В ее голосе он услышал иронию. В самый разгар танцев, когда время давно перевалило за полночь, Березин отозвал Мохова в сторонку.
- Яков, пора кончать! Начало сделано. Теперь смотри, чтобы красный уголок не пустовал. Составь план работы, приди ко мне и покажи. Потом мы его обсудим на партийной группе.
- Ладно, Фетис Федорович… Мы еще немножко потанцуем. Завтра ведь выходной!
- Мне не жалко, веселитесь. Я уйду, так чтобы беспорядка тут не было.
- Об этом не беспокойтесь, Фетис Федорович.
- Ну, ну.
7
Первые дни после приезда в Чарус Нина Андреевна была поглощена хлопотами по устройству своей маленькой квартирки, приему медпункта и пополнению аптечки медикаментами. Ее девочки, Соня и Рита, не отходили ни на шаг и все спрашивали об отце. Нина Андреевна гладила девочек по головкам и говорила:
- Вот устроимся хорошенько, будет у нас уютно, тогда и позовем папу. Преподнесем ему сюрприз.
И вот наступил день, когда Нина Андреевна смогла осмотреть лесные участки и побывать на самом дальнем из них, на Моховом, где находился ее муж. Сопровождать ее взялся Зырянов, ехавший по своим делам. Помогая Нине Андреевне взобраться на седло, он спросил:
- Ездить-то умеете?
- Конечно! На фронте вот так же, бывало: сумка за плечами и кочуешь вместе со своим подразделением.
Кони сначала шли рядом, Нина Андреевна и Зырянов оживленно разговаривали о том, о сем, как давнишние знакомые. Потом дорога стала хуже и хуже, пришлось ехать гуськом, объезжать мочежины, крутые ложки. Когда же углубились в глухой лес, лошади брели по колено в грязи. Скоро выбрались на увал, дорога здесь была сухая и гулкая; внизу на многие километры расстилалась заболоченная лесная долина, над которой кое-где торчали, как сторожевые вышки, одинокие сухары.
Нина Андреевна думала о предстоящей встрече с мужем, перебирала в памяти события минувших лет.
…В сороковом году она окончила Московский мединститут и поехала работать в город на Волге. Там познакомилась со статным красивым парнем. Поженились. Вскоре началась война. Багрянцева мобилизовали в армию, направили в военное училище, а она ушла добровольцем в санитарный батальон.
В конце войны работали на военном аэродроме. Здесь они встретили день победы. Казалось, все было хорошо. Впереди была мирная, счастливая жизнь. Однако жизнь пошла по-иному.
Николай стал выпивать. Сначала пил по воскресеньям, по праздникам, а затем и в будничные дни. Появились друзья-приятели. Однажды он втянул в свою компанию командира корабля, отправляющегося в рейс. Самолет потерпел аварию. Началось следствие. Виновника попойки разжаловали, лишили орденов, исключили из партии, в которую он вступил еще в военном училище. С апелляцией Багрянцев дошел до ЦК партии. Там ему посоветовали искупить вину честным трудом. Дали двухгодичный срок. С путевкой Министерства лесной промышленности прибыл он в Чарус.
…Зырянов, сдерживая лошадь, следовал позади. Он проникся к этой женщине чувством большого уважения. Ведь не каждая рискнула бы отказаться от удобств городской жизни и поехать в лесную глухомань, кочевать с санитарной сумкой из одного лесоучастка на другой. Тут требовался действительно твердый характер и мужество.
На развилке двух дорог Багрянцева остановила своего коня.
- Два пути - куда идти? - спросила Нина Андреевна, улыбаясь.
Лицо ее показалось Зырянову очень красивым и одухотворенным.
Он направил свою лошадь по дорожке, спускавшейся к болотистой долине.
- Тут уже недалеко. Проедем с километр по кромке топей, свернем на слань, а там и Моховое. Оно находится как раз среди болота.
- Странно, почему люди поселились в болоте? - спросила Нина Андреевна.
- Тут старинное поселение сектантов-скрытников.
- Старообрядцев, кержаков?
