- Даешь клуб. В клубе-то мы развернулись бы, а то придет вечер - вот и слоняемся по общежитиям, отираемся по закоулкам.
Встал директор Яков Тимофеевич, оглядел зрителей, которых набралось полное общежитие. Когда все утихли, успокоились, сказал:
- Предложение Богданова дельное. Насчет клуба мы подумаем. Проект у нас есть. Только деньги нам обещают на это дело на будущий год.
- Какие деньги? - снова закричали в зале. - Для себя-то мы без денег построим. Объявим народную стройку. Вы только организуйте людей.
- Да оборудование припасите.
- Подумаем, подумаем, товарищи, - сказал Черемных, садясь.
Борис Лаврович повернулся к Якову Тимофеевичу:
- Я ведь вам говорил, что клуб в Новинке надо строить силами общественности. Комсомольцы давно на этом настаивают. А раз Богданов берется за это дело - надо ковать железо пока горячо.
- Боюсь я, Борис Лаврович, кабы эта стройка не отразилась на выполнении плана лесозаготовок.
- Об этом не беспокойтесь, Яков Тимофеевич. Наоборот, народная стройка поможет нам сплотить людей, организовать в крепкий коллектив.
- Потом решим, Борис Лаврович. Обсудим на партийном бюро. Я ведь в принципе не возражаю.
Занавес из одеял пошел в стороны. Перед изумленными зрителями открылся вид на Водораздельный хребет: заснеженная порозовевшая вершина горы, малиновая заря, через нее пробиваются светлые усики восходящего солнца, под горой - густой ельник и среди него белая березка. Перед лесом фанерный макет передвижной электрической станции, от нее к ельнику протянут черный кабель; слышно, как долбит дерево дятел.
На сцене еще никого нет, а зрители уже зачарованы картиной.
- Это Гришка Синько рисовал, - проносится шепот.
На сцене появляется сухощавый мужчина в замасленном полушубке с челкой на лбу, торчащей из-под шапки.
- Как есть Афанасий Сараев! - шепчет кто-то, изумленный.
Лиза хватает за руку Ермакова:
- Как он похож на твоего электромеханика!
Человек на сцене, позевывая и ежась от холода, обходит вокруг станции и говорит, дотрагиваясь до нее рукой:
- Постылая! И зачем только тебя затащили в лес? Раньше я любил запах мазута, а теперь ненавижу.
Он разводит костер: между дров трепещут красные лоскутки.
Садится к костру и греет руки. Становится совсем светло, всходит солнце, щебечут птички. Из леса кричат: "Механик, давай энергию!"
- А ну вас! - говорит он и начинает закуривать.
Из леса выходит парень.
- Как есть Сережка Ермаков, - опять кто-то шепчет.
Парень подходит к механику.
- Ты почему машину не заводишь?
- Чем я ее заведу? Горючего еще не привезли.
- А ты чего шел в лес с пустыми руками? Потребовал бы лошадь, погрузил бочку, если знаешь, что нет горючего.
- Я ведь вчера говорил механику лесоучастка.
- Говорить мало, надо действовать.
Парень подходит к железной бочке, бьет по ней ногой. Она не пустая, не бунит.
- А тут у тебя что?
- Одёнки.
- Какие же одёнки, тут полбочки горючего? Ну-ка, заливай бак да заводи фукалку, - командует парень и сам начинает орудовать возле станции; механик идет к нему.
Наиболее восприимчивые зрители, позабыв, что смотрят пьесу с вымышленными героями, кричат:
- Ермаков, дай ему по загривку! Он у фашистов паровозы водил.
По ходу пьесы электромеханик оказывается шпионом, специально прибывшим под Водораздельный хребет. У него происходит знакомство с очкастым фотографом, приезжавшим в лесосеки и собиравшим сведения о том, что делают горняки на хребте. Фотограф дает механику задание - узнать, откуда будут привозить материалы для взрыва горы. Механик на это соглашается, потом, для маскировки, становится передовым рабочим, но ему все же не доверяют. И в конце концов разоблачают.
Уже на улице под звездным морозным небом, держа Ермакова под руку, Лиза сказала:
- А ведь все это может быть на самом деле, Сергей?
