- Это вряд ли возможно, Гели. Мне придется остаться у Браузеветтера. Ты ведь знаешь его, такой маленький, похож на гнома, он бывал у нас в те далекие счастливые времена.
- Да, я его знаю. Он из тех, кто всегда был предан Германии. Но почему тебе нельзя вернуться? Ты сам сказал, что твои документы в порядке. Кто может запретить мужу жить со своей женой?
- Гели, милая, муж и жена должны носить одну фамилию, а я теперь по документам Квангель. Гожусь разве лишь на роль кузена…
- Но ты… но ты мог бы… - начала Гели и вдруг умолкла, приложила палец к губам. - Это он, он, - шепотом произнесла она, - у него свой ключ…
Теперь Адальберт явственно услышал приближающиеся шаги. Бежать или хотя бы попытаться спрятаться в одной из комнат было уже поздно: он все равно столкнулся бы с этим Гамильтоном в столовой. И в этот момент решительная маленькая Ангелика схватила Адальберта за руку и потянула за собой… В столовую они вошли одновременно с Гамильтоном. Секунды хватило Адальберту, чтобы разглядеть человека, которого он уже много дней ненавидел издалека: высокий рост, отлично сшитая форма, светлые волосы расчесаны на косой пробор, лет сорока - сорока пяти.
- Поистине сегодня утро приятных неожиданностей! - преувеличенно бодро сказала Ангелика. - Представьте, из Берлина вернулся мой двоюродный брат, а я уже считала его погибшим! Знакомьтесь: мистер Арчибальд Гамильтон, герр Квангель.
Арчибальд Гамильтон
- То, что вы видите на лице моего брата, - в голосе хозяйки слышалось неподдельное страдание, - это память о нацистском лагере.
- Какое изуверство! - сочувственно произнес Гамильтон. - И долго вы пробыли в лагере?
- Два года.
- Почему сразу не вернулись в Нюрнберг?
- О, мистер Гамильтон, это было не так легко! Проходил проверку в русской военной администрации, потом в немецкой полиции. Словом, получил свидетельство, что являюсь жертвой фашизма, и вот приехал… к сестре. Как будто мое лицо само по себе не является свидетельством.
- Вы сами из Нюрнберга, герр Квангель? Семья у вас есть?
- Была. Все погибли во время бомбежки. Дом сровняли с землей.
- Гм-м, - задумчиво произнес Гамильтон, - при такой ситуации мне следует освободить этаж, который я оккупировал.
- Ни в коем случае! - настойчиво произнес Адальберт. - Пока вы здесь, квартира Ангелики защищена. Кто знает, кого вселят сюда, если вы ее покинете.
- Если удастся преодолеть формальности и полицейские трудности, - осторожно сказала Ангелика, - герр Квангель мог бы занять одну из нижних комнат.
- Но это стеснит вас… - начал было Гамильтон, но Ангелика прервала его:
- Что вы, мистер Гамильтон! Две комнаты для одинокой женщины более чем достаточно.
- У меня есть кое-какие связи с полицейским управлением, и я мог бы попытаться…
- Боже мой! Неужели мы можем надеяться?..
- Американцы не звери, - сказал Гамильтон. - Помочь мученику лагерей - мой долг.
- О, мистер Гамильтон, благодарю вас! - растроганно произнесла Ангелика. - Сейчас я угощу вас кофе, вчера удалось достать мокко на черном рынке! Думаю, что не откажетесь посидеть с нами. - И она, придерживая полы халата, выбежала из столовой.
Некоторое время оба молчали. Потом Гамильтон спросил участливо:
- За что же вы угодили в лагерь, герр Квангель?
- Вопреки приказу Гитлера расстреливать пленных комиссаров и коммунистов я дал возможность трем из них бежать.
Гамильтон взглядом выразил удивление и восхищение его мужеством.