- Не совсем так. Тоже религиозная секта, только на свой лад. Люди уходили в леса, прятались от антихриста. Не признавали царя, чиновников, никаких властей. Жили своей общиной, никому, кроме своего старшины, не подчинялись. Не платили сборов, податей. Питались птицей, зверем, грибами-ягодами и молились богу.
- Странные люди!
- На старой Руси много было дикого. Да и сейчас не перевелись люди, которые верят в загробную жизнь и всякую чертовщину.
За сланью, проложенной через болото, на небольшой возвышенности среди деревьев показались черные слепые избы, малюсенькие окошки которых, будто отдушины в банях, были обращены во дворы. Домишки толпились в беспорядке, без улиц, без переулков, без площадей. Дорога привела Нину Андреевну и ее спутника в чей-то грязный двор, потом в огород, потом снова во двор и, наконец, вывела к новым большим баракам, выстроившимся в один ряд, лицом к болоту, к стене угрюмого ельника.
- Это и есть Моховое? - спросила Багрянцева.
- Оно самое, - сказал Зырянов, подъезжая к высокому крыльцу одного из бараков.
- Тут что? - спросила Нина Андреевна, прислушиваясь к музыке за дверью.
- Контора лесоучастка, - ответил Зырянов, спрыгивая с седла.
В просторной светлой комнате, за грязным замусоленным барьером, спиной к двери сидел лысый человек в подтяжках, перекрестивших спину, и крутил катушку радиоприемника.
- Волну ловишь, Степан Кузьмич? - спросил Зырянов, проходя за барьер. - Здравствуйте!
Человек медленно повернул голову, посмотрел красными, на выкате глазами, потом быстро встал, большой, сгорбленный, нескладный. Его сильно качнуло в сторону, он уцепился за стол и сказал пьяным, заплетающимся языком:
- Бор-рис Лавр-рович? В-вот не ожидал! К-каким ветром занесло?
- Ты что, пьян? - нахмурившись, строго спросил Зырянов.
- Есть маленько, Бор-рис Лавр-рович. Виноват. Именинник вчера был, ангела своего вспрыснул. Утром башка трещала с похмелюги, стаканчик грохнул - и в-вот опять еле на копыльях держусь. Но это ер-рунда. Пьяница проспится - человеком будет, а дурак - дураком и останется.
- Где Багрянцев?
- Колька? Мастер? Ушел в лесосеку. Послал его замерять вчерашнюю рубку. Он у меня молодчага!
Нина Андреевна смотрела на него расширенными глазами.
- Это жена Багрянцева, - по-прежнему держась строго, сказал Зырянов, кивнув на Нину Андреевну.
Пьяный начальник поспешил отрекомендоваться. Раскланиваясь, описал ногой дугу, ухватился за стол.
- Очень приятно познакомиться. Ошурков Степан Кузьмич - сын собственных родителей, проклятый за непочтение стариков.
Нина Андреевна повела плечами и спросила:
- А где живет Багрянцев?
- Тут, близко, - сказал начальник участка. - Ступайте, он, может, уже и дома. Как выйдете с крыльца - сразу налево за барак. Увидите возле елок домик на одно окно, там и живет Багрянцев.
Подслеповатый домик с малюсеньким слезящимся окошком отыскать было нетрудно. Нина Андреевна вошла во дворик. Возле крыльца ходили и пили воду из деревянного корыта куры, а чуть подальше лежал, пережевывая жвачку, бурый теленок.
После улицы в избе показалось слишком темно. Оглядевшись у порога, она увидела впереди узкий проход между русской печью и кроватью; в конце его был стол, накрытый рыжей клеенкой, а возле стола на лавке сидела белокурая девочка с котенком на коленях; весь угол, снизу доверху, был заставлен коричневыми квадратиками икон старинного письма. Свет из окна падал на стол, на плечо девочки и на пол до самого порога. Нина Андреевна поздоровалась.
- Здравствуйте! - ответила девочка, с любопытством разглядывая незнакомую женщину.
- Скажите, Багрянцев здесь живет?
- Дядя Коля? Здесь.
Нина Андреевна прошла вперед, чуть не касаясь головой низко нависшего потолка. Попросила разрешения присесть. Девочка с котенком охотно отодвинулась в угол, уступив свое место возле стола. Сняв санитарную сумку, Багрянцева поставила ее возле ножки широкой деревянной кровати.