- Конечно, может. Народ в лесу всякий. Молодцы эти ребята из колхоза "Новая жизнь"! Сочинили пьесу, поставили, драмкружок сколотили. А про них, как приехали, говорили: "Деревня!"
- Вот бы они остались у нас на Новинке. Построили бы клуб, начали бы ставить большие пьесы. Я от Володьки Коноплева прямо в восторге. А когда в лесу работает - простой, скромный парень.
- Не влюбись, - засмеялся Сергей.
- А почему бы не влюбиться? - серьезно сказала Лиза. - Я вольный казак… Ну, прощай! Пойду спать.
- Лиза, постой-ка!
Он схватил ее в охапку.
- Отпусти! Чего сграбастал?
- Ты, Лиза, придешь к нам завтра? - спросил он, не размыкая объятий.
- Нет! Больно далеко живешь.
- А как же я без тебя?
- Я уж не знаю как. Ты ведь меня не любишь…
Он сильнее сжал ее в своих объятиях. Она толкнула его в грудь и вывернулась из рук.
- Я тебя обидел, Лиза? - спросил он, растерявшись.
- А чего ты, как медведь?
Он взял ее руку; рука была горячей, как огонь.
- Проводишь меня? - спросил он тихо.
- Пойдем, - сказала Лиза покорно.
Они свернули на дорогу, ведущую в Сотый квартал. Пошли в обнимку, будто по очень тесной тропе. Шли молча, не находя слов. Кругом была тихая морозная ночь, волшебный лес, подернутый серебрящимся куржаком, а вверху, над головой, точно хрустальные, звенели и переливались торжественные звезды.
Не заметили, как дошли до Сотого квартала. Лиза первая спохватилась и заговорила в тревоге:
- Сережа, смотри, где мы!
- Ну, пойдем к нам, у нас ночуешь.
- Что ты, Сергей, что ты!
Они повернули обратно. И так снова дошли до Новинки, и снова не хотелось расставаться: постояли, потоптались на дороге.
Домой Сергей вернулся под утро. Мать всю ночь не смыкала глаз.
- Где ты пропадал до таких пор? - заворчала она. - Гляди-ко, скоро светать будет. Сколько страхов из-за тебя перетерпела. Чего только не передумала? Хотя бы сказался, что долго не придешь.
Не зажигая огня, Сергей разделся, поднялся на приступок возле русской печи, нащупал голову матери и начал гладить.
- Я, мама, с Лизой был. Она сказала, что больше к нам не придет, у меня будто что-то оборвалось на сердце, и стало тоскливо-тоскливо. Я и ходил с ней, неохота было отпускать.
- Значит, любишь ее…
- Когда я болел, а она возле меня сидела, я все на нее глядел, глядел. Какая хорошая! И глаза, и волосы, и родинка на губе, и вся она ровно пришла из какого-то счастливого края, смотрит на тебя и зовет, манит к себе. И почему я этого не замечал раньше!
- Ну, слава богу, сынок. Ложись, усни хоть маленько.
47
Под клуб в Новинке выбрали самое красивое, видное место: на холмике под горой, возле леса. Раскрашенный проект здания повесили в красном уголке, чтобы каждый мог прийти и посмотреть, каким будет клуб после постройки. А с рисунка он выглядел дворцом, хотя здание деревянное и одноэтажное. Красоту клубу придавала отделка: фигурная стрельчатая крыша с башенками по бокам, большие окна с резными наличниками, парадное крыльцо с красивыми вазами по бокам и широкая лестница, спускающаяся с холма, и, как полагается в проектах, вокруг - деревца, цветочные клумбы.
Дарья Богданова привела домохозяек посмотреть проект. Она рассказала, где разместятся кинобудка, зал, сцена, библиотека, комнаты для кружковых занятий.
- А вот здесь, бабоньки, - она показала на угловое окно, - в самой светлой комнате нам отведут место для кружка кройки и шитья.
Потом она повела женщин с лопатами, с ломами, кирками на строительную площадку, где было голое снежное поле да новенькие колышки, поставленные мастером Чемерикиным. Тот день, на удивление, выдался солнечным. Непримятый снег блестел, искрился, точно слегка посыпанный красным перцем. Женщины вырыли в сугробах траншеи до самой земли, а на земле разложили костры, чтобы она оттаивала, чтобы можно было вырыть неглубокие котлованы под каменный фундамент клуба.
