- Я теперь грузчик. Лес гружу лебедкой на штабеля. Хотел работать коновозчиком, душа просится на это дело, да не доверяют мне коня. Вот и ходишь, клянчишь себе транспорт, чтобы дров, сена подвезти. И вообще плохо стало, никто тебе в хозяйстве не помогает. А один-то много ли напрыгаешь? Уже скотину свою пораспродал. Оставил себе коровенку, телку да пару овечек.
Степан Игнатьевич говорил еще о том, что он все же не унывает. Мечтает о тех днях, когда подрастут дети. Тогда можно будет снова подняться, вырастить себе быка для хозяйства, развести побольше скотины и продолжать идти, не сворачивая, по своей мужицкой дороге.
Синько уже не слушал его. Часы Фетиса Федоровича давно показывали, что пора бежать на свидание к Паньке. Она ждет, а он сидит тут, караулит добро парторга и слушает болтовню бывшего мастера о чем-то таком, до чего ему, Синько, нет никакого дела. Чего доброго, Панька еще обидится, покажет дулю и скажет: "Ось, бач, який тоби буде мотоцикл!"
И чем больше Синько поглядывал то на часы Фетиса Федоровича, то на Голдырева, тем больше начинал нервничать. У него появилось желание встать и уйти, он поднимался с места, но тут же садился обратно, словно кто-то прижимал его к стулу.
И вот, наконец, Фетис Федорович возвратился.
- Ну, Григорий, дело сделано. Был сейчас у Чибисова. Можете занимать каморку, где жила Дарья Семеновна.
Синько сорвался с места, глянул на часы, лежавшие на комоде, точно еще раз хотел убедиться, тут ли они, и побежал на улицу.
И уже на полдороге к общежитию он вспомнил, что забыл поблагодарить парторга, тут же повернул обратно, добежал до избы Березина, постучал в подоконник. И когда старик показался в окне, Синько крикнул:
- Щиро дякую, Хветис Хведорович!
И замотал головой: дескать, кланяюсь, очень благодарю.
50
Весна в здешних местах наступила неожиданно рано и застала лесозаготовителей врасплох. Солнце, как будто вышедшее из зимнего заточения, горячее и ласковое, поднималось высоко над землей и грело без устали, сжигая глубокие снега. Лес скинул с себя зимний наряд и повеселел, стоял, омываемый теплым ветерком. Невесть откуда появились певчие пичужки, зашебаршили по коре деревьев малюсенькие птахи-ползунки, от темна до темна трудились дятлы, наваливая возле старых берез ворохи гнилой измельченной коры. Утрами, далеко до восхода солнца, на могучих деревьях начинали токовать пернатые богатыри - глухари, в мелких осинниках чуфыркали тетерева.
На столбе перед окнами кабинета директора леспромхоза сидел скворец, выводил свои незамысловатые трели и приглушенно, как будто издалека, протяжно посвистывал. Этот разбойничий посвист птицы действовал Якову Тимофеевичу на нервы; так и подмывало встать, захлопнуть форточку, но в кабинете было жарко.
Яков Тимофеевич обзванивал по телефону лесные участки. И пока начальники подходили к трубке, он думал:
"Вот и опять весна. С одной работой не закончили, другая подпирает. Людям весна приносит радость, а тебе подваливает забот. И так без конца, из года в год. И надо справляться. Нельзя не справляться, раз тебя, рабочего человека, поставили на такое трудное дело".
- Але, але! Багрянцев?
В Моховом в конторе к телефону подходит Николай Георгиевич. На нем резиновые сапоги. Окно раскрыто настежь. По колеям дороги под окнами бегут ручьи. Ельник стоит в воде, купая подолы.
- Я вас слушаю, Яков Тимофеевич! - отзывается Багрянцев.
- Ну, как вода?
- Прибывает. За ночь на пятнадцать сантиметров поднялась.
- Заморозка там у вас не было?
- Нет, нисколько не подморозило, даже зорьке подрумяниться нечем было. Вечером была бледная желтая заря и утром такая же. Здешние мужики говорят: нехорошая примета. Весь снег может согнать сразу, поднимет воду, а ведь в половодье лес плавить не будешь - разнесет по берегам. Положение тревожное.
