- Ну, что ты! Я на такой машине всю войну ездил, а под конец по Берлину гарцевал… А это, - кивнул он на парней с покупками, - все мои ученики. Я их в колхозе в кружке ДОСААФ обучил.
Коноплев сел за руль, Лиза примостилась на багажник, остальные парни тоже посадили к себе девчат и помчались вдоль улицы вслед за Коноплевым, обгоняя пару пестрых волов, медленно двигавшихся с возом.
На воловьей упряжке тоже ехала парочка: Синько управлял быками, шел возле короба, накрытого рогожками, а Торокина стояла на запятках саней.
- Ты мне купи таку штуку, - сказал Григорий, показывая кнутовищем на мотоциклы.
- Зачем она тебе? - спросила Панька.
- Кататься буду.
- Еще упадешь, разобьешься.
- Ни, не разибьюсь, тилько купи.
- А если куплю, ты от меня никуда не уйдешь?
- Ни, ни, Панько! Купи, теперь у тебя карбованцив много. Ты дуже хорошо стала работать.
- Если ты меня, Гриша, будешь любить, Никуда не побежишь, то куплю тебе эту машину. Только ты, смотри, не обманывай, люби… Я ведь думала, ты совсем меня бросил.
- Ни, Панько, ни! То брехня, що я будто в столовци с поварихой знюхавси. Я ночами робив, тики никому не показывал, що зробив. Ты же бачила?
- Ну, ну, Гриша. Я же не сержусь.
Синько взмахнул кнутом и прикрикнул на волов:
- Н-но, быдло! Цоб!
Быки свернули с дороги и стали подниматься на холм к нарядному, как на картинке, клубу. С горки по обе стороны широкой деревянной лестницы катались на санках ребятишки. Они быстро приспособились к новой обстановке и были довольнешеньки: под горку съедут, а в горку поднимаются по лестнице, неся санки под мышкой.
Объехав кругом клуба, Синько остановил своих "рысаков" у парадного крыльца, где толпилось немало праздного народа.
- Пиво привез? - спрашивали его.
- Горилку вам привез!
Синько сдернул с высокого воза рогожи. В толпе прошел гул: кто-то ахнул от удивления, кто-то вскрикнул от испуга, кто-то пошел к возу, кто-то шарахнулся прочь. На возу, подняв когтистые лапы, стояли два бурых медведя, вылепленных из глины, - лохматые, страшные, со злыми глазами, точно живые.
- Идить, помогайте! - обратился Синько к собравшимся, подставляя плечо под бок медведю.
Помощников нашлось порядочно. Медведи были выгружены и поставлены по бокам крыльца на специальных постаментах, приготовленных для бетонных ваз. Медведи пришлись как раз к месту: они украсили вход в клуб да и все здание, которое теперь выглядело еще краше. Казалось, что звери сами прибежали из леса и встали напоказ всем.
Весть о медведях, сделанных Синько, скоро облетела Новинку, и к клубу началось новое паломничество.
А вечером в нем состоялся слет передовиков производства всего Чарусского леспромхоза. К флагу на пригорке лесозаготовители съезжались на лошадях, на грузовых автомашинах и на мотоциклах; к началу слета у крыльца выстроилось в ряд до десятка стальных рысаков; крайняя машина с люлькой принадлежала мотористу бензопилы Хрисанфову. Он приехал из Мохового вместе с женой, белобрысой полной женщиной, разодетой в цветастые шелка.
В клубе пряно пахло свежей сосной и пихтой. Гости расхаживали по залу, по уютно прибранным комнатам и удивлялись: когда же новинцы успели "сгрохать" такую домину и оборудовать даже лучше, чем Чарусский клуб.