Потом к женщинам пришли монтеры, протянули провод, вокруг площадки с четырех сторон поставили столбы, на столбах приспособили глазастые прожекторы.
А вечером, когда рабочие пришли из лесосек, поужинали и немножко отдохнули, ярко освещенная строительная площадка кишела людьми, автомашинами и тракторами. Комсорг Яков Мохов подкатил к площадке на тракторе и высадил из кабинки отца - бухгалтера конторы лесоучастка. Павел Иванович, закутанный в шарфы и шали, в меховых собачьих шубенках, в очках, растерянный стоял перед площадкой и говорил сыну:
- Что мне тут делать? Ну, какой из меня работник? Всю жизнь, кроме ручки да карандаша, в руках ничего не держал. На смех людям меня привез?
- Ничего, тятя, ничего, поработаешь. Потом будешь ходить кино смотреть.
- Нужно мне ваше кино! Я за всю жизнь два раза картины смотрел: один раз в тысяча девятьсот тринадцатом году "Избрание на престол царя Михаила Федоровича Романова" и другой раз, несколько годов назад - "Разгром немцев под Москвой".
- Теперь чаще будешь ходить.
- Деньги-то сорить.
- Копить тебе, тятя, их не к чему.
- Надо иметь копейку на всякий случай.
Увидев Чемерикина - распорядителя работами, Яков вставил два пальца в рот и оглушительно засвистел. Отец съежился, боязливо оглянулся.
- Дай-ка отцу работенку, - сказал комсорг подошедшему Чемерикину.
- Это можно, - живо отозвался мастер. - Айдате, Павел Иванович, за мной.
Увел старика к только что подвезенным бревнам, вручил ему скобель с деревянными ручками.
- Вот, Павел Иванович, садитесь на бревно верхом и очищайте кору, вот так… Поняли? Ну-ка, попробуйте, я погляжу.
А Мохов-сын тем временем, непрерывно гудя, чтобы кого-нибудь не задавить, лихо мчался через строительную площадку, направляя машину в лес, где тоже при свете прожекторов шла валка и разделка корабельных сосен, прямых, гладких, как свечи.
Навстречу Мохову, подмигивая фарами, двигался лесовоз Антона Полуденнова. Флажок на его машине трепетал, как пламя. Вслед за знатным шофером с полными возами ехали жена и сын. А за ними с шумом-грохотом шел длинный обоз из трелевочных тракторов, образованный Алексеем Спиридоновым и его товарищами, приехавшими на лесозаготовки из деревни.
В лесосеке народу было много. На валке леса стояла лишь бригада Ермакова. Из Мохового привезли бензомоторную пилу, и Сергей, взяв к себе в помощники Лизу, отводил душу. Работа вместе с Лизой была для него наслаждением. Тяжелая пила казалась игрушечной, дерево мягким - не успеешь поднести к нему пилу, оно уже валится, ломает сучья, дрожит, а он только покрикивает: "Эй, берегись!" В этом его крике не было надобности, но в нем парень изливал свои чувства, наполнявшие его до краев. Он торжествовал, он чувствовал себя победителем: "Эй, эй!"
Когда падало дерево, Лиза стояла рядом с Ермаковым. На нее сыпались мелкие сухие сучки, прозрачные лепесточки коры, но она смотрела не на дерево, а на Сергея, на его вдохновенное лицо, на тонкий мужественный профиль, на чуть заметный трепет ноздрей.
На обрубку сучьев вышел пилоправ Кукаркин. В руках у него был старинный, восьмифунтовый топор, насаженный на длинное топорище. Появление Кирьяна Корнеевича с таким топором вызвало среди сучкорубов смех.
- Ну, что вам смешно? Ну, что смешно? - заворчал он.
- Ваш топор, Кирьян Корнеевич, давно в музей просится. За него на маскараде можно премию получить.
- "Премию, премию"!.. Что вы понимаете?
- А для чего вам понадобился такой топор? Скажите!