"Только не преувеличивать!" - предостерег себя Адальберт. Все очень просто, и нет нужды в детально разработанной легенде. Патер заверил его, что никакая проверка не опровергнет того, что значилось в документе. Шрамы "жертвы фашизма" были в буквальном смысле налицо, а документы, как сказал патер, зарегистрированы всеми организациями, которые ведали денацификацией.
Конечно, легенду на всякий случай Адальберт придумал и сейчас решил ею воспользоваться. Итак, он, военнослужащий вермахта, помог бежать трем русским коммунистам, был судим, за недостаточностью улик не расстрелян, а заключен в Аушвитц, где ему довелось пройти все круги ада, - дальнейшее уже совпадало с его собственным опытом, о пытках и издевательствах Адальберт мог рассказать без запинки.
Но вместо расспросов Гамильтон произнес:
- Вы долго заставили себя ждать, герр Хессенштайн.
- Что?.. Что вы этим хотите сказать? - растерялся Адальберт.
- Только то, что я занял верхний этаж в надежде, что вы рано или поздно вернетесь сюда, в свой дом.
- Я не понимаю…
- Вы все понимаете, герр Адальберт Хессенштайн, бригадефюрер СС, - глядя прямо ему в глаза, жестко сказал Гамильтон.
Чутьем гестаповца Адальберт сразу почувствовал, что этот Гамильтон не простой газетчик и служба в "Старз энд страйпс" скорее всего для него такая же "крыша", легенда, как для него, Адальберта, история с "жертвой фашизма". Итак, сомнений не было: американец устроил ему ловушку в собственном доме.
В столовой появилась сияющая Ангелика, она успела переодеться в легкое домашнее платье, на подносе дымились три кофейные чашечки.
- Надеюсь, вы не скучали? - светским тоном спросила она.
- Нет, мы отлично развлекли друг друга, - без тени иронии ответил Гамильтон. - Разумеется, если можно считать развлечением рассказ о тех муках, через которые прошел герр Квангель.
Ангелика почувствовала напряженность, царившую за столом, но отнесла ее на счет сложившейся ситуации: оба они, конечно же, испытывали неудобство, Адальберт - потому что ему придется жить в собственном доме на положении квартиранта, Гамильтон - потому что занимает половину дома и является причиной этого неудобства.
Гамильтон первым допил свой кофе и встал.
- Прекрасный кофе. Спасибо, фрау Хессенштайн, к сожалению, надо идти.
Адальберт поднялся следом.
- Если разрешите, я провожу…
Возле лестницы, уже поставив ногу на ступеньку, Гамильтон повернулся к Адальберту.
- Влево от дома есть маленький ресторан, я думаю, что в наших общих интересах встретиться там завтра, ну, скажем… в четыре часа. - И преувеличенно громко закончил: - До свидания, герр Квангель. Еще раз - со счастливым возвращением.
Когда Адальберт вернулся, Ангелика, склонившись, протирала тряпкой полированную поверхность стола.
- Ангелика, слушай, - тихо сказал Адальберт, опираясь на спинку стула, - он все знает.
- Все знает?! - недоуменно переспросила она. - Но что именно?
- Мое настоящее имя. Мы в мышеловке, Ангелика.
Она бессильно опустилась на стул.
- Но как это может быть? - спросила Ангелика со страхом и недоверием. - Он журналист, не имеет никакого отношения к твоей работе, никогда не был в Берлине…
- Он не тот, за кого себя выдает. Повторяю, для нас он страшен.
- И что же делать теперь? - с отчаянием спросила Ангелика. - Неужели опять начнутся твои скитания?
- Нет, - Адальберт покачал головой, - этого я больше не выдержу. Я буду жить здесь, с тобой. Сейчас пойду к Браузеветтеру, возьму свой рюкзак, и пусть будет что будет.
…У Браузеветтера Адальберт застал четырех незнакомцев.