Нина Андреевна Багрянцева отвела Фетиса Федоровича в сторонку и, держа его за пуговицу пиджака, говорила:
- Вы знаете, на Моховом у нас такая глушь. Все переплелось: и новое, и старое. Люди празднуют и наши советские праздники, и свои религиозные. А сколько всевозможных предрассудков, суеверий! Пожилые женщины рассказывают, где у них живут домовые, в каком месте водятся лешие; есть там в лесу старый заброшенный лесорубовский барак, так все уверяют, что там поселилась кикимора. Ну, просто ужасно! Поразительные контрасты: с одной стороны, передовые люди, замечательная техника, радиоприемники, мотоциклы, с другой - глубокая старина, вера во всевозможные приметы, во всякую нечисть. И при всем этом на Моховом даже нет приличного красного уголка, никакой самодеятельности. Когда я там читала первую лекцию о строении вселенной, так на нее пришли только конторские служащие да Хрисанфов с женой и больше никого, если не считать моего мужа. Не пришли даже коммунисты.
- Вот здорово! Вот так актив у вас!
- Но я все же выступила. А потом собрала членов партии, комсомольцев. Поговорила с ними по-серьезному и послала по домам, по общежитиям. Лекция была назначена снова. На этот раз пришло столько людей, что их негде было разместить. Нам нужен обязательно клуб. Как это вам удалось поднять людей, выстроить вот это, оборудовать? Какая красота, какая благодать! Идемте, присядемте где-нибудь, расскажите, с чего начали, как организовали.
Она подхватила Фетиса Федоровича под руку и повела в зал.
- Никакой тут мудрости нет, - говорил он. - Нужны только желание да огонек.
Ермаков зашел за Лизой в общежитие. Вид у него был торжественный. Вынув из-за пазухи сверточек, перевязанный голубой ленточкой, он сказал:
- От самого сердца достаю. Это тебе подарок, Лиза, по случаю досрочного выполнения социалистического обязательства. Желаю тебе до конца лесозаготовительного сезона дать еще сто норм.
- Спасибо, Сергей. Посмотри-ка, кто меня приветствует: эта телеграмма из треста, это какой-то Степанов поздравляет, а я даже и не знаю, откуда он. Видно, что из области, а где работает, не сообщает. Ты, Сергей, не слышал такой фамилии? Может, в обкоме комсомола работает? А вот еще Горшков какой-то. И откуда они узнали?
- Как откуда? Ты разве газет не читаешь? О тебе в обеих областных газетах написано: и в большой, и в маленькой.
Лиза не поверила.
- Покажи!
- Я не взял с собой газеты.
- А вот еще телефонограммы, Сергей: от Черемных, от Зырянова… Что ты мне подарил, посмотрим… - Она развязала ленточку, развернула бумагу. Там лежал большой красивый флакон духов "Кремль". Лиза взяла флакон, посмотрела на него с недоумением.
- Что? - растерянно спросил Ермаков. - Недовольна моим подарком?
- Ой, Сереженька, я тебя тоже хотела поздравить! А теперь как мне быть? Я тоже купила тебе "Кремль".
Она достала из тумбочки такой же флакон. В клубе у вешалки к Ермакову подошел здоровый краснощекий парень, стриженный под бокс.
- Здорово, дружище!
- Какой я тебе "дружище"? - удивился Сергей. - Я тебя совсем не знаю.
- Как не знаешь? Это меня-то, Хрисанфова из Мохового? Все время твоей бензомоторной пилой пользуюсь.
- Да ты совсем на Хрисанфова не походишь! Куда ты дел свою бородищу!
- Меня Нина Андреевна, врачиха, устыдила. Увидела на мотоцикле и давай подтрунивать: мол, древним бородачам не подходит такой современный транспорт. Уж что-нибудь одно: либо борода, либо машина. Борода-то у меня по наследству, а мотоцикл я заработал своим трудовым потом. Ну, словом, сбрил я бороду. Начисто.
- Сергей, пошли! - Лиза тронула Ермакова за локоть.
- Это не жена ли твоя? - спросил Хрисанфов.
- Нет. Это самая Медникова и есть.
- Да не может быть!
- Почему не может быть? - спросила Лиза. - Давайте познакомимся.
- Я вас представлял знаете какой? - сказал Хрисанфов.
- Какой?
- Девицей пудов на восемь, руки мужские, взгляд суровый.
Лиза рассмеялась.
- Ну пошли, друзья!
- Постойте, у меня ведь тут супруга, - сказал Хрисанфов, отыскивая глазами жену.
