лесозаводском, и вскоре я без особых хлопот установил, что именитый капитан рыбалил в Охотском море, где-то в районе Рейдово.
На почте я разговорился с пожилым моряком, общительным и веселым, он, между прочим, сказал, что знает Охотское море не хуже, чем свою ладонь, и, вздохнув, добавил, что трижды пытался уехать отсюда куда-нибудь на Балтику или на Черноморье, но… не смог, "не хватило решительности".
- Пожалуй, решительность больше была нужна, когда вы сюда направлялись.
Он задумчиво согласился:
- Да, тем более, что все здесь было внове. И заново город нужно было строить, и рыболовный флот заводить. Городок наш статный - весь, как видите, новенький, а это, знаете, приятное чувство, когда по всякой мелочи припоминаешь, что и твои руки тут к доброму делу приложены. Человеку, видимо, свойственно родниться с той землей, на которой он годами трудится. И, поверьте, неважно, остров это или скала в море: ты здесь трудился, жил, переживал и попробуй-ка расставаться, - нет, не просто.
И этот курильчанин, конечно же, знал именитого капитана, а услышав его фамилию, словно бы обрадовался:
- Да ведь я вместе со Шматком плавал еще на траулере-рефрижераторе "Токмак"!
Слушая бывалого моряка, я решил сделать для памяти несколько записей в блокнот: мне еще предстояла встреча с "морским волком", и кстати появилась возможность подготовиться к ней.
Судьбы кораблей, как и судьбы капитанов, иногда необычны. Еще в 1903 году в составе русского дальневосточного торгового флота появилась неказистая посудина "Вертикал", дни которой, казалось бы, с часа рождения были сочтены. Моряки об этой посудине говорили: "Если при первом же шторме не переломится, то непременно перевернется".
Однако неказистой посудине довелось стать школой рыбацких капитанов и бессменно нести свою службу долгие десятилетия. Ту нелегкую школу закончил и Юрий Шматок.
Охотское море, как известно, благодатным климатом не славится: туманы, дожди, штормы нередко целыми неделями, и, пожалуй, не сыщется в этом суровом углу планеты такого моряка, которому в определенный день или определенную ночь не выпало бы на долю самое памятное, решающее испытание.
Другой мореход, переживший в море тайфун, или ураган, или жуткий всплеск цунами, душевно не выберется из пережитого и - такое случалось - распростится с профессией. Но есть, и немало, в том краю и доподлинно "железных парней", которым как будто действительно "море по колено"; чем суровее экзамен - тем вернее человек избранному делу.
Не на стареньком, потрепанном, руганом "Вертикале" Шматку довелось пережить "свой" шторм, - нет, на новом, совершенно новеньком сейнере, при первом же его выходе на лов.
Шторм словно бы подкарауливал "новичка" за дальним мысом и, когда судно удалилось в открытое море миль на десять, направляясь в сторону пролива Фриза, взревел, взбудоражил волны, закрутил "карусель".
Вскоре наступила ночь, и сколько часов несло и мотало малое суденышко в свинцовой тьме, экипажу трудно было припомнить.
Шматок не любил вспоминать подробности того отчаянного аврала. Главное, что малый экипаж устоял. С разбитой рацией, с нарушенным рулевым управлением, он устоял на пределе общего волевого усилия, мысленно равняясь на капитана. И когда на берегу длительное ожидание сменилось печалью, когда сейнер уже сочли погибшим, - он вернулся. Просто, обычно вернулся: одолел, осилил стихию, вошел в бухту и отдал на ближнем рейде якоря.
Эту короткую историю поведал мне тот пожилой моряк, заметив, что она не случайно ему запомнилась, дело было серьезное. А потом, в последующие недели, будто разозлившись на хляби морские, капитан Шматок "со товарищи" стал сдавать на берег и на плавбазы один улов весомее другого. Он перекрыл все рекорды, какие знали рыбаки в Рейдово, в колхозе "Заветы Ильича".
Мой собеседник взглянул на часы и заторопился, ему нужно было спешить в Управление порта. Прощаясь, он сказал:
- Есть у нас на Итурупе, среди рыбаков… как бы это вернее выразиться? - да, настоящие парии!