Хозяин представил Адальберта, довольно напыщенно сказав при этом, что если национал-социализму в Германии суждено возродиться, то усилиями именно таких людей, как Хессенштайн. Они пожали друг другу руки и снова принялись обсуждать план операции по захвату заключенных. Судя по тому, что они говорили, план был близок к осуществлению - осталось раздобыть еще три грузовика и оружие…
Адальберт задал несколько отрезвляющих вопросов: известно ли "Нибелунгам" общее число солдат, охраняющих Дворец юстиции, и чем они вооружены; какое время для налета они считают наиболее благоприятным и почему. Ответы разочаровали Адальберта. Оказалось, что из ста членов организации в Нюрнберге сейчас находятся не более шестидесяти… Только одно обнадеживало: американец Майкл Уиллинг передал "Нибелунгам" план охраны Дворца, его входов и выходов, а также расположения камер.
На том беседа завершилась, и члены организации распрощались с Браузеветтером и Адальбертом, назначив день следующей встречи.
- Мне кажется, - поделился своими сомнениями Адальберт, - что в плане много авантюрного. Не ясно, как в действительности обстоит дело с грузовиками, куда они повезут обвиняемых, до сих пор неизвестно, сколько солдат охраняют Дворец юстиции…
- Ты не хуже меня знаешь, что подобные дела не могут идти как по маслу, - несколько обиженно заметил Браузеветтер.
- Будущее покажет, - решил не обострять разногласий Адальберт. Он рассказал другу об Ангелике и о том, что решил вернуться в свой дом. Разговор с американцем, не выходивший из головы, Адальберт, сам не понимая почему, решил утаить.
Браузеветтер был искренне рад, что его друг вновь обрел жену и дом. Они тепло попрощались, предварительно условившись, по каким дням Адальберт будет приходить к Браузеветтеру для встречи с членами "Нибелунгов".
Он направился к себе, помахивая рюкзаком, одолеваемый тревогой, почти паникой. Кто же все-таки выдал его этому американцу? Патер Вайнбехер? Исключено, он так много сделал для Адальберта в Берлине. Врачи? Но им грозило бы длительное тюремное наказание, если бы они обмолвились кому-нибудь хоть словом о произведенной ими незаконной операции. Да и какие связи могли быть у этих людей с сотрудником американской военной газеты? Жена Крингеля или ее отец, в квартире которых он нашел приют и понимание? Нет, это тоже невероятно. Завтра предстоит встреча с этим Гамильтоном. Возможно, он сотрудник американской разведки, но от этого мало что проясняется…
Мысли Адальберта перекинулись на "Нибелунгов". Хотелось верить, что это серьезная, способная к решительному действию организация. Но что-то - главным образом ход подготовки к операции - подсказывало Адальберту, что тут есть значительный элемент самонадеянности и легковесности. Он понимал, что провал операции вызовет у американских властей поток репрессий, который может утопить не только "Нибелунгов", но и всех оставшихся в Нюрнберге национал-социалистов.
Нет, не такие люди должны стоять во главе организации. "А какие же?" - мысленно спросил себя Адальберт. Ответ пришел мгновенно: такие, например, как он, кадровый сотрудник гестапо, генерал СС. У него бы хватило решимости, энергии, умения возглавить "Нибелунгов". А то, что этот Гамильтон, знающий о его прошлом, будет жить с ним в одном доме, лишь укрепит его, Хессенштайна, безопасность.
Эту ночь Адальберт впервые за долгие месяцы провел в постели со своей любимой женой. И опять давняя мечта, владевшая им с того дня, когда они стали мужем и женой, захватила его. Адальберт хотел сына. Он вырастил бы его так, как завещал воспитывать молодое поколение фюрер, - бесстрашным, жестоким, готовым на все ради торжества национал-социалистской идеи… Ведь именно ему, сыну Адальберта Хессенштайна, в числе других молодых людей надлежит в недалеком будущем возродить Германию из праха и пепла, пролить потоки крови, уничтожая тех, кто стоит на пути четвертого рейха.