- Вас вызвали к дяде Коле? Вы фельдшерица? - спросила девочка, посматривая на сумку с красным крестом.
- Я - врач, - сказала Нина Андреевна. - Почему ты думаешь, что меня вызвали?
- Вчера Степан Кузьмич, начальник нашего участка, говорил, что надо вызвать по телефону из Чаруса фельдшера, чтобы оказала помощь дяде Коле.
- Дядя Коля разве болеет? Что с ним?
- Он три дня подряд пил водку вместе со Степаном Кузьмичом, а потом ему стало плохо. Степан Кузьмич и моя мама сказали, что дядя Коля загорелся, начали его обливать водой, только я не видела никакого дыму. У дяди Коли внутри загорелось от вина.
- Теперь ему лучше?
- Ага. Его потом парным молоком отпаивали.
- А где он сейчас?
- Пошел в делянку. И моя мама пошла с ним.
- Твоя мама разве в лесу работает?
- Да, в лесу.
- Что делает?
- Лес рубит.
- Папа у вас есть?
- Нет, папа у нас погиб на фронте, мама говорит, что еще в начале войны пришла похоронная. Нам за папу пенсию платят.
- Семья у вас большая? Братишки есть, сестренки?
- Нет, мы с мамой одни, да дядя Коля живет с нами. Он у нас вместо папы. Вначале мама сердилась на дядю Колю, что он водки много пьет, выгнать собиралась, а теперь ничего, примирилась, только деньги от него стала прятать. Как появятся у него деньги, уедет в Чарус, там напьется. Мама сколько раз ходила разыскивать его, боится, кабы где-нибудь не заблудился в лесу, в болото не попал с пьяных-то глаз.
В тесной избушке Нине Андреевне стало душно. Она расстегнула ворот гимнастерки, кусала губы, стараясь сдержать нервную дрожь.
- Вам, тетя, холодно? - спросила девочка.
- Нет, ничего. Это так. Пройдет.
- А то полезайте на печку. Мама и дядя Коля приходят из лесу поздно, когда темнеть начинает.
В контору лесоучастка Нина Андреевна не вошла, а вбежала. Глаза ее были сухи и жестки.
- Едемте, едемте! - сказала она, судорожно схватив Зырянова за руку. - Или, впрочем, оставайтесь, у вас свои дела, я одна дорогу найду.
- Нина Андреевна, что с вами?
- Нет, нет, я не могу, я поехала. До свидания!
8
Направление в Чарусский леспромхоз Багрянцев воспринял как самое тяжелое наказание. Одна лишь мысль об Уральском Севере, тайге, трескучих морозах вызывала у него содрогание. Явившись домой с путевкой в кармане, он, не раздеваясь, прошелся по комнатам своей обширной квартиры, взглянул на ковры, огромные зеркала, на семейные фотографии, упал на кушетку и заплакал. В квартире он был один и поэтому не сдерживал своих чувств. Большой, холеный, в темно-голубой шинели с каракулевым воротником, он плакал навзрыд, как мальчишка, плакал до того, что рукав шинели на сгибе у локтя стал мокрым.
Нина Андреевна, вернувшись с работы, увидела его на кушетке с красными воспаленными глазами и подумала, что он пьян.
- Николай, ну как тебе не стыдно, - не сдержалась она. - Ты же дал слово не пить. И вот опять…
Багрянцев встал, подошел к жене, дохнул ей в лицо.
- Разве от меня пахнет?
- Так ты, что же, плакал?
- Прощай, Нина, вот путевка туда, куда Макар телят не гоняет.
И он подал жене бумажку, смятую в кулаке, похожую на елочную конфетку-хлопушку.
Прочитав документ, Нина Андреевна спокойно сказала:
- Коля, но ведь ты сам просил, мыс тобой решили, что ты искупишь вину на работе. Не могли же тебя послать туда, где и без тебя людей достаточно. Это испытание, а не работа по твоему выбору… Поезжай, Николай. Это нужно для чести, для твоего доброго имени.
Она усадила мужа на кушетку, сама опустилась рядом и погладила его по волосам.