- Где она? Ты познакомь, - попросила Лиза.
Жена Хрисанфова оказалась в точности такой, какой представлял он себе Медникову. На ней была пестрая шелковая косынка, ярко-зеленая кофта и светло-бордовая юбка с оборками.
Официальная часть слета уже началась. На трибуне, обтянутой красной материей, был директор леспромхоза Черемных.
- В президиум проходите, за стол! - послышалось со всех сторон, когда в зале появились Медникова, Ермаков и Хрисанфов.
Яков Тимофеевич, рассекая воздух ладонью, доложил собранию о досрочном выполнении плана четвертого квартала и успешной работе в январе и феврале. А это предпосылка к тому, что Чарусский леспромхоз к концу сезона с честью выполнит свои обязательства. Потом он говорил о стройке клуба в Новинке. Кое-кто думал, что субботники могут привести к снижению лесозаготовок, люди будут уставать, а днем на работе станут вялыми, на деле же получилось другое: огонек, с каким люди работали на народной стройке, еще больше сплотил их, повысил сознательность, вызвал нетерпимое отношение к неполадкам и неорганизованности в производственном потоке и, что очень важно, критическое отношение к лентяям, безразлично относившимся к общему труду.
- Фамилии называйте лентяев, фамилии! - послышалось в зале. - Пусть покраснеют перед своими товарищами.
- Нет надобности их называть здесь, - заявил Яков Тимофеевич. - Одни из них осознали свою ошибку, исправились, а другие исправятся постепенно при воздействии тех, кто честно относится к производству. Воспитанию людей, подъему культуры нам поможет теперь и новый клуб на Новинке.
- Теперь очередь за Моховым, нам тоже нужен клуб! - сказала Нина Андреевна.
- Начинайте, поможем! - поддержал ее Черемных.
После доклада директора на сцену поднялся Харитон Богданов. В руке у него был большой сверток из картона, похожий на самоварную трубу. Ни слова не говоря, он достал из кармана молоток, гвоздики, развернул свой свиток и начал прибивать его к высокой, в рост человека, трибуне. Потом отошел в сторонку и стал проверять - правильно ли прибил.
В центре широкого листа, расписанного яркими красками, на фоне Водораздельного хребта и леса был нарисован циферблат, но цифр на нем оказалось не двенадцать, как на часах, а только восемь; из середины круга к единице шла стрелка, вторая стрелка была по-за циферблатом и полукругом шла от единицы к восьмерке. В самом низу картонного листа стояли штабеля бревен: сначала маленькие, потом больше и больше, - последний штабель выглядел гигантом; на каждом бревенчатом бунте на планочке была цифра.
- Наискосок трошки подбил, - крикнул Синько, сидевший в зале, - треба пидняты правый бик!
- Ладно, сойдет! - сказал Богданов, пряча молоток в карман. И, отыскав глазами в президиуме Ермакова, махнул ему рукой:
- Айда, Сергей, валяй!
Когда Харитон возвращался на свое место, его спрашивали:
- Что это за часы такие повесил? Новомодные какие-то?
А кто-то сострил:
- Видишь, цифр у него не хватило!
На трибуну, откуда говорят ораторы, где приспособлена для них специальная лампочка, Сергей не пошел. В руках у него был блокнот. Однако пользоваться им он не стал, сунул в карман и подошел к листу картона.
- К открытию клуба наша бригада закончила сезонный план.
В зале забили в ладоши.
- А все-таки Епифан Мохов с Медниковой впереди! - заметил из-за стола директор. - Они обскакали твою бригаду.
Ермаков было растерялся, но тут же оправился.
- На много ли впереди-то, Яков Тимофеевич? Всего на несколько дней!
- Хоть на день, а обогнали!
И обернулся к Лизе, сидевшей рядом с ним. Девушка смутилась.
- Зачем вы так! - сказала Лиза Якову Тимофеевичу, заливаясь ярким румянцем. - Он нам все время помогал. Из-за нас и болел. Он не виноват, что немножко отстал. Потом у него электромеханик плохой. Разве сравнить его Сараева с нашим Лемтюгиным? У Лемтюгина простоев не бывает, а у Сараева все что-нибудь да не ладится.
