Без этих хотя и полезных советов жить все же как-нибудь можно. Но о некоторых канувших в вечность практических руководствах и сейчас стоит пожалеть. Было, например, такое руководство: "Как надлежит вести себя с подчиненными". Оно было разбито на параграфы: "Приход в присутствие", "Ответ на приветствие", "Выслушивание доклада", "Принятие жалоб, подчиненными приносимых", "Принятие приношений", "День тезоименитства и его проведение". Существовали параграфы с краткими, но весьма выразительными названиями: "О пользе вежливости", "Не груби", "Оказывай внимание". Особенно запомнился энергичный параграф: "Не пересаливай!"
Наличие такого карманного руководства многих бы предостерегло от неправильных действий. Оно бы спасло и Юрия Андреевича Христофорова от ошибочного поведения с вдвойне подчиненным ему колбасником Кокиным. А Юрий Андреевич как раз нагрубил, не проявил такта, короче говоря, пересолил.
Зайдя в каморку Кокина и поздоровавшись, Христофоров невинным тоном спросил:
- Скажи, пожалуйста, Евлампий, сколько времени?
Кокин, ничего не подозревая, показал свои золотые часы:
- Не идут, головку потерял…
- Ай-ай, какая досада. Где это тебя угораздило?
- Кабы знал…
- А я знаю, - зловеще сказал Христофоров. - Я все знаю. Мерзавец ты! Давить таких надо, без применения амнистии…
- Чего ты лаешься? Не дома!
- Я тебе покажу, свинья! Я тебе покажу, как колбасу в пионерские лагеря отправлять! Тебя, дурака, предупреждали. Нарвался на Королькову? Она твою заводную головку в колбасе нашла. Господи, наградил же меня бог таким подлецом!..
И вдруг началось низвержение самодержавия, бунт. Кокин сорвал белый колпак, снял фартук, бросил на пол, затопал ногами.
- Ты кто такой? Не ори! Кто заставил меня эту паршивую колбасу делать? Я давно мучаюсь! Да я тебя в момент утоплю! Я и в тюрьме работу найду. Могу поваром, могу булочником. Плевал я на тебя…
Христофоров, не ожидавший подобного взрыва, растерялся.
- Уж и пошутить нельзя. Мы же свои люди, а чего меж своих не бывает. Давай спокойненько разберемся. Посылал колбасу пионерам?
- Ну, послал, немного.
- Ах как нехорошо…
- Девать было некуда.
- Лучше бы ты ее на помойку вывалил. Ну ладно, давай придумаем, как выход искать
- Без нас нашли!
- Кто?
- Санитарные врачи. Склад опечатали…
- Чего же ты молчал, дубина? - снова не утерпел и взорвался Христофоров.
- Не кричи, Юрий Андреевич! - сдержанно сказал Кокин. - Не доводи меня до полной сознательности.
- О господи! Идиот…
Христофоров выскочил во двор. У склада разговаривала с санитарным врачом Марья Антоновна. Юрий Андреевич облизнул сухие губы:
- Неприятность у нас, товарищ Королькова. Сколько раз я Кокину говорил: следи за качеством! Следи! Для народа делаем… Халатный он человек, Марья Антоновна!
Из окна высунулся Кокин.
- Давай, давай, Юрий Андреевич, кайся. Спасайся кто может…
Христофоров поспешил удалиться.
- Побегу, Марья Антоновна. Дел много. Ах, какая неприятность… - И, забыв о своей выправке, он понесся по переулку, рысью вылетел на набережную.
Около "Сети" встретил директора ресторана Латышева и художника Леона Стеблина. Латышев хотя и хмуро, но все же спросил:
- Куда торопишься?
- А тебе что? Какое твое дело?
Латышев покачал головой:
- Плохой ты человек, Юрий Андреевич. Не понимаешь ты настоящих людей…
"Фу ты, черт, - подумал Христофоров, - снова я, кажется, пересолил!" Но ему некогда было вникать в переживания директора "Сети", и, бросив короткое: "Бывай!", Юрий Андреевич помчался дальше.
Вдруг его пронзила страшная мысль: "А если?" Что следовало за этим "а если?", Христофоров точно осмыслить не мог. Это было какое-то предчувствие, смутное ожидание чего-то непоправимого и неотвратимого. "А если? А если эти дураки перетрусили? А если они возьмут да разболтают?" Юрию Андреевичу стало жутко. У него ноги подкосились. Он сел на скамью, перевел дыхание. "А если найдут?"
Он повернул к дому. "Надо срочно перепрятать деньги. Немедленно!"
"Тонап" дал трещину.