- Так бы и спрашивали, а то нашли над чем смеяться! - смягчаясь, заговорил Кукаркин. - Я поработаю этим топором, умаюсь, злее буду. Глядишь, скорее придумаю сучкорубную машину. Раньше этим топором рубили с корня лес и не замечали, что маялись, а когда дошло до печенок - пилу выдумали. Если работа не больно трудно дается, в мозгах у человека лень заводится, он мало думает над усовершенствованием своего труда. Лень-то нам надо на ремень.
Он достал свой желтый аптекарский пузырек и насыпал на ладошку горку табаку.
Мимо с лучковыми пилами проходили Аюп и Фатима Мингалеевы.
- Постой-ко, друг! - окликнул Кукаркин Аюпа.
Тот остановился.
- Ругать меня будешь, Аюп? Ушла твоя поперечная пила. Отдал в баню, дрова пилить.
- Ладно, отдал так. Мы ведь не работаем ей. Спасибо, Фетис Федорович учил работать лучком.
- Вот, а ты за старинку держался. Лень у тебя в мозгах была, Аюп.
- Пошто лень? Привычка был.
- А привычка рождает лень… Тоже на субботник вышел? Клуб строить будем.
- Надо ведь. Моя малайка кино бегает, каждый праздник деньги на билет даем.
Новинский клуб строился скоростным методом: как только Богданов и Шишигин положили первые бревенчатые венцы, внутри здания начали класть печи в тепляке, настилать полы, в столярной мастерской одновременно готовились переплеты окон, двери, резные наличники. Среди лесозаготовителей нашлись и плотники, и каменщики, и мастера на все руки. Народу было хоть отбавляй - пожалуй, не было ни одного трудоспособного, кто бы не пришел на стройку и не поработал.
Единственный, кто отказался пойти на стройку, это был Григорий Синько. Сколько его ни уговаривали, он только твердил свое: нет и нет. Фетис Федорович Березин встретил его на дороге, остановил запряженных в короб волов, подошел к возу:
- Чего везешь?
Синько был в хорошем настроении, веселый, раскрасневшийся. Чуть сдерживая улыбку, он сказал:
- Мясо.
- Какое же мясо? У тебя глина…
- А бачите, так зачем пытаете?
- Для чего глина?
- Печи в столовци треба перекладувать.
- А чего на субботники не ходишь? Смотри-ко, вся Новинка поднялась на стройку, а ты отлыниваешь… И что ты за человек? Ты не человек, а ихтиозавр.
- А що це таке, Хветис Хведорович?
- Животное допотопное, каких больше на свете не водится. Ты же позоришь весь наш коллектив. Ну, лентяй, это еще туда-сюда. А ты еще и попираешь священные чувства человека.
- Яки таки чувства?
- А такие. Зачем Паньку Торокину бросил? Пришла она ко мне в слезах. Она должна стать матерью. Ходил с девушкой, развлекался, а как набедокурил - дорожку к ней забыл. Теперь, говорят, с поварихой связался. День и ночь только и торчишь в столовой. Что тебе там ночами делать? Ну, чего ты молчишь да еще ухмыляешься? Что тебе весело?
- Ничего, так.
- Ох, Синько, Синько! И почему ты такой упрямый, своевольный? Никакого сладу с тобой нет.
Парень хлестнул по волам:
- Цоб, цоб!
Они медленно, враскачку, потянули воз. Фетис Федорович остался среди дороги.
- Придешь, что ли, на субботник-то?
- Ни. Не ждите!
У Березина в эти дни была уйма дел. Надо было везде успеть, во всем разобраться. Почему-то со всеми жалобами шли к нему. И дела к нему были всякие: и производственные, и бытовые. У кого что болит - идут к нему.
Фактически постройкой клуба руководил тоже Фетис Федорович. Все нити были у него в руках, все планы - в голове. Он знал, где у строителей "узкие места", чего не хватает, что потребуется сегодня, завтра, послезавтра. Еще не были возведены стены клуба, а Фетис Федорович думал уже о шторах, занавесках; через райком профсоюза леса и сплава хлопотал перед обкомом о пианино; нажимал на замполита Зырянова, чтобы тот заказал для клуба лозунги, картины, а от директора леспромхоза Черемных требовал ножную швейную машину для кружка кройки и шитья.
Вечерами на строительной площадке, где он работал со всеми: подносил кирпичи, вкатывал по слегам на срубы бревна, возил на лошади от лесопилки тес, - к нему то и дело подходили люди. Особенно не давала ему покоя жена мастера Чемерикина - тощая, как дранка, нервная и злая.
Как-то, когда Фетис Федорович только что сгрузил с подводы доски для подшивки потолков и укладывал на сани веревки, к нему подбежала жена мастера, схватила за руку.
- Айдате-ко, пойдемте-ко, посмотрите, что там делается!
- Что такое?
- Полюбуйтесь, что Чемерикин выделывает. Совсем от дому отбился, совсем меня иссушил, я ведь уже как спичка стала. Ни на одну минуточку отвернуться от него нельзя. Собрал вокруг себя девчат, сидит с ними, зубы скалит.
- Что тут такого? - удивился Березин.
- И ты туда же, старый хрыч? Потакаешь? Я вот расскажу твоей старухе, как ты с Панькой Торокиной один на один в конторе сидел. Это ведь отпетая девка, кто ее тут не знает.
- Ну, иди, иди. Не мешай работать. Мы светлое здание строим, а ты грязью его забрызгиваешь. Возьми-ка лучше себя в руки, голубушка… Ты на субботнике?
- Как раз, стану еще работать! Больно мне нужна ваша стройка. Сейчас Чемерикин по общежитиям отирается, потом его из клуба не вытащить.
- Тебя, кажется, Тамарой звать?
- Ну, Тамарой…
- Имя хорошее, а поведение никуда не годное… Садись-ка вот на сани. Поедем со мной за досками, дорогой покалякаем.
- О чем нам с тобой калякать?
- О житье-бытье. Поговорим, посоветуемся. Может быть, до чего-нибудь и договоримся. Потом я с Чемерикиным по душам потолкую, авось, и утрясем ваше семейное дело. Садись, садись, не бойся. Поможешь мне доски накладывать.
Чемерикина нехотя села на сани.
- На-ко, держи вожжи, правь, а я закурю. Беда, когда жена старше мужа. Ревности не оберешься.
48
Последнее воскресенье февраля на Новинке стало большим праздником. С клуба были сняты строительные леса. На новом здании на холме полыхал большой яркий флаг, а в голубоватых окнах, точно в зеркалах, купалось солнце. На улицах поселка появилось много гуляющих. Люди группами шли в клуб, осматривали его и возвращались обратно, потом долго стояли на углах, на перекрестках, у крылечек домов, с радостью поглядывая на нарядную постройку под алым полотнищем.
На главной улице, обычно тихой и пустынной, появились мотоциклы. Их нарастающий гул послышался со стороны Чаруса. Новинцы вначале подумали, что это идут на дальний север самолеты. Но вместо самолетов с лежневки мчались один за другим мотоциклисты, человек десять; впереди ехал парень в белом полушубке, в валенках, в военной шапке без звезды, а за ним - кто в чем. Ребятишки, катавшиеся с горки на лыжах, на санках, кинулись на улицу, закричали:
- Мотоцики-цики-цики!
Мотоциклисты подъехали к общежитию колхозников и остановились. Из соседних домов к ним выходили парни и девушки.
- Купили? - спрашивали и по-хозяйски оглядывали машины, ощупывали, интересуясь маркой, мощностью, ценой.
Вышла и Лиза Медникова. Обратилась к высокому парню в полушубке:
- Поздравляю, Коноплев! С покупкой!
- Спасибо, дорогая, спасибо! - Он вынул из кармана сверток, небольшой, продолговатый, и передал Медниковой. - Ваше поручение тоже выполнил.
- Спасибо! Вот вы и добились своего.
- Теперь можно и домой, в "Новую жизнь", - веселый и довольный, сказал парень.
- Мы еще поработаем, Владимир, и в лесу, и в новом клубе. Теперь и я запишусь к вам в драмкружок.
- А в Сотый квартал кто будет бегать? - подмигнул парень.
- Теперь не побегу. Ермаков решил переезжать на Новинку. Долго ли ему перевезти избушку из Сотого квартала.
- Хочешь, Лиза, прокатиться? Садись!
- А ты не уронишь меня?