- Я ведь не в упрек Ермакову сказал. Я только хотел парня подзадорить, а когда человека подзадоришь - у него больше страсти, огонька в работе, в соревновании.
Сергей, между тем, продолжал свое выступление. Недавно он в своей бригаде, работающей по цикличному методу, применил еще и почасовой график. Каждое звено комплексной бригады имеет твердое задание не только на смену, но и на каждый час.
- А что ты от этого имеешь? - спросил кто-то из глубины зала. - Раз работаешь по циклу, зачем же еще приплетать тут какой-то другой метод? При цикличной работе у тебя все рассчитано, учтено.
- А кашу маслом, товарищи, не испортишь! - ответил Ермаков. - Правильно, цикличный метод строится на строгом расчете, при учете всех возможностей. А разве срывов у нас не бывает? Бывает, сколько угодно. То людей вовремя в делянку не доставят. То в работе механизмов случится заминка. Да мало ли что может помешать выполнению задания?
- Ближе к делу!
- Сейчас о деле. По циклу мы работаем как будто неплохо: и план у нас перевыполняется, и хвалят нас повсюду. А все-таки у наших людей была какая-то неудовлетворенность, все считали, что можно работать еще лучше. Особенно неспокойным было богдановское звено. Харитон и надоумил меня работать по-новому. Он первый ввел у себя почасовой график.
- Ай да Богданов! - крикнул Березин и подмигнул замполиту Зырянову, сидевшему на сцене: дескать, смотри ты, мужик-то передовым человеком в леспромхозе становится.
- Потом, - продолжал Ермаков, - почин Богданова мы распространили на всю бригаду. Стал учить людей дорожить минутами и секундами. День долог, а час короток. Когда у людей в запасе много времени, они вначале не спешат, раскачиваются, а когда видят, что срок короток, время ограничено - тут уж некогда прохлаждаться. Вот видите этот циферблат? У нас на эстакаде такая доска показателей. Как час прошел - учетчик уже пишет, сколько сделано, сколько леса уложено в штабеля. Не выполнил часовую норму - на доске уже видно. Значит, в следующий час надо поднажать, перекрыть недовыработку. Такая работа дисциплинирует, приучает к порядку… Наша бригада выносит Харитону Клавдиевичу благодарность за проявленную инициативу.
- Правильно! Браво Богданову! Пусть он выступит сам.
- Просим Харитона Клавдиевича! Ермаков не сказал, как Богданов хранит свои инструменты.
Харитон нехотя поднялся с места и в наступившей тишине медленно, широко расставляя ноги, сгорбленный, поднялся на трибуну, исподлобья посмотрел в зал, потом на сцену.
- О чем тут говорить? Когда этот цикл ввели, меня на эстакаде завалили лесом. То, бывало, сидишь без дела у костра и косишь глазом на волок, ждешь трактор, а тут столько напрудят хлыстов, что повернуться негде. Вот и пришлось раскидывать умом, как скорее и лучше разгружать эстакаду. Вижу, пришло время работать не по солнышку, а по часам. Разбил свое сменное задание на восемь долей. Стал добиваться, чтобы сразу, с утра, с первого часа перевыполнять норму. Попервоначалу дело не ладилось. Люди придут на работу - начинают искать разбросанные где попало инструменты, то да се. Час пройдет, глядишь, сделано - кошачьи слезы. Вечером пошел в столярную мастерскую, сделал там большой ларь, чтобы после работы складывать в него инструмент. За замком отправился к Чибисову.
- И как он тебя встретил? - спросил замполит из президиума.
- Чибисов принял меня по-хорошему. Встретились с ним у крыльца, он провел к себе в кабинет, вызвал кладовщика, распорядился, чтобы тот сейчас же принес замок. Пока кладовщик ходил, Евгений Тарасович побеседовал со мной насчет работы. Пожаловался я ему, что люди запаздывают в лесосеку. Коновозчики, которые попутно должны возить рабочих в лес, бывает, долго пьют чай, выезжают поздно. Чибисов записал это себе на бумажку, после этого все в лесосеку приезжают вовремя.