* * *
Семейная жизнь, как любит говорить Яков Михайлович Каблуков, тонкий музыкальный инструмент, причем струнный. Недотянешь - не тот звук, перетянешь - струны лопаются. Все должно быть в норме.
Ах, как жаль, что Каблуковы и Христофоровы еще не породнились. Находись они в родственных отношениях, Яков Михайлович поделился бы своими ценными мыслями с Юрием Андреевичем.
У Христофорова сегодня было странное состояние: человек отлично понимал - надо сдерживаться, надо! И все равно пер напролом, как медведь через чащобу.
В молодые годы Юрий Андреевич так просто среди бела дня со службы не ушел бы - не к чему подкидывать дотошным следователям лишние козыри: "А ну-ка, гражданин Христофоров, расскажите, где вы были между одиннадцатью и двенадцатью часами дня?"
Легче всего ответить: "С удовольствием отвечаю. Сидел у себя в горпромсовете. Как раз в это время был у меня товарищ Капустин, разговаривали о том, что, дескать, не пора ли нам поставить вопрос о местном рыболовстве. Как вы знаете, наверное, этот участок у нас основательно запущен…" И все - полное алиби.
Хорошо на всякий случай иметь свидетелей со стороны защиты.
Самое, мягко говоря, неблагоприятное впечатление производят на следователей такие ответы: "Как вам поточнее сказать… Сейчас припомню. Нет, забыл. Ах да, в это время ко мне подошел… Нет, не помню".
Именно так и пришлось бы выкручиваться Юрию Андреевичу, если бы в субботу вечером попал он на допрос. Не мог же он чистосердечно заявить, что между одиннадцатью и двенадцатью часами, прибежав весь взмыленный домой и обрадовавшись, что жены нет, с ловкостью гориллы он поднялся на чердак, соединил разрозненные миллионы в одну большую пачку, присовокупил к ним оборотные средства, завернул в старенькую клеенку, спустился в погреб, лихорадочно выкопал в снегу траншейку и, уложив в нее свое сокровище, утрамбовал поплотнее снег. Поднявшись из прохладной ямы, Юрий Андреевич немного успокоился: "Ничего им там, в снежку, не сделается. Не испортятся, - с нежностью подумал он о деньгах. - Утрясутся дела, я их перепрячу. А пока и тут хорошо. В снегу искать не будут". Он прошел в кухню, выпил кружку воды. "А вдруг Марья заметит? - пришла в голову злая мысль. - Полезет за чем-нибудь и раскусит?"
Он соскочил в погреб, щелкнул выключателем. "Нет, никто не заметит. Все чисто", - и, окончательно успокоенный, выбрался на божий свет.
Только он водворил ключи от погреба на их постоянное место в кухне, на гвоздике, как вернулась с базара Марья Павловна.
После ухода Зойки Марья Павловна с мужем почти не разговаривала, произносила лишь отрывочные предложения: "Можно есть", "Постелено", "Надо бы самовар!" Юрия Андреевича это бесило до чрезвычайности, но побороть упрямство жены он не мог.
Увидев мужа, Марья Павловна сказала:
- Стряслось что-нибудь?
- С чего ты взяла?
- В это время дома?
- Стало быть, надо. Сейчас уйду…
Марья Павловна заглянула, в коридор и заметила неприкрытый лаз на чердак. Она догадалась:
- Перепрятал.
- А тебе какое дело?
- Никакого. Сволочь ты, Юрий Андреевич…
Вот где нужен был бы совет Каблукова о семейных струнах! А Христофоров опять пересолил, попер напролом:
- Перепрятал! И правильно сделал. Чтобы ни одна гадина не знала где, а ты - первая!
Он не договорил. Марья Павловна схватила утюг:
- Уйди, Жора. Уйди!..
В ее спокойном голосе, в глазах, в упор глядевших на мужа, было столько ненависти, что Христофоров сообразил: "Лучше убраться".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой происходит совершенно неожиданное событие
В жизни все надо делать обдуманно и ни в коем случае не поддаваться чувствам, велению сердца, порыву.
Вообще, что такое сердце? Почему велению этого, собственно говоря, кусочка мяса надо поддаваться, поступать так, как оно подсказывает? И вообще - может ли оно что-либо подсказывать? Не выдумка ли это? Возьмите селезенку - тоже ведь не шутка, кроветворный орган, участвует в обмене веществ, выполняет в организме важную функцию. Не какую-нибудь, а защитную! Так почему же никто не советует следовать велению селезенки?
А многие неприятности - именно от сердца. Допустим, сидите вы в служебном кабинете и принимаете посетителей. Все у вас обдумано.
С одним так:
- Не могу, дорогой товарищ, рад бы, но не могу!