Он понимал, что сегодня в разрушенной, голодной Германии, вопиющей об отмщении, не время мечтать о сыне, и все же эта ночь была для него долгожданным счастьем, счастьем было проснуться в собственной постели с мыслью, что тебя ждет завтрак, приготовленный Ангеликой…
Да, он заслужил этот день, заслужил, не пожертвовав ни одним из своих принципов, не отрешившись ни от чего, во что верил. Радость настолько переполняла его, что Адальберт едва не забыл о свидании с Гамильтоном, а когда вспомнил - опять подступила тревога…
Снова Гамильтон
Толстый кельнер в белой не очень чистой куртке, увидев растерянно озирающегося Адальберта, ткнул пальцем в свободное место за одним из столиков. В кафе было шумно, столы неряшливо заставлены пивными кружками.
- Видите ли, - Адальберт ближе подошел к кельнеру, - у меня здесь назначено свидание. Возможно, он запоздал, это американец…
- О-о! - воскликнул кельнер. - Я понимаю. Прошу, уважаемый господин. - Он быстро прошел за стойку, отворил внутреннюю дверь, в полумраке Адальберт увидел узкую лестницу. - Прошу наверх, уважаемый господин.
В небольшой комнате наверху стояли два стола. За одним сидел Гамильтон, второй был пуст. Адальберт не сразу узнал американца, он впервые видел его в гражданском костюме.
- Добрый день, господин Квангель. - Американец указал Адальберту на стул. - Надеюсь, не откажетесь от глотка виски? - Гамильтон взял бутылку за горлышко, двумя резкими движениями плеснул в стаканы. - Начнем с самого важного - выпьем! - И, приподняв стакан, он сделал глоток.
- Я, если позволите, с содовой. - Адальберт долил в стакан из второй бутылки. - Прозит! - Он тоже сделал глоток и поставил стакан на стол.
- Итак, - сказал Гамильтон, - за наше третье знакомство. Первое было заочным, вы тогда еще маялись в Берлине. Второе - в вашем доме вчера. Третье - сейчас. Как прикажете называть вас? Квангель? Хессенштайн?
- Квангель, - сухо ответил Адальберт.
- Хорошо, - сказал Гамильтон, - я питаю уважение к документам, особенно столь безукоризненным, как ваши. И все же…
Гамильтон собрался подлить ему виски, но Адальберт прикрыл ладонью свой стакан.
- Предпочитаю вести серьезные разговоры на свежую голову. - Губы его дернулись. - Особенно с таким серьезным человеком, как вы. Будем говорить прямо: вы ведь разведчик?
- О, не надо столь прямолинейно, герр Квангель, - подняв ладонь, предостерег Гамильтон. - Давайте обойдемся без детективного антуража. Разве это имеет для вас значение, кто я?
- А что же имеет?
- То, что мне известны некоторые факты. Ну, скажем, происхождение ваших шрамов. О зверствах нацистов много говорится на процессе, но, поверьте, история с раскаленным прутом, которым вас стегали по лицу, слишком фантастична. Шрамы ваши - результат специальной операции в клинике доктора Брауна, разве не так? Далее, - продолжал Гамильтон, - ваш документ - чистейшая липа, хотя, должен признать, не худшая из тех, что мне попадались на глаза. Наконец, вы такой же двоюродный брат фрау Ангелики, как я. Вы ее муж. Ваше возвращение в пенаты затянулось, но я, как видите, человек терпеливый.
Выхода из ловушки Адальберт не видел.
- Что вы от меня хотите? - Он понимал, что игра близка к завершению.
- Я предлагаю подумать, - мягко, с участием сказал Гамильтон, - разумно ли вам и фрау Ангелике в сложившихся обстоятельствах оставаться в Германии?
Хессенштайн ожидал чего угодно, только не этого.
- Вы предлагаете мне покинуть родину? - вскричал он.
- Не кипятитесь. Ваша родина сейчас - огнедышащий вулкан, его кратер - Дворец юстиции. Можно ли всерьез представить, что подсудимые выйдут оттуда живыми?
- Немецкий народ не допустит гибели своих вождей! - убежденно сказал Адальберт.