В леспромхозе Багрянцева приняли радушно, будто своего человека, долгое время находившегося где-то в отлучке. Директор сам повел его в лесосеки, познакомил с людьми, с техникой, со всей премудростью лесного дела. А когда Багрянцев отдохнул с дороги, освоился на новом месте, директор предложил ему поработать учеником мастера.
На центральном Чарусском лесоучастке в ту пору мастером работал Иван Александрович Шайдуров. Николая Георгиевича, пришедшего к нему на дом, старый лесоруб встретил с несказанной радостью. Тут же распорядился насчет самовара. Усадил гостя за стол. А потом, уже за стаканом чая, сказал:
- Давно я поджидаю себе замену. Вот уже второй год, как втюрили меня в мастера. А какой из меня мастер? Не работаю в лесу, а только плюхаюсь. Нет у меня этого таланта, чтобы руководить людьми.
- Почему вы думаете, что нет? - спросил Багрянцев, стараясь поддержать разговор.
- Сам знаю, что не гожусь. Мастер должен быть живым, разворотливым. За день ему надо многое сделать, всем работу дать, за всем присмотреть. А я как зайду в первую попавшуюся делянку, вижу: у того дело не клеится, у другого - народ-то все новый. Ну, и начинаю учить, как надо работать: валю лес, кряжую, колю. Пока научишь одного-двух, десятки людей в других делянках работают "как бог на душу положит". А там, смотришь, кончился день, не сделано то, другое, пятое-десятое. Люди идут по домам, а ты, приняв заготовленную древесину, спешишь в контору, докладываешь, что сделано. Сидишь, преешь, а тебе шею мылят. Домой придешь поздно, усталый, сердитый.
Наполнив опорожненные чашки из шипящего самовара, Шайдуров продолжал:
- У нас в семье любимое дело - песни. Раньше, бывалоча, после работы соберемся все: сын, невестка, две дочери, внучата. Рассаживаемся вот здесь вокруг стола, я беру гармонь. Поем целыми вечерами, иной раз до глубокой ночи. Летом, когда окна открыты, возле завалинки народ собирается чуть не со всего Чаруса. Сидят, стоят - слушают. И озеро, и лес будто притихнут… А теперь народ частенько спрашивает: "Иван Александрович, чтой-то вы петь не стали? Скучно в Чарусе без песен". А я говорю: "Погодите, скоро благим матом запою…"
Из-за кухонной переборки выглянула жена Шайдурова, высокая, дородная женщина.
- Ему соседи-то все говорят: "Брось не свою работу. Какой ты мастер? Не мастер, а грех". Так ведь не слушает, тянет лямку.
- А что я сделаю? - сказал Шайдуров. - Я ведь не сам напросился, меня поставили, выдвинули, а разве можно перечить, когда сам видишь, что, кроме тебя, работать тут совсем некому. Со мной получилась такая же история, как с моим старым дружком, директором леспромхоза Яковом Тимофеевичем. Тот все-таки вошел в новые оглобли, везет, а вот я не могу, спотыкаюсь. Лес рубить, кряжевать - вот это мое дело!
В лесосеки Багрянцев стал ходить с Иваном Александровичем. Старый лесоруб "натаскивал" ученика на заготовке и вывозке древесины, вооружил его таблицей для измерения кубатуры бревен, рулеткой и черным карандашом - грифелем, а сам только проверял, так ли все делает Николай Георгиевич. Ученик оказался смышленым.
Жил Багрянцев вначале в холостяцкой квартире Зырянова, спал на кушетке, питался в столовой, а как познакомился с Шайдуровым, тот пригласил его к себе в большой пятистенный дом на берегу озера, на домашние харчи: на жирные щи, масляные каши, на воскресные русские пироги и шаньги.
Багрянцев обжился на новом месте, сработался с людьми, и далекий северный леспромхоз теперь уже не казался диким и страшным. Права была жена: везде работают свои, сердечные люди. Об этом он и писал Нине Андреевне.