С другим так:
- Ваши требования явно незаконны. Извините, ничем помочь не можем.
С третьим так:
- Я вам уже несколько раз объяснил - обратитесь к моему заместителю.
С четвертым:
- Это не в моей компетенции…
И все. Посетитель ушел. А если у вас этот самый центральный орган с желудочками и разными там клапанами дрогнет и что-нибудь подскажет? Как тогда вам придется отвечать первому, второму, пятому, десятому?
- Одну минуточку. Я вам охотно помогу, с удовольствием. Давайте сделаем так. Я позвоню Ивану Алексеевичу, а Николаю Степановичу сейчас же напишу письмо.
Нет, так дело не пойдет! Сколько тогда на каждого посетителя придется времени тратить?
В жизни надо делать все обдуманно. Кузьма Егорович Стряпков эту мысль давно на вооружение принял. Впрочем, если речь зашла о Кузьме Егоровиче, то почему бы не рассказать о нем поподробнее, а то ведь, кроме того, что он любит поесть и обожает племянниц, о нем ничего не известно.
Зачем, скажите, надо было холостому человеку, уже в годах, влезать в "Тонап"? Какой бес попутал?
Все началось с небольшого бесенка с хорошенькой фигуркой и пышными волосами. Звали бесенка Лидия Петровна. Стряпков познакомился с ней в поезде, пять лет назад, следуя с курорта.
Сообщить такой прелести, что он простой советский служащий, занимается гончарным делом, Кузьма Егорович не рискнул. Говорить с очаровательной спутницей о горшках и кринках он постеснялся и назвался церковным старостой. Как его угораздило произнести такие слова, он и сам не мог понять. Очевидно, потому, что в Сочи рядом с ним так же "дикарем" жил веселый молодой поп, транжиривший деньги с легкостью молодожена.
Заявление Кузьмы Егоровича произвело на Лидию Петровну впечатление, особенно после его разъяснения, что церковный староста лицо не духовное, но зато к духовной кассе имеет прямой доступ. Половину дороги провели в вагоне-ресторане. Лидия Петровна на практике показала, как готовить простейшие коктейли: "дорожный" - на двести граммов "столичной" двадцать пять граммов вишневого сиропу и "поэтический" - на сто пятьдесят граммов "цинандали" по рюмке черносмородинового ликера, лимонного сока и одну каплю черного кофе "для тонкости". Пила она без лихости, спокойненько, со знанием существа вопроса.
В Москве Кузьма Егорович подвез ее на такси к дому, взяв слова вечером увидеться. Встретились в ресторане при Северном речном вокзале. Для поддержания авторитета русской православной церкви Стряпкову пришлось днем забежать в камеру хранения, достать из чемодана вполне приличный темно-синий костюм в чуть заметную красную полоску и отнести его в скупку.
Два дня прошли в розовом тумане. Лидия Петровна к деньгам относилась как к главному социальному злу и выкорчевывала это зло с корнем.
В скупку ушли часы "Победа", желтые туфли на кожаной подошве, почти не ношенные, и великолепный зеленый шерстяной свитер с белыми оленями на груди.
Уговорились, что будущий отпуск проведут вместе. Кузьма Егорович обязался перевести заблаговременно "до востребования" три тысячи на наем комнаты в Сочи или Адлере и на личную экипировку. Лидия Петровна в антракте между поцелуями вскользь заметила:
- Надо, Кузя, на будущий год выглядеть поэлегантнее…
И еще уговорились - любить друг друга до гроба.
По приезде в Краюху, как назло, подвернулся Христофоров с его деловыми предложениями. Стряпков сначала отказывался, но вспомнил атласную шейку Лидии Петровны, перламутровые зубки и решил: "Была не была! Однова живем. Не идти же на самом деле в церковные старосты!"
На следующее лето Лидия Петровна выехала на юг, сняла рядом две комнаты - две, понятно, ради декорума - и встретила Кузю на вокзале возгласом:
- Папочка! Родненький!..
Месяц пролетел как мимолетное видение. Лидочка, окрестив Кузьму Егоровича на вокзале папочкой, продолжала выдавать его за отца. Это Стряпкову в общем нравилось. Он даже вошел в роль и начал часто по-родственному похлопывать Лидочку по разного рода выпуклостям. Обижался он только вечером в танцевальном зале, когда черноусые кавалеры уводили "дочь" потанцевать.
- Вы не возражаете? Ничего, поскучайте немного без вашего ребенка…
Как-то вечером Лидочка, обняв названого отца, промолвила:
- Пусть твое официальное положение пособника служителей религиозного культа останется между нами. Я хотела бы тебя видеть профессором.
- Смотря по тому, каких наук?
- Хотя бы исторических.
- Трудно, Лидочка. Начнут расспрашивать. А я ведь на медные гроши…
- Тогда будь начальником главного управления.
- Какое же у нас в Краюхе главное управление? Может, инженером отрекомендоваться?
- Несолидно… Ну хорошо, будь заместителем председателя исполкома. Пакет, лечебные, персональная машина…
- Только не первым…
На второй год Лидия Петровна уже не поехала. То ли подвернулся архиерей, то ли настоящий первый заместитель, - кто разберет сложную женскую душу.
Лидочка из жизни Стряпкова ушла, но семена жажды славы и почета, посеянные ею, дали всходы и требовали усиленной подкормки. Отправившись на курорт в одиночестве, Кузьма Егорович долго в этом положении не пребывал - нашлась замена, если не полностью эквивалентная, то уж, во всяком случае, с небольшим изъяном, и по капризу судьбы с тем же именем - Лида. Бывший папаша стал дядюшкой и заодно директором крупного завода.
Лида номер два начала уклоняться от встреч через три дня. Тогда нашлась Генриэтта Карповна - по-семейному Гета. Однажды, поедая в кавказской закусочной шашлык, Кузьма Егорович увлекся и не заметил, какие пламенные взоры кидал на Гету худощавый посетитель местного происхождения с жгучими черными глазами. Подавая черный кофе, официант шепнул Стряпкову, что его просит зайти директор-распорядитель закусочной. Стряпков, оставив пиджак на стуле, пошел. За ситцевой занавеской стояли две бочки. Одна, в белом пиджаке, заговорила:
- Дорогой друг. Хочу с вами познакомиться. Вы очень хорошо у нас кушали, отличный у вас аппетит. Превосходный аппетит. Что вы еще желаете покушать? Есть настоящие греческие маслины. И, скажу по секрету, сациви, которое вы ели, - не сациви, а одно недоразумение. Хотите настоящее сациви?
Кузьма Егорович, польщенный вниманием и тронутый таким гостеприимством, поблагодарил и заявил, что пойдет посоветоваться с племянницей.
- Она у меня как козочка! Пощиплет травки - и сыта.
Но козочки уже не было, как не было и жгучего брюнета с модной прической. Не было и бумажника. Стряпков, сообразив, что его провели, бросился за ситцевую занавеску, как уссурийский тигр, у которого отнимают добычу. Бочка в белом пиджаке, щелкая на счетах, сказала:
- Не. хочешь сациви? Ну, как знаешь. Что? Козочка сбежала? Не беда. Пощиплет травку - придет…
С тех пор Кузьма Егорович велений сердца слушаться не стал, а начал все обдумывать. Однако жажда славы не утихала. В погоне за этой легкомысленной особой Стряпков чуть-чуть не попал в какую-то шумную секту. Ее основатель - рыжий, здоровенный мужик - и впрямь предложил ему должность главного проповедника.
- Не жизнь, а малина, - соблазнял святой отец. - Помолимся-помолимся, а потом рванем к Авдотье…
Стряпков устоял, не поддался искушению.
И все-таки однажды на заре деятельности "Тонапа" сердце еще раз чуть не подвело его. Среди надомниц, выполнявших официально для горпромсовета, а по существу для "Тонапа" несложные операции по раскраске через трафарет газовых шарфиков, была Тоня Селиверстова. Сразу пригласить Тоню в "племянницы" Стряпков не решился - очень уж чисты были глаза у юной художницы. Но легкие, как дыхание ребенка, шарфики принесли "Тонапу" увесистый доход, и Стряпков решил отблагодарить рядовых тружениц премиями. И тут-то - вот оно, веление сердца! - он выдал Тоне двойную порцию - пятьсот рублей. Обрадованная Тоня поделилась радостью с надомницей Таисией Кротовой. При первом же взгляде на Кротову все догадывались, что этой тетке, во избежание серьезной, непоправимой ошибки, палец в рот класть не следует. А Тоня этого не учла. Кротова пришла выяснить обиду в горпромсовет: "Почему Тоньке пятьсот, а мне половину?"
К счастью, она нарвалась на самого Христофорова, и тот, поняв, в чем дело, немедленно доплатил разницу, соответственно убавив, понятно, дивиденд Кузьмы Егоровича.
Вот что значит поддаваться велению сердца!
С тех пор Стряпков окончательно подчинился разуму: все обдумывает, со всех сторон просматривает, взвешивает.
А сейчас он шагает по Центральной улице Краюхи, направляясь в исполком. Идет и размышляет, с чего начать беседу с Завиваловым.