* * *
Во дворе исполкома стояло разномастное стадо автомашин. Стояли как попало, без чинов и званий. Рядом с черным лимузином пристроился пыльный зелено-серый вездеход. Но больше всего было "Побед" - серых, кофейных и одна даже лиловая - собственная, принадлежащая заведующему отделением банка. Однако даже через густую краску проступал родословный поясок шашечек, - заведующий купил машину из выбракованных такси.
К исполкомовскому подъезду подкатила, сверкнув на солнце никелем, новенькая, цвета морской волны "Волга". Милиционер в белоснежном кителе отдал честь. Из "Волги" не торопясь вылез председатель потребсоюза Гончаров.
На нем, как всегда, был отличный костюм из светло-серого "метро", голубоватые, под цвет "Волги", туфли, кремовая шляпа из рисовой соломы - Гончаров слыл на всю Краюху законодателем мод. Когда над ним подтрунивали, он, нисколько не обижаясь, объяснял:
- Я человек торговый. Витрина! Реклама - двигатель торговли. Все, что на мне, - можете купить в наших магазинах.
Гончаров постоял у машины, нежно погладил крыло и приказал водителю:
- В тень поставь!
Повернулся к милиционеру, осведомился:
- Давно начали?
- Да уж с полчаса, Алексей Петрович… Пожалуйте, Алексей Петрович… Жарко сегодня, Алексей Петрович…
Как только председатель потребсоюза скрылся в подъезде, водитель, высунувшись из окна, крикнул милиционеру:
- Василь Палыч? Как там?
- Давно начали. Мишка Гостев с Ефимом пожарнику и дорожному два сухих вмазали. А ты чего опоздал?
- Хозяин брился… Потом одевался минут сорок - три рубашки сменил. Все, говорит, не того оттенка.
Водитель поставил "Волгу" и, обогнув особняк исполкома, помчался на так называемый задний двор. В тени густых лип за двумя большими круглыми столами сидели водители персональных машин. То и дело раздавались сухие, резкие удары, сопровождавшиеся оживленными комментариями по второму полному изданию словаря В. Даля под редакцией Бодуэна де Куртенэ. Иногда врезалась и членораздельная речь:
- Получили дупеля!
- Чем ты ходишь? Чем?
- Собьем! Сейчас мы его "пустом" оглушим.
- А мы вашего раззяву единичками припечем.
Турнир в "козла" был в полном разгаре.
Странное это было племя - шоферы персональных машин. Здоровые мужики, все больше лет под тридцать, самое большое - тридцать пять. Сидеть бы таким здоровякам за штурвалом комбайна, за баранкой семитонного "Яшки" или двадцатитонного "Зубра", возить с тока зерна на элеватор, тащить на трелевочном тракторе могучие сосны, перебрасывать к плотине гранитные глыбы - да мало ли дела нашлось бы для их дюжих, загорелых рук?!
А они стояли: утром - у подъезда, дожидаясь "хозяев", пополудни - у столовой, а потом "забивали козла".
Сначала играли бессистемно, как бог на душу положит, затем догадались, внесли в игру определенный смысл и материальную заинтересованность: организовали турнир с ценными призами. Турнир шел третий год.
Во вторник собирались во дворе исполкома в узком составе, во время заседаний рабочего президиума, в среду - около горкома, пока заседало бюро, в четверг - опять во дворе исполкома в расширенном составе. Здесь заканчивались все недоигранные партии, времени хватало - заседание исполкома начиналось в три часа и заканчивалось не раньше десяти.
Случалось, досрочно вылетал на крыльцо ошарашенный выговором или просто очередной взбучкой "хозяин" и сурово командовал:
- Поехали!
На этот случаи всегда имелся запасной игрок, - если уезжал шофер начальника МВД, его подменял шофер начальника пожарной охраны; шофера начальника отдела культуры заменял водитель заведующего отделом народного образования. В крайнем случае подключалась "мелюзга" из приглашенных: шофёр филармонии, банно-прачечного треста, ремстройконторы.
Не играли только двое водителей - первого секретаря горкома Овчинников и председателя исполкома Гвоздев. Они держались особняком, слегка свысока. Подчас, не вытерпев чьего-нибудь глупого хода, давали ценные советы и указания, но чтобы самим "стукнуть" - ни-ни…
Иногда происходили события, о которых шоферы долго вспоминали, - кто со смехом, а кто и всерьез.
Как-то на машину заместителя председателя исполкома Ручкина посадили новичка, недавно демобилизованного танкиста. Через неделю парень загрустил. Начались обычные шоферские "розыгрыши" - скажи, в кого влюбился, с кем изменила.
Паренек сначала отмалчивался, потом послал острословов ко всем чертям.
- Я все про морковку думаю…
- Про какую такую морковку?
- Про ту самую, за которой я вчера тещу товарища Ручкина на базар возил. Себестоимость подсчитываю: заплатила теща за килограмм морковки два рубля; горючего сожгли на рубль; моя зарплата за два часа - десять рублей, итого пятнадцать целковых. Дороговата морковка-то!
- А ты еще прикинь содержание гаража, масло, амортизацию, страховые, - пошутил кто-то.
И ушел бывший танкист в автоколонну на самосвал.
Был еще случай. Парнишка, тоже из новеньких, привез того же Ручкина с вокзала домой. Тот вылез, отряхнул пыль с пальто и выжидающе посмотрел на водителя.
- Что ж ты, братец?
- Разве что-нибудь не так?
- Чемодан бери, братец. Только поаккуратнее…
- А разве это в мои обязанности входит?
- Входит, братец, все входит…
- Извините, но мне об этом неизвестно…
И уехал прямо в гараж. Машину вымыл, навел блеск и отправился в канцелярию с заявлением: "Прошу от занимаемой должности освободить, так как у меня только одна специальность - водитель первого класса, а чемоданы носить не обучен".
Ручкин вызвал его и пытался урезонить:
- Трудно тебе, что ли?
- Не трудно. Если бы вы попросили меня: "Помоги, товарищ Озерков. Нездоровится…" Я бы на десятый этаж влетел, не то что на второй. А вы ко мне: "…братец… только поаккуратнее!.."
Так и ушел. Завербовался на строительство куда-то далеко - не то в Якутию, не то на Камчатку.
А многие жили подолгу. Гвоздев, к примеру, шестерых председателей пережил. Про него говорили: "Председатели приходят и уходят, а Гвоздев остается". Нравилась ему эта должность. Сидит за баранкой в рубашке с галстуком и ни на кого не смотрит. Все вокруг блестит, баранка словно кремовый торт, даже откусить хочется.
Многие работники городских организаций жили на одной улице, называющейся в память случившегося когда-то на ней большого пожара Горелой. Учреждения находились неподалеку - на Грибоедовской. Казалось, чего проще: подать две-три машины и забрать всех сразу. Нет, за каждым приезжала своя, персональная. Не положено, чтобы председатель горсовета ехал в одной машине со своими заместителями. Не положено!
Так и ехали на Грибоедовскую цугом; обгонять начальство тоже не полагалось…
* * *
Увидев во дворе стадо машин, Стряпков понял - идет заседание. Надежда повидать лично Завивалоза рухнула, но Кузьма Егорович все же заглянул в маленькую комнатку перед кабинетом секретаря, известную всем краюхинским деятелям под условным названием "предбанник".
В "предбаннике" никого не было. Кузьма Егорович пристроился в кресле, достал булку с колбасой и, отхватив добрый кусок, начал разглядывать висевший на стене план города Краюхи. Потом его рассеянный взгляд упал на стол Завивалова, и вдруг в глаза бросилась фамилия - Каблуков.
Стряпков чуть не подавился, вскочил и сделал стойку, словно сеттер, обнаруживший дичь. На столе лежало постановление исполкома. Черным по белому значилось:
"Слушали: О тов. Каблукове Я. М. (докладчик тов. Кадушников)".
Вторую часть постановления закрывала желтая папка с крупными черными буквами "Дело" с каллиграфической надписью: "Каблуков Я. М. - горпромсовет".
Остолбеневший от своей догадки Стряпков пальцем подвинул папку. Открылось слово "Постановили". Что постановили, Стряпков прочитать не успел - в "предбанник" вошел Кадушников, недавно назначенный заведующим отделом кадров.
- Привет гончарному королю! А почему, Соловьева не пришла? Знает, когда ходить!
Еще одна минута - и Стряпков совсем бы отодвинул папку с личным делом Каблукова и прочитал резолютивную часть. Но в "предбанник", как назло, вошел Завивалов и, подозрительно осмотрев Кузьму Егоровича, собрал на столе бумаги.
- Перерыв? - спросил у него Кадушников.
- Перекур, - ответил Завивалов и ушел, забрав бумаги с собой.
Нервы у Кузьмы Егоровича не выдержали. Спина у него взмокла, и он срывающимся голосом спросил:
- Выходит, Якова Михайловича Каблукова поздравить можно?
- Непременно, - весело отозвался Кадушников, - Поздравь. Но учти - он еще не знает.
Кадушников ушел. Стряпков уселся, с трудом перевел дыхание на нормальный ритм. Мысли беспорядочно прыгали: "Каблуков утвержден председателем горпромсовета. Да, да, совершенно точно! Докладывал Кадушников, а он только по кадрам. Сказал: "Поздравь… Но учти - он еще не знает". Кто "он"? Каблуков, тот самый Яков Михайлович Каблуков, что сидит со мной в одной комнате и над которым я, идиот, только сегодня измывался? Да ведь это же замечательно! Это вам не загадочная Соловьева. С ним договориться можно. Я его сейчас первый поздравлю. Первый! Поздравляю, Яков Михайлович, с новыми обязанностями, а нас с новым твердым руководителем. Сейчас позвоню Христофорычу. Обрадую, а то он совсем осатанел. А куда Соловьеву денут? Она сегодня не пришла. Кадушников не зря сказал: "Знает, когда ходить!" А как же ваза? Портрет? Вложение?"
Стряпков бросился к телефону. От волнения дважды ошибся, попал черт знает куда, и только в третий дозвонился до директора гончарного завода Соскова.
- Отправил?
- Все в порядке, - отозвался тот.
- Ты понимаешь, что наделал?
Кузьма Егорович бросил трубку, выскочил во двор, волчком закрутился перед милиционером.
- Кто на разгонной дежурит?
- Федор. Но он ушел.
- Ах ты господи!
Помчался на задний двор.
- Ребятки, дорогие, выручите!
- Куда?
- Рядом, милый, рядом. Горит!
- Что горит?
- Все горит… Поехали, милые. Отблагодарю. За мной не пропадет. На сто граммов с прицепом гарантирую.
- Кузнецов! Отвези…
- Поехали, товарищ Стряпков…
Проходя мимо милиционера, шофер спросил:
- Какой вопрос?
- Успеешь! Восьмой, а твой одиннадцатый…
- Садись, Кузьма Егорович.
- Золотой ты парень… Давай на Солнечную…
Шофер с ходу погнал машину, и Кузьма Егорыч начал размышлять уже более спокойно: "Сейчас приедем к Соловьевой. Дома ее, конечно, нет. Одни дети. Если вазу успели внести в дом, скажу, что это ошибка. Дети, понятно, ее не распаковали, они еще маленькие. Заберу, окаянную, и кокну где-нибудь в овраге на мелкие кусочки, чтобы от надписи не осталось ни одной буквы. Впрочем, почему я должен ее кокать? Надпись-то безымянная? А фото можно отклеить. А раз можно убрать личность Соловьевой, значит, вполне доступно наклеить другую? Стало быть, надо вазочку сохранить…"
- А вот и Солнечная. Приехали!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ -
художник в жизнь
В творческой жизни Краюхи ведущими являлись художники. Этому, очевидно, способствовали окрестные пейзажи, так и просившиеся на полотно. Музыкальные деятели все больше руководили хорами и кружками художественной самодеятельности. Единственного композитора Долинского перекупили соседи, предложив ему отдельную двухкомнатную квартиру. Но Долинский отплатил соседям черной неблагодарностью - ушел регентом в церковный хор. На этот раз соблазнился новенькой "Волгой".
О краюхинских литераторах всерьез говорить, пожалуй, не стоит. Отделения Союза писателей в Краюхе нет - нельзя же создавать отделение из одного человека. А таким единственным членом Союза писателей являлся детский писатель Онуфрий Пеликанов - мужчина высокого роста, тонкогубый, с хитрыми цыганскими глазами. Ветеринар по образованию, Пеликанов, находясь в армии, специализировался на лечения лошадей. Выйдя в отставку с хорошей пенсией, он выбрал местожительством Краюху, и не случайно: район изобиловал колхозами с крупным поголовьем рогатого скота, свиней, овец и, конечно, лошадей - наиболее близкого отставному ветеринару отряда непарнокопытных.
В Союз писателей Онуфрия Пеликанова приняли давно, еще до воины, когда он студентом практиковался в ветлечебнице. Приняли за рассказ "Гнедко", в котором повествовалось о том, как невзрачная лошаденка Хитрая победила на рысистых испытаниях дипломированную Шельму. Любители тотализатора, а их в приемной комиссии Союза оказалось немало, приняли Пеликанова почти единогласно. Президиум, состоящий на две трети из любителей футбола, слегка поправил приемную комиссию - утвердил Пеликанова кандидатом.
Так и ходил Онуфрий Пеликанов в кандидатах до самой отмены этого института.
Дело Пеликанова снова рассматривалось на приемной комиссии. Стоял вопрос - как быть? Оставлять Онуфрия в союзе или лишить его этого почетного звания? Спорили долго, вслух прочитали "Гнедко". Всем казалось - никаких оснований оставлять в Союзе нет. Но поднялся седой писатель, обычно хранивший на заседаниях таинственное молчание.
- Нехорошо! Стыдно! Непонятно! Человек двадцать лет принадлежал к нашей семье… Допустим, он мало написал, допустим. Но он же был занят! И чем? Общественно полезным трудом - лечил животных. Лошадок. Он напишет еще. Я уверен, Я верю в него, верю. Прошу прислушаться к моим словам, к словам старого литератора… Я тоже двадцать лет ничего не издаю. И меня, выходит, надо просить об выходе? А я пишу. Пишу - не спешу. Моя норма - десять строк в сутки, и чтоб ни одно слово не повторилось. Я взыскателен. А в Пеликанова я верю. Он талантлив - это бесспорно.
Пеликанова оставили. Он действительно оправдал надежды старого литератора - написал повесть для детей "Скачка с препятствиями".
Повесть имела успех. Правда, печатных отзывов не было, но один критик в устном выступлении отметил глубокое проникновение автора в психологию коня. Ободренный вниманием, Пеликанов доказал животворное влияние критики - начал выдавать рассказы о животных, благо материал оказался под рукой - в Краюху приехал на гастроли цирк. Особенно удался рассказ о льве Керосине, влюбленном в свою дрессировщицу. Рассказ, отпечатанный на обороте цирковой программы, принес Пеликанову славу, и ои окончательно отказался от мысли возвратиться к ветеринарной практике.
Пеликанова начали приглашать на разные заседании, избирать в президиумы, посылать на творческие встречи с читателями. Он так бы и жил, спокойно купаясь в лучах славы, как в нарзанной ванне. Но в уютную, без душевных треволнений, жизнь грубо вмешались местные критики, выросшие в литературном объединении "Основа". Критиков было трое - суровый, как следователь по особо важным делам, Иван Колдыбин, всегда улыбающийся, но очень ядовитый Алексей Трынов и еще не определившийся окончательно, но уже подающий надежды Митя Осокин. Пробыв в литературном объединении по нескольку лет, они поняли, что их стихия - критика. И всерьез взялись за Пеликанова.
Сигналом к решительному наступлению послужила статья Колдыбина: "Куда и на чем двигается писатель Пеликанов?". Блистая эрудицией, Колдыбин упомянул про Россинанта, Холстомера, Изумруда и прочих героев классической литературы. Статья заканчивалась вопросом: "Что такое "Гнедко" Пеликанова по сравнению с "Изумрудом" Куприна? Так себе, мелкое, неодухотворенное. И когда, наконец, наш прозаик перестанет мельчать, а примется за монументальное современное полотно?"
Пеликанов долго не поддавался и продолжал сочинять рассказы про животных. Ассортимент стал у него шире - к лошадям и львам прибавились кошки и кролики. Но после статьи Колдыбина он сдался и заявил, что взялся за широкое полотно. На очередной встрече с читателями он сообщил, что собрал материал и приступил к роману-трилогии из жизни местных кустарей-деревообделочников. Это обещание напечатали в газете "Трудовой край", и с тех пор каждый рассказ Пеликанова встречался тройным залпом. Сначала Колдыбин бил по автору кувалдой: "Опять Пеликанов нас не порадовал. Вместо полотна выдал эскиз!" Затем поучал Алексей Трынов: "Дал слово - держись, а обещать не надо!" Добивал Д. Осокин: "Нашему автору до романов, видно, плыть да плыть. Опять у него мелочь. Как это грустно!"
Терпенье Пеликанова лопнуло. Он написал критическую статью: "Ответ по существу". И напечатал ее в альманахе "Северное сияние". И все. С тех пор уже четыре года, как Пеликанов забросил своих лошадей, дрессированных морских и сухопутных львов, упрямых ослов, добродушных слонов и вороватых кошек. Теперь он пишет только теоретические и критические статьи, избрав своей специальностью научно-фантастическую и приключенческую литературу, - благо ее в магазинах хоть отбавляй.
Однажды в Краюху прибыл ответственный деятель Союза писателей, тридцать лет назад написавший маловысокохудожественный роман "Эх, дорога!" и с тех пор целиком отдавшийся организационной работе. Говорили, что там, где побывает бывший романист, литературы, может, и не возникнет, но отделение союза со штатным секретарем и уполномоченным Литфонда появится обязательно. Но даже такому многоопытному работнику ничего сделать в Краюхе не удалось - увез только тезисы своей будущей докладной записки литературному начальству и вполне законченное заявление Пеликанова о ссуде - занятие критикой начинало губительно сказываться на его бюджете.
Явное отставание краюхинских литераторов, бегство композитора Долинского плюс окрестные пейзажи вывели художников на первое творческое место. Красх - как сокращенно называли Краюхинский союз художников - занял все ключевые позиции, его представители были в партийном комитете, горсовете, редакции, в отделении общества по распространению всевозможных знаний, в Доме пионеров и даже в отделении банка - кассир банка по совместительству являлся бухгалтером-кассиром Красха.
Летом 1955 года Красх переживал бурные дни: истекал срок полномочий председателя и председателей ведущих секций: живописной, графики, эстампа, спорта, скульптуры и декоративной. Не переизбиралась лишь председатель секции критики Татьяна Муфтель, поскольку она была единственной представительницей этого жанра.
Графики желали во что бы то ни стало видеть председателем Макара Дормидонтова - старого мастера иллюстрации. Во-первых, это было все-таки имя - Дормидонтова знали в Москве. Ему охотно заказывали иллюстрации на древнерусские темы. Графики отлично понимали мягкую душу старого мастера, знали, что председателем он будет только числиться, а вертеть всем станет Егор Бодряев - автор единственного полотна "Квас-батюшка", но зато бойкий организатор всех заказов.
Живописцы выдвинули жанриста Полуекта Безбородова. У него шансов было больше, чем у Дормидонтова: моложе, самостоятельнее и отличился последней картиной "Завтрак в кукурузном поле".
В самую последнюю минуту графики выяснили, что Безбородов поддерживает тайную связь с исключенным из Красха юным дарованием Мишелем Солдатовым. поклонником абстракционизма. Больше того, графики обнаружили па квартире Безбородова целую степу абстракционистских этюдов собственного производства. Кандидатуру Безбородова пришлось снять. Графики торжествовали.