На следующий день я ехал в Рейдово в кабине грузовой машины, дорогой, которую не назовешь сносной. Трехтонку бросало из стороны в сторону, будто шлюпку на крутой волне. Шофер оказался приезжим, новеньким, и наилучшего здешнего капитана еще не знал. Поэтому я все пытался представить себе портрет "морского волка", и каков он, "первый после бога", у себя на мостике, и чем занят между рейсами на берегу? "Портрет" у меня однако не получался, надо же было спросить у того пожилого моряка, сколько ему, именитому капитану, лет - пятьдесят два, семьдесят два или семьдесят семь? Разговор на почте был, к сожалению, непродолжительным, и эта подробность ускользнула, а без нее какой портрет?
Все же мне виделся суровый, властного облика старикан, с лицом бурым от ветра и стужи, с непременной трубкой в плотно сжатых губах, с тяжелой, враскачку, походкой.
Мы прибыли в Рейдово, и я спросил у мальчика, который мастерил на крылечке дома какую-то снасть, где мне можно видеть капитана Шматка?
Мальчик указал рукой в сторону от берега:
- Он на поле.
Я уже знал, что на Итурупе отличные урожаи капусты, картофеля, огурцов, помидор, - быть может, мальчик и называл огороды полем?
- Все-таки, паренек, на каком поле?
Он удивился моей непонятливости.
- Да вон за теми домами. На футбольном поле. Гоняет с ребятами мяч!..
Признаться, тропинка, которая вела за поселок, показалась мне очень длинной. Вероятно, потому, что мой приблизительный "портрет" рассыпался в прах и назойливо виделась только строчка из письма приятеля с цифрой, которую легко можно было принять и за "52", и за "72"…
А на зеленой спортивной площадке ко мне подошел веселый статный юноша, разгоряченный футбольной тренировкой, слегка поклонился и подал руку.
- Юрий Шматок… Да, капитан малого рыболовного сейнера 0375… Вот и вы начинаете со знакомого мне вопроса: сколько мне лет? Нет, я не обижаюсь. Разве быть молодым - обидно? Я бы сказал - радостно. Отвечаю на вопрос; мне полных двадцать два года. Полных!..
Ради жизни
- Спасибо, вы доставили на Итуруп хорошую погоду, - сказала женщина. - У нас три недели подряд почти непрерывно лил дождь, а вчера, когда прибыл теплоход, сразу же прояснилось.
Она сидела на невысоком каменном выступе, на самом берегу. Под этим выступом прозрачно зыбился омут. Несколько выше быстрая речонка весело прыгала по округлым камням, а здесь замедляла бег, и мощный пласт воды был таинственно тих и сосредоточен.
Я тоже выбрал камень покрупнее, присел и стал смотреть на гладкую воду омута, пронизанную до самого дна медными отблесками заката.
- Наблюдайте внимательно, - сказала женщина негромко. - Вон там, над рыжим камнем, у самого дна… видите?
Я уже отчетливо различал, как в чистой, студеной глубине смутно поблескивал темно-серебряный слиток. Он медленно, осторожно двигался навстречу струйке течения, которая отчетливо взбивала донный песок и разматывала нить водоросли, и нужно было смотреться пристально, чтобы уяснить, что тяжелый, меченый пятнами слиток - большущая живая рыбина.
Открытия в этот захватывающий вечер только лишь начинались: из дальней сутеми омута за первой рыбиной появилась вторая, такая же тускло-серебряная, с черной головой и плавниками, с пятнами на спине и боках; за нею третья, четвертая… Эту, четвертую, видимо, не устраивало медленное движение стаи, и она решительно всплыла у моего камня, вывернулась, гневно сверкнула глазом, изогнулась пружиной и метнулась на мелководье, где речка, делясь на дробные ручьи, бурлила среди серых скал и отвалов гравия.
- Нет, он и на этот раз не ошибся, - облегченно вздохнув, заключила женщина, и в уголках ее губ мягко обозначилась улыбка. - Вчера он настойчиво предсказывал, что ни завтра, ни через неделю, а именно сегодня следует ждать лосося, а некоторые сомневались. Теперь-то они поумолкнут: лосось идет!
Я заинтересовался:
- Кто же этот кудесник-предсказатель?
Она указала взглядом в сторону моря.
- Наш главный, конечно, Владимир Георгиевич. Теперь у него определенно начнется бессонница: еще бы, лосось пошел!
У ближнего мыса, где быстрая, вспененная речка круто поворачивала к морю, над скалой чернел силуэт человека. Я спросил:
- Что же он все-таки делает там, у речки, ваш главный?
Она все смотрела на ближний мыс.
- Встречает лосося.
- С хлебом и солью?
Она не расслышала шутки.
- Это, знаете ли, как ритуал. Внешне, правда, ничего не приметишь: человек стоит на берегу и смотрит на речку, он словно бы ничего не делает, лишь следит, как и мы с вами, за движением этих больших рыб. Но далеко не каждое событие поддается наблюдению и не все праздники обозначены в календаре.
- Вы хотите сказать, что приход лосося - праздник?
- Да, безусловно. По крайней мере для тех, кто прочно связал свою судьбу с этими островами и морем. Я понимаю главного, день-то у него нынче особенный: быть может, это пришли его лососи?
- Значит, события, которые, как вы сказали, не поддаются наблюдению, происходят здесь же, в реке?
Женщина утвердительно кивнула.
- И в душе. Нужно понять человека, который отдал избранному делу всего себя: годы учебы, поисков, наблюдений. Не каждый оставит уютную квартиру в большом современном городе на Балтике, чтобы здесь, на Охотском берегу, радоваться маленьким открытиям и печалиться маленьким неудачам… Два слова, но какое в них значение - его лососи!
Постепенно увлекаясь, она стала рассказывать о дальних таинственных путях этой большой серебристой красавицы рыбы, подвластной могучему и мудрому инстинкту, который безошибочно приводит ее из безбрежий океана в родную реку, речонку или ручей, чтобы передать эстафету жизни своему потомству, а самой умереть.
Я слушал женщину все с большим интересом, стараясь не выказать удивления, - она, конечно, не замечала, как неузнаваемо преобразилась в эти минуты. Мы познакомились несколько часов назад в малолюдном и тихом цехе рыбоводного завода, где Татьяна Михайловна Гринберг ведала значительным участком работ. Ей, видно, не впервые доводилось встречать гостей - ученых, студентов, сотрудников районных и областных организаций, вездесущих газетчиков и нежданных, неугомонных туристов, которые уверенно протоптали тропы на этих дальних островах.
С ними - шумными, дружными, энергичными подвижниками дальних дорог - и мне привелось войти на территорию этого примечательного завода, где все вдруг представилось исполненным особой значительности: и речка, бегущая под сводами цеха, будто через светлый туннель, и негромкие голоса работниц, и даже сама тишина, ибо здесь вершились великие таинства зарождения жизни.
Годы кропотливых и пристальных наблюдений за нерестом лососевых на побережье Тихого океана, Охотского и Берингового морей приоткрыли ученым тонкие секреты продления рыбьего рода: оплодотворение икры, ее созревание под слоем галечника, появление личинок, их превращение в мальков - будущих красавцев лососей. Повторяемый природой на протяжении тысячелетий и давно разгаданный человеком, многим этот процесс представлялся несложным: только, мол, создайте условия для созревания икры - и выводите малька миллионами!
Однако на поверку дело искусственного воспроизводства стада лососевых оказалось не только трудным, но и загадочным. Живая, здоровая икра, оплодотворенная в положенные календарные сроки, прикрытая мелкой речной галькой точно так же, как ее прикрывает отец-лосось, словно бы не переносила прикосновения человеческих рук: она умирала в своей галечной колыбели.
И снова - в какой уже раз! - ихтиологи приступали к наблюдениям за нерестом лосося.
Вот из безвестных далей океана в бурную горную речку Итурупа входит косяк лососей - крупных и сильных рыб, каждая до метра длиной, до сорока килограммов веса. Преодолевая стремительное течение реки, перебрасываясь через пороги и перекаты, лосось настойчиво, неутомимо, исступленно прокладывает себе последнюю дорогу именно к тому району "своей" реки, "своих" скал, колдобин, отмелей, россыпей гальки, где три-четыре года назад началась его первая дорога. Безобидный, беспомощный малек - трепетная капелька жизни, он уцелел, быть может, один из сотни среди бесчисленных опасностей океана, вырос, проплыл, скитаясь, несчитанные тысячи миль, но неразгаданным чудом инстинкта ему "заприметилась" одна-единственная, именно эта - родная река, и он разыскал ее среди многих.