Писал и высчитывал дни, когда он снова сможет вернуться к семье. Были моменты, когда тоска брала его за горло, и тогда у него первым, самым близким желанием было - выпить, заглушить одолевшее его чувство одиночества. Но он боролся и побеждал свою слабость. В этом ему помогали Шайдуровы, их дружная семья, их песни, которые теперь снова привлекали чарусцев. Молодежь лесного поселка после работы шла в клуб, на танцы, на самодеятельные вечеринки, а пожилые люди, соседи, найдя какое-либо заделье, сходились в просторную избу Ивана Александровича, да и застревали здесь допоздна.
В один из зимних морозных дней директор леспромхоза позвал Багрянцева к себе в кабинет.
- Николай Георгиевич, у нас с вами такой разговор, - начал он. - Нам прислали молодого специалиста, окончившего лесной техникум. Решается вопрос, куда его определить. Он просит оставить его здесь, на центральном участке. Парень еще зеленый, неопытный. А нам дозарезу нужен человек на Моховое. Начальником там работает Степан Кузьмич Ошурков. Старый лесной зубр. Дело знает, однако крепко закладывает за воротник. Так вот, не поедете ли вы в Моховое? Попервости поработаете мастером, оглядитесь, а потом мы Степана Кузьмича куда-нибудь перекинем на менее ответственную работу.
Багрянцеву пришлось согласиться.
В одном из бараков на Моховом ему отвели уголок, отгороженный досками. До этого там хранились связки негодных топоров, выщербленные полотнища поперечных пил, топорища, черенки метелок, лопат и стопка новых откаленных кирпичей. Все это убрали, каморку выбелили, вымыли, втащили топчан, грубо сколоченный стол, табуретку.
В непривычной обстановке Багрянцев приуныл. Повесил свою офицерскую шинель на гвоздик, вытянул из-под топчана пузатый кожаный чемодан, извлек из него бумагу, авторучку и сел за письмо к жене. Какие только краски, эпитеты не пустил он в дело! Настоящее суровое испытание для него начинается, оказывается, только теперь. Из Чаруса, из центрального поселка леспромхоза, его перебросили в самую захудалую дыру, в глухомань, где все, мужчины и женщины, ходят в засаленных ватных фуфайках и брюках. Нет тут ни театра, ни кино, картины раз или два в месяц показывают в конторе, а экраном служит оборотная сторона географической карты. Здешний начальник, с кем придется работать, закоренелый пьяница. Про свое новое жилище Николай Георгиевич писал:
"На Моховом мне отвели "комнату" в бревенчатом бараке. У меня такое впечатление, что я поселился в дровянике. А в соседней комнатушке стоит кипятильник-титан, дым из топки бьет под потолок и пробирается через щелки ко мне. Напротив, через коридорчик, находится сушилка. В ней лесорубы развешивают свою мокрую одежду, портянки. Сердце стынет, когда подумаешь, что в этом захолустье предстоит жить, работать".
На другой день вместе с рабочими Багрянцев вышел в лесосеку. Утро выдалось тихое, морозное. Слышно было, как в предрассветных сумерках поскрипывает снежок под ногами людей, расходящихся узкими тропинками по делянкам.
Свой трудовой день Николай Георгиевич начал с обхода работающих бригад. Миновав одну из лесных кулис, он очутился на широком вырубе. От кромки дремучего ельника то и дело с шумом отваливались огромные деревья, со свистом падали, подымая в воздух снежные облака.
- Это чья делянка? - спросил Багрянцев, подходя к двум женщинам, обрубавшим топорами сучья с густых, мохнатых лесин. Женщины оглядели незнакомого человека в ладно скроенной военной шинели, с воротником будто из заснеженного каракуля и в такой же папахе.
- Тут Хрисанфов пластает лес, - сказала небольшая худенькая работница, вонзив в Багрянцева острый взгляд поразительно черных смолянистых глаз. - Этот леший Хрисанфов как зайдет в делянку, так чисто медведь наворочает лесу. Никак за ним не поспеваем. А лесины, поглядите-ка, ровно в шубы закутаны.
Помолчав, женщина спросила:
- А вы не новый ли мастер наш?
Багрянцев ответил утвердительно. Черные глаза ее потеплели.
- Чтой-то вы пошли в лес в шинели? Тут убродно. Вы бы хоть полы-то подобрали, подоткнули за ремень. Пошли бы к начальнику, Степану Кузьмичу, он бы выписал вам спецовку. А так-то разве дело?