- Меня тоже беспокоит это. Ночью несколько раз выходил на улицу проверять: не подстывает ли? Нет, никаких признаков. Думаю, под самое утро, когда обычно холодком тянет, хоть немножко подстынет. Нет, не подстыло! Вы переходы через реку перекинули?
- Нет еще, Яков Тимофеевич!
- Ну, что вы делаете? Как людей переправлять будете на другой берег? Немедленно приступайте к работе! План подготовки к сплаву у вас есть, держите его всегда перед собой. Там обозначены сроки, когда что делать. Неужели вас еще учить порядку, дисциплине! Вы же были в армии, должны понимать. Лесосплав - это все равно, что пожар. Не подготовишься вовремя, упустишь сроки - вот и погоришь.
- Для устройства переправы нет канатов, Яков Тимофеевич.
- Разве еще не прибыли? Подводы с канатами ушли вчера утром.
- Не пришли еще. Застряли в пути. Гремучий лог разбушевался, через него нигде не переедешь.
- Высылайте людей, тащите канаты на себе.
- Ушли люди, Яков Тимофеевич.
- Хорошо. А наледи рвать начали?
- Рвем и канавы копаем по льду, уже метров пятьсот прокопано. Подрывник заболел, так мы сами приспособились.
- А кто вам разрешил? Убьете людей, а мне за вас в тюрьму?
- Не беспокойтесь, Яков Тимофеевич! Рвем по всем правилам. Взяли у подрывника инструкции, среди нас отыскались саперы, так что будьте спокойны.
- Как у тебя с лодками? Ремонтируете?
- Дело встало из-за смолы. За смолой послали на углевыжигательные печи. Пакли хватит. Нас волнует другое, кошма. На чем будут спать сплавщики, чем прикрываться?
- Ждем кошму из треста. Если не получим - выдадим стеженые одеяла.
- А палаток брезентовых, значит, так и не будет?
- С палатками скандал. Вышлем плащ-палатки.
- Ну, и это ладно. На безрыбье и рак рыба.
- Багрянцев! Але, куда ты пропал? Багрянцев, Багрянцев! Вот, черт, проклятая связь!
Директор бьет пальцами по аппарату, стоящему перед ним на столе. Просит девушку-телефонистку проверить линию, волнуется. С Багрянцевым у него еще большой разговор. Нужно, знать, проверить до мельчайших подробностей, что делается на Моховом, не упущено ли что в подготовке к сплаву. Сидя в своем кабинете в Чарусе, он мысленно находится на далеком лесном участке. Вместе с Багрянцевым обходит сплавной отрезок Правой Ульвы - небольшой речушки, впадающей в Ульву. Желтоватая вода, настоенная в болотах, обмывшая прошлогоднюю ветошь трав, мчится по извилистому руслу речушки поверх льда, обходя высокие наледи. Люди копошатся на реке, расчищая воде фарватер: пробивают в наледях лунки и закладывают в них мешочки с аммоналом, потом взрывают их. Вверх летят брызги и глыбы льда; на отлогих берегах, на поворотах русла, чтобы не было разноса древесины по лугам и кустам, сплавщики укладывают бревенчатые боны, делают плетни. В устье реки для задержки древесины сооружается временная запань, а в верховьях - идет обмер поленниц и бревен, подготовленных для сплава…
- Девушка, ну где же Багрянцев?
А скворец на столбе продолжает свои трели и приглушенный посвист. Черемных кидает трубку, срывается с места и захлопывает форточку. Звонит телефон.
- Возьмите - Моховое! - говорит телефонистка.
- Багрянцев, куда же ты пропал?
- Я тут, Яков Тимофеевич. Извините, на минутку оторвался. Ко мне пришла делегация моховских домохозяек. Моя жена, Нина Андреевна, вербует домохозяек на сброску дров в воду. Женщины пришли договариваться. Спрашивают, будут ли резиновые сапоги?
- Сапоги дадим, дадим.
- Потом они интересуются спиртом, будет ли он нынче на сплаве? Для меня это кажется немного странным.
- Ничего нет странного, Николай Георгиевич. Скажите, что спирт будет. Вы еще не знаете здешних традиций. Для нас с вами сплав леса - страда, а для моховских - праздник. Они ждут его целый год. Хотят поработать на народе, а потом на славу погулять… Что они еще просят?
- Больше ничего. Минуточку. Еще одно требование, Яков Тимофеевич! Просят прислать баяниста повеселее.
- Хорошо, подыщем и баяниста.
Поговорив с Багрянцевым, директор записал на листочке настольного календаря:
"В два часа быть в Моховом, Багрянцев будет ждать на Мурашкином лугу".
Затем посмотрел на лежащую перед ним карту сплавного бассейна реки Ульвы. Река и ее притоки были обозначены синими извилистыми змейками. Населенные пункты и отдельные бараки, расположенные вблизи реки, обозначались квадратиками коричневым карандашом, а заготовленный на берегах лес - красными черточками.
Снова взявшись за трубку, он попросил:
- Девушка, дайте мне Чибисова.
Начальник Новинского лесопункта уже полчаса ждал директорского звонка. Он тоже был в болотных резиновых сапогах, с кожаной сумкой-планшеткой на плече.
- Слушаю вас, Яков Тимофеевич! - ответил он в трубку.
- Что это у тебя, Чибисов, голос хриплый?
- Я вчера в Ульве искупался, нырнул чуть не по горло, вот и охрип.
- Попроси жену, чтобы купила чекушку, выпей с перцем, залезь на печку да шубами закройся.
- Некогда, Яков Тимофеевич, у меня одна нога в лесу, другая на реке. Еле успеваю, голова идет кругом.
- Это плохо, Евгений Тарасович. Сам закружишься и людей закружишь… Как колхозники?
- Уезжают, Яков Тимофеевич. Мы вместе с Зыряновым агитировали их задержаться на недельку. Никак не остаются. Люди в валенках…
- Выдайте кожаную обувь.
- Предлагали уже. Народ беспокоится о севе. Вот-вот надо выезжать в поле. Смотрите, что делается на улице. Снег превратился в кисель. Ручьи, реки, как бешеные. Скворцы уже прилетели.
- Знаю, знаю. У меня вон сидит разбойник на столбе и играет на нервах… Ну, а Коноплев как? Он-то, по крайней мере, останется?
- Нет, ни в какую не соглашается. Мы ему и работу хорошую предлагаем, и квартиру, все условия. О колхозе парень скучает.
- Жаль, жаль. Выходит, драмкружок у нас заглохнет?
- Нет, не заглохнет, Яков Тимофеевич: мы все же одного "артиста" из "Новой жизни" завербовали себе. Его нам Коноплев порекомендовал. Парень хороший, кандидат партии. И на сцене играет отлично, роль-то электромеханика в пьесе "Лесной фронт" он исполнял. В колхозе хоровым кружком руководил. Мотоцикл хорошо знает, наших новинских мотоциклистов обучал на машинах ездить.
- Тогда все в порядке, Чибисов. Пришли его в отдел кадров.
Расспросив подробно начальника лесопункта о подготовке к сплаву инвентаря и такелажа, о подвозке продуктов для сплавщиков, директор заговорил о самом главном:
- А люди у тебя по бригадам разбиты?
- Все сделано, Яков Тимофеевич. Люди пока работают в делянках: рубят лес, возят на берега, но в любой момент могут выйти на сплав и встать на свое место.
- Богданова ты куда назначил?
- Возглавит бригаду по сгонке леса и зачистке правого берега Ульвы.
- А по левому берегу кто идет?
- Назначил Ермакова, думаю, что не подведет.
- Правильно сделал. Перебросил ты ему домишко из Сотого квартала?
- Уже все готово, стоит на месте, дым из трубы идет. Место себе парень выбрал самое веселое, недалеко от клуба.
- Не женился он еще на Медниковой?
- Пока не слышно.
- А насчет соревнования на сплаве вы подумали?
- Уже заключили договор с участком Багрянцева. Обязались завершить все сплавные работы на два дня раньше срока.
- Могли бы и три дня выкроить.
- Трудно, Яков Тимофеевич. План и так очень напряженный. Если два дня сократим - и то большое дело. Особенно трудоемкая работа - это сброска. Ведь надо по бревну, по полешку скинуть в воду такую огромную массу древесины.
- Технику вы учитываете?
- Как же! Будем использовать тракторы, лебедки.
Пододвигая к себе настольный календарь, директор сказал:
- Ты, Чибисов, в шесть часов вечера жди меня на берегу Ульвы возле Лежневого моста, я подъеду из Мохового.
- В шесть часов я в баню думаю сходить, Яков Тимофеевич.
- Сходишь в двенадцать. Чертей-то не боишься? Они в полночь по баням шныряют.
Черемных снова смотрит на карту, на синюю змейку реки, не отрывая трубки от уха. Лицо у него серое, усталое. Скворец со столба давно улетел. Солнце оторвалось от заснеженного, ослепительно яркого Водораздельного хребта, пошло к зениту и своими горячими лучами бьет в спину, играет на стекле графина, чернильниц, но Черемных ничего этого уже не замечает.
- Девушка, дайте углевыжигательные печи, главную запань.
- Вас трест вызывает, Яков Тимофеевич, - отвечает телефонистка.
- Не надо мне трест! Дайте главную запань.
- Вас просит управляющий. Я ему сказала, что вы у себя в кабинете.
- Просит, просит… А сам ничего не дает! - ворчит директор. - Ну, соединяйте!
Перед глазами Черемных предстает кабинет управляющего. Большая голубая комната, стены которой блестят, точно по ним стелются синеватые язычки пламени. Вдоль стен сплошными рядами стоят пестрые стулья с полумягкими сиденьями. У дальней глухой стены расположился огромный письменный стол с короткими точеными ножками. За столом, под картиной "Ленин в Горках", сидит сам Михаил Петрович: высокий, костистый, с белыми прядками в жестких темных волосах. Со своими подчиненными управляющий всегда подчеркнуто строг, придирчив. И если директора едут к нему на совещание, то заранее знают: будет головомойка. В кабинет входят к нему чуть ли не на цыпочках, стараются занять места вдоль стен самые дальние, сидят молча, настороженно.
- Да, Чарус. Я слушаю. Здравствуйте, Михаил Петрович! - говорит Черемных.
В ответ на приветствие в трубку слышится басистое рычание:
- Когда вы там прекратите безобразие?
- Какое, Михаил Петрович?
- Почему ослабили темпы лесозаготовок?
- Вы же знаете, Михаил Петрович, что многих людей пришлось сорвать на подготовку к сплаву. Потом дороги пали. Колхозники тоже котомки собирают.
- У вас вечно так, вечно находятся объективные причины. А график кто будет выполнять?
- Так мы уже сезонный план закончили.
- Знаю, что закончили. Вам дали дополнительное задание - будьте добры его выполнять… Ну, а древесину когда плавить начнете?
- Если погода не изменится, дней через пяток начнем.
- И к сплаву у вас еще далеко не все сделано.
- Делаем, Михаил Петрович. Не беспокойтесь, все идет по плану.
- Знаю я ваше "по плану"… На время сплава мы посылаем к вам инженера Морковкина. На днях он выедет.
- Не надо нам вашего инженера, будет только путаться под ногами. Мы обойдемся без опеки Морковкина. Вы лучше высылайте нам брезентовые палатки и кошму. Снабжение со стороны треста никудышнее.
- Вы, что, руководством недовольны?
- Руководством довольны, а вот с материальным обеспечением сплавных работ вы нас без ножа режете.
- Ты, что это, Черемных, грубить начинаешь?
- Я не грублю, Михаил Петрович. Я говорю о том, что у меня наболело. Я не могу быть спокоен, когда нет уверенности, что сплав проведу благополучно.
- В чем же у тебя неуверенность?
- Я же вам говорил, докладную написал. На главной запани, куда мы принимаем сотни тысяч кубометров леса, мы вынуждены ставить не вполне надежный трос - канат на мертвяк. А вдруг он не выдержит огромного напора воды и массы леса, лопнет, тогда вся наша запань полетит к черту и древесина уплывет вниз. Дело это нешуточное. В прошлом году у нас не было такой техники, мы плавили леса намного меньше. Тогда годен был и этот канат, теперь он может не выдержать… Для выгрузки леса элеваторами у нас не хватает рельсов, вагонеток. Словом, куда ни кинь, там и клин… Нам не опека нужна, а помощь. Когда же вам говорят о недостатках в работе треста, вы обижаетесь.
- А ты что горячишься, Черемных?
- Я не горячусь… Скоро, наверно, у меня на голове не останется ни одного черного волоса.
- Мне нет дела до твоих волос.
- Конечно, вам никакого дела нет до моих волос, но вам должно быть дело до государственных интересов.
Разговор с трестом был прерван. Михаил Петрович, видимо, бросил трубку, кинув на прощание: "Не яйца курицу учат".
А Яков Тимофеевич снова просит:
- Девушка, девушка! Дайте главную запань.
51
Сплавщики шли высоким берегом реки. На синем небе громоздились белые пушистые облака, а под горой несла свои воды разыгравшаяся Ульва. Цвет ее воды был похож на квас. Лед уже прошел, и только кое-где на отлогих берегах лежали толстые льдины. Река была неспокойной, волновалась, пенилась у скал, воронкой крутилась в омутах.
Впереди в высоких резиновых сапогах, в ватных костюмах и шапках шли Чибисов и Березин. На боку у начальника лесопункта висела широкая плоская фляга, а у парторга - кожаная сумка, из которой торчали свернутые в трубочку газеты. За руководителями сплава, по четыре в ряд, с баграми на плечах следовала бригада Богданова, потом бригада Ермакова, потом женщины под командой Дарьи Семеновны. Длинную растянувшуюся колонну людей замыкали подводы с ящиками, бочками, большими лужеными медными котлами, тазами, ведрами. "Кухонный персонал", который легко было отличить по белым халатам, шагал возле возов. С последним возом на волах ехал Григорий Синько, растолстевший, краснощекий. Несмотря на то, что подводу подбрасывало из стороны в сторону, он спокойно поглядывал по сторонам, помахивая рябиновой хворостиной над спинами быков, и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. А там, где-то вдали, вдогонку за колонной, громыхали тяжелые гусеничные тракторы.
Люди в колонне громко разговаривали, вразброд начинали петь. Спеться было трудно, нужен ритм, но какой же ритм, когда ноги по колено вязнут в грязи, в снегу, когда люди одеты по-зимнему, а солнце с самого утра нещадно палит, когда на солнцепеке под кустами бело не от снега, а от подснежников?
Колонна вышла на широкий луг к высокому деревянному мосту, по которому пролегает лежневая дорога. Люди разбрелись, сели отдохнуть, покурить. Поварихи вместе с Григорием Синько разбили свой лагерь, начали сгружать котлы, настраивать костер. Новинский фельдшер, молодой белобрысый парень, растянул палатку и водрузил возле нее на шесте флаг с красным крестом. Парень из колхоза "Новая жизнь", оставшийся на лесозаготовках, разостлал полог, завел патефон и выложил свой инвентарь: радиоприемник "Родина", гармошку, балалайку, гитару. Табор сплавщиков ожил, загудел.
С грохотом подошли тракторы, грязные, намотавшие на гусеницы землю и травяную ветошь.
- Перекурили? - обращаясь к Богданову, спросил Чибисов, взобравшись на верховую лошадь в седло.
Тот обвел взглядом свою бригаду.
- Можно начинать, Евгений Тарасович.
- Да, да. Давайте начинать. Время терять нельзя. На сплаве, как на пожаре.
Подошли Ермаков, Березин, мастера, Дарья Богданова, Шишигин… Провели небольшое совещание, на нем окончательно обо всем договорились и стали расходиться.
- Так, значит, соревнуемся, Харитон? - сказал Ермаков, подавая руку Богданову. - Не позднее первомайского праздника быть у железнодорожного моста, у главной запани. Нам с тобой соревноваться хорошо: ты на той стороне, я на этой. Видно, кто как работает. Главное, чтобы ни бревна, ни полешка не оставить на берегах, все сплавить к углевыжигательным печам, к железной дороге.
Богданов ответил на рукопожатие.
- Я-то сдюжу, я баловаться не люблю. Посмотрю, как ты будешь работать…