- А как их можно спасти? - с иронией в голосе спросил Гамильтон. - Вооруженным путем?
- Хотя бы и так! - вырвалось у Адальберта.
Гамильтон на минуту примолк, как бы обдумывая сказанное, потом продолжил:
- Это утопия. И к тому же будем откровенны: зачем Германии эти два десятка имен, скомпрометированных во всем мире?
- Они символизируют ее силу и независимость!
- Чисто митинговая тирада, - усмехнулся Гамильтон. - Четвертый рейх?
- Я буду бороться за него, пока жив! И не только я.
- Господин Хессенштайн, - отодвигая стакан с виски, сказал Гамильтон, - давайте прекратим игру в сыщиков и разбойников и поговорим как политики. Да, сильная Германия нам нужна. Только без всяких ваших "дранг нах остен" и охоты за евреями, хотя я и сам их недолюбливаю, впрочем, как и негров. Есть высшая цель возрождения Германии - это борьба с коммунизмом. Вот что в первую очередь нужно вам и нам, американцам, так же, как англичанам и французам.
- Те, кто сейчас на скамье подсудимых, тоже считали эту цель одной из главных.
- Согласен. Но заодно они хотели раздавить Англию и Францию, а там дошла бы очередь и до нас, до Америки. Вот почему эти ваши геринги, кальтенбруннеры и прочие в будущие вожди Германии не годятся. Во главе Германии должны отныне стать другие люди. Пусть они исповедуют национал-социализм, но главной их целью должна быть борьба с большевизмом. Никаких соглашений с Россией! Впрочем, вы уже показали истинную цену таким соглашениям - вспомните сорок первый год! Никаких заигрываний с Восточной Европой - ей суждено стать марионеткой в руках России. Борьба с коммунизмом - внутри Германии и вне ее. Но для этого нужны новые люди. Надо создать где-нибудь в Южной Америке - скажем, в Бразилии, Парагвае или Аргентине - крепкий кулак из публично не скомпрометированных нацистов, которые возьмут на себя руководство возрождением антикоммунистической Германии. До тех пор, конечно, пока обстановка не позволит им снова вернуться в страну.
- Нет! - вскричал Адальберт. - Я вырос и жил на земле Германии, я предан идеям, которые вдохновили третий рейх! Мой долг - бороться за его восстановление здесь и только здесь!
- Послушайте, Хессенштайн, - хмурясь сказал Гамильтон. - Вы работали в гестапо, имеете генеральский чин, у вас внешность воина - откуда эта страсть к громким фразам? Насколько мне известно, разведчики предпочитают делать дело, а не витийствовать. - Лицо американца снова приняло участливо-доброжелательное выражение. - Хорошо, Адальберт. Я понимаю вас, хотя предупреждаю, что серьезные акции после того, как суд вынесет свое решение, будут весьма затруднены, а в Нюрнберге в особенности. Я понимаю, вам трудно бросить город, где находится ваш дом… Я просто высказал предложение. Альтернативы, по правде говоря, не вижу. Думайте, Квангель. А пока вы у себя дома, и я позабочусь, чтобы вас особенно не беспокоили. - Гамильтон встал, задержал в своей руке руку Адальберта. - Должен предупредить, - тихо сказал он, - если вы примете мое предложение, это потребует от вас некоторых расходов. За безопасность надо платить, мы оба деловые люди.
- У меня есть сбережения, они спрятаны в надежном месте.
- Боюсь, вы неправильно меня истолковали. Мне вовсе не нужны золотые и бриллиантовые побрякушки - подарите их фрау Ангелике. Но вместе с ними вы захоронили записные книжки - одну, две, сколько? Я не знаю, что в них, но мне безумно хочется их прочесть. Книжки - вот цена моего покровительства вам, если вы решите покинуть страну. - Гамильтон выпустил руку Адальберта из своей крепкой ладони. - Не назначаю свидания, поскольку мы больше, чем соседи. Живите спокойно, герр Квангель, и заботьтесь о фрау Ангелике - честное слово, она этого достойна.