- Что-то не похоже это на Чибисова, - молвил Зырянов.
Начальник лесопункта, сидевший в переднем ряду, обиделся.
- Разве я критику не умею воспринимать, Борис Лаврович? Не такой уж я отпетый, как вы думаете.
- Ну, ну. Выходит, старые грехи герою не в укор.
Слет передовиков производства закончился в новом клубе постановкой пьесы "Лесной фронт".
49
- Хветис Хведорович, можно до вас?
Григорий Синько вошел в избу Березина, снял у порога теплые кожаные перчатки, новую меховую шапку-ушанку; все на нем было новое, добротное: и пальто зимнее с барашковым воротником, и валенки черные с отогнутыми голенищами.
- Проходи, парень, проходи! Раздевайся.
Парторг сидел за столом с развернутой газетой. Не раздеваясь, Синько прошел вперед, сел на лавку возле стола.
- Ну, что скажешь? - спросил Фетис Федорович, снимая очки.
- Просьба до вас.
- Какая просьба, Григорий?
- Паня мени сказала: пиды к парторгу. Ты йому картины для клуба малювал та лозунги. Хай вин дае нам комнату. Станемо зараз вместе жить.
- Вон что. Жениться, значит, собираешься? Доброе дело! Только, знаешь, Григорий, я квартирами на Новинке не ведаю. Надо к Чибисову идти. По-моему, и Чибисов тут ничем помочь не сможет. Нет ведь у нас свободных комнат!
- А камора, де жила жинка Харитона Богданова? Вона ж пустуе. Там разно барахло понавалено.
- Пустует разве? В таком случае, я поговорю с Евгением Тарасовичем.
Березин взглянул на карманные часы на комоде и встал.
- Ой, чуть не забыл! Мне на конный двор надо сходить. Ты посиди тут, Григорий, я через десять минут вернусь.
Встал и Синько.
- Мне тоже треба…
- Ну, посиди, посиди, парень. Я вернусь и сходим вместе к Чибисову. В квартире никого нет, вся моя семья куда-то разбежалась. Я скоро.
Фетис Федорович ушел. Оставшись в избе один, Синько вдруг почувствовал себя нехорошо, непривычно. Лежавшие на комоде часы приковали его взгляд. Он отводил его в сторону, а часы будто кричали: возьми нас, положи себе в карман. А ящики комода им вторили: открой нас, загляни, увидишь, какие вещи мы храним…
Парень сорвался со своего места, схватил с лавки шапку и отошел к порогу.
- Ни, лучше уйду, - сказал он, взявшись за скобу двери.
В сенях послышались шаги, и Синько облегченно вздохнул. Наконец-то идет хозяин, который избавит его от соблазна.
Вместе с холодным воздухом, сразу превратившимся в пар, в избу зашел корявый, с рыжей щетиной на щеках, мужчина в тулупе, перепоясанном синей опояской. Синько узнал в нем бывшего мастера Голдырева.
- Здрасте! - громко сказал вошедший.
Ему никто не ответил.
- Разве хозяев нет? - спросил Степан Игнатьевич у Синько.
- Нема.
- Придется тогда подождать.
И Голдырев шагнул к столу, сел, широко расставив ноги, на том самом месте, где только что сидел Синько.
Синько напялил потуже шапку и хотел было уже толкнуть дверь, чтобы уйти. В это время у него, как молния, блеснула мысль: а часы? А вдруг этот хапуга (так называли Голдырева рабочие) слямзит их? Тогда подозрение падет на него, на Синько! От этой мысли у Григория даже выступила испарина на лбу. Он снял шапку, повесил на гвоздик на стене и прошел вперед, сел между столом и комодом, где до этого сидел Фетис Федорович, и как бы приготовился дать бой любому, кто попытается посягнуть на часы парторга Березина.
- Ты где теперь работаешь? - спросил Степан Игнатьевич.
- В столовци.
- Губа-то у тебя, парень, не дура. Нашел все-таки хлебное место. И приоделся вон как.
- А вы де работаете? - в свою очередь задал вопрос Синько.
Голдырев махнул рукой, словно согнал муху, севшую на нос: