Получив квитанцию, он вернулся в вагон, купив по дороге у мальчишки пирожок с мясом. Разложив на коленях вытащенный из кармана обрывок газеты, он принялся уплетать пирожок, не замечая, что худенькая пассажирка с верхней койки наблюдает за ним.
Он доел пирожок, тщательно подобрал с газеты все крошки и откинулся на спинку сиденья, сложив руки на груди.
Им овладела легкая и нежащая бестревожность; голос совести больше не мучил его.
Внезапно он увидел над своей головой свесившуюся с верхней койки женскую ножку в телесно-розовом шелковом чулке. На ней, вися только на пальцах, покачивалась, поблескивая, лакированная туфелька.
Модест Иванович инстинктивно отвел глаза; однако ритмическое покачивание туфельки неотвратимо приковывало его внимание. Он покраснел и хотел выйти в коридор; но ножка вздрогнула, туфелька сорвалась и с сухим кожаным стуком ударилась об пол.
Модест Иванович, захолодев, услышал капризно-жалобный голос:
- Ай, моя туфелька!
Он не шевельнулся, он сидел, растопырив руки и не отрывая взгляда от лежащей на полу бочком туфельки.
Капризно-жалобный голос сказал опять:
- Будьте добры, если вас не затруднит… Мне очень неудобно слезать.
Модест Иванович стремительно, словно хотел упасть рядом с туфлей, нагнулся, неловко схватил ее и, не подымая головы, ткнул вверх.
Пассажирка сказала:
- Ах, простите, что я затрудняю вас, но эти жесткие вагоны - такой кошмар. Я даже повернуться не в силах. Не сможете ли вы мне надеть туфельку? Тысячу раз извините…
Модест Иванович затрепетал, смотря в сторону, пытался одной рукой насунуть туфельку на спущенную ступню. Но туфелька не надевалась.
Пассажирка засмеялась:
- Ах, какой вы неуклюжий! Неужели вы никогда не надевали туфель дамам? Да не так же. Возьмите одной рукой за щиколку, а другой надевайте. Ну, ну, так.
Модест Иванович несмело сунул и другую руку и коснулся теплого скользкого шелка, обжегшего его пальцы. Это ощущение словно пронизало его щекотной и горячей дрожью с головы до пят, и было одновременно страшно и сладостно. Так сладостно, что, уже надев туфельку, он не отнимал пальцев, как будто нога была металлом, к которому прилипает кожа в жестокий мороз.
Пассажирка, прищурив длинные томные глаза, с усмешкой смотрела на Модеста Ивановича.
- Ай, ай, какой увалень! - сказала она. - Сколько вам лет?
- Тридцать пять, - сухим хрипом выжал из себя Модест Иванович.
- Неужели? И вы до сих пор не научились надевать дамам туфли? Какой стыд! Или вы умеете только снимать? Вы женаты? А ваша жена не сердится, что вы не умеете надевать ей туфли? - забрасывала пассажирка вопросами под хохот соседей.
Модест Иванович выпустил наконец ногу пассажирки и бессмысленно топтался в узком пространстве между койками, не зная, что делать.
- Боже, какой симпатичный медведь! - вскрикнула пассажирка, всплеснув руками и зазвенев надетыми на них браслетами. - Вас, я вижу, надо дрессировать. Помогите мне слезть.
Она положила руку, пахнущую духами, на плечо Модесту Ивановичу и спорхнула вниз, навалившись на Модеста Ивановича хрупким и ясно ощущаемым сквозь легкую летнюю блузку телом.
- Пойдемте на площадку. Здесь такая давка и духота. Ненавижу ездить в жестких, - сказала она, продевая руку под локоть Модеста Ивановича, и, блеснув глазами, спросила. - А как вас зовут?
- Модест Иванович.
- Очень мило… очень. Ну, пожалуйте.
Модест Иванович вздохнул и покорно пошел за пассажиркой по проходу, вдыхая запах духов и пудры, дразнивший и волновавший его.
В тамбуре пассажирка открыла дверь и села на ступеньку вагона. Ветер затрепал ее газовый шарф, шлепнул его концом по коленям Модеста Ивановича. Он вздрогнул от чуть слышного прикосновения ткани и покраснел.
Пассажирка запрокинула голову назад и, показывал мелкие беличьи зубы, сказала:
- Знаете ли, Модест Иванович, вы меня ужасно заинтересовали. Ужасно! У вас такой милый вид. Я очень боюсь в дороге знакомиться. Теперь развелось столько ужасных людей. Но вы произвели на меня самое лучшее впечатление. Я чувствую, что вам можно верить. Вы едете на курорт? Вы служащий?
Она щебетала быстро, с лукавым прищуриванием глаз, и ее голос, фигура, глаза, улыбка очаровывали Модеста Ивановича с каждой минутой все прочнее. Он немного помедлил с ответом на ее последние вопросы, обдумывая, что сказать такой милой, ласковой и прелестной женщине.
- Видите… - Он замялся. - Простите, я не знаю, как вас называть?
- Меня зовут Клавдией, - ответила пассажирка.
- А по отчеству?
- Нет, нет! Называйте меня без отчества: просто Клавой. Я маленькая, и мне хочется, чтобы со мной обращались, как с маленькой. Я люблю, чтобы мои друзья звали меня Кла-авой, - протянула она нараспев.
Модест Иванович беспомощно потупился.
Голос, вкрадчиво-нежный, томительный и льстивый, это требование звать полчаса назад еще совершенно чужую женщину уменьшительным именем - наполняли его предчувствием необычайного. Он провел языком по пересохшим губам.
- Да что же вы стоите, садитесь тут, - предложила Клава, отодвигаясь к поручням вагона.
Модест Иванович неловко, цепляясь за поручни и зажмурившись, - у него кружилась голова от мелькания шпал под вагонами, - сел рядом с ней.
- Ну, рассказывайте! Вы лечиться или отдыхать?
Модест Иванович прокашлялся.
- Собственно говоря, я даже не знаю, как вам объяснить… Я совсем не на курорт. И не лечиться, и не отдыхать… Я, как бы это выразиться… я… ну, беглый!
- Как! - вскрикнула изумленная Клава. - Вы беглый? Боже, как это интересно! - Она теснее придвинулась к Модесту Ивановичу. - Беглый! Откуда вы бежали? Из тюрьмы? Вы убили кого-нибудь? Вашу жену? Из ревности?
Модест Иванович вспыхнул и сделал протестующий жест.
- Нет, вы меня не поняли. Я никого не убивал.
- Ах, простите. Я глупая, я не поняла. Вы бежали. - Она оглянулась и, понизив голос, приближая губы вплотную к уху Модеста Ивановича, шепнула сквозь лязг колес. - Вы бежали из гепеу. Вы, вероятно, бывший граф или князь… Я сразу угадала. У вас такое лицо.
Модест Иванович нахмурился.
- Я честный гражданин, - ответил он почти сурово, - никакой не граф, и фамилия моя - Кутиков. И бежал я вовсе не из тюрьмы и не от гепеу.
- Ну вот! От кого же еще можно бежать? - Разочарованно проворковала Клава, выпятив губы.
Модест Иванович испугался, что она встанет и уйдет от него.
- Я бежал от жены, - вставил он поспешно.
Глаза Клавы округлились.
- От же-ены? Что вы говорите? Это тоже восхитительно. Тогда мы с вами прямо товарищи. Я тоже почти бежала от мужа. Собственно, он мне даже не муж, а так… Но он мне надоел, и я убежала от него месяца на два. Конечно, с его согласия. Но это дела не меняет. Расскажите, почему вы бежали от вашей жены? Это так меня интригует! Ужасно!
Модест Иванович помолчал, подбирая мысли, чтобы начать рассказ. Клава торопила его, теребя за рукав:
- Да ну же, ну! Рассказывайте. Экий копун!..
И, подстегиваемый восхищенными, беспрерывными понуканиями соседки, Модест Иванович, на ступеньке вагона, над уносящимися назад шпалами, рассказал ей историю своей жизни от начала и до последнего дня в родном городе.
- Ну, вот и еду. Даже не знаю куда… Наобум! Только знаю, что туда, домой, я не возвращусь. Ни за что, - решительно закончил он.
- Бедненький, - сказала Клава, похлопав его по руке. - Как мне вас жаль!.. Вам нужен сейчас друг. Да, да, именно друг и именно женщина. Мужчины такие бесчувственные… Хотите, я буду вашим другом?
Модесту Ивановичу показалось, что вагонная подножка оторвалась и он с бешеной быстротой летит в звенящую пропасть.
Клава дотронулась до его щеки.
- Ну, что же?.. Хотите?
- Спасибо!.. Но только… боже мой! - вскрикнул Модест Иванович. - Я - такой… скучный, неинтересный, а вы такая… такая… - он захлебнулся, - такая чудная.
Клава сняла с Модеста Ивановича каскетку и, трепля его соломенные волосы, прощебетала:
- Вы мне очень нравитесь, очень. Мы - друзья.
6
Пообедав в Александровне и распив для крепости дружеского союза бутылку "Шато-Икем", Модест Иванович, после отхода поезда, опять устроился в тамбуре вместе с Клавой.
Клава смеялась, нежно глядела, пела вполголоса песенки Вертинского слабым глуховатым голоском.
Модест Иванович стоял и таял. Клава казалась ему неземным существом, и вся она, от стриженой сухощавой птичьей головки до острых кончиков лакированных туфель, была особенно желанно милой, но коснуться ее было страшно.
В оловянное ваше сердце
До сих пор не попал никто… -
вкрадчиво пела Клава, опуская на щеки густо начерченные ресницы и вскидывая из-под них на Модеста Ивановича неизъяснимый взгляд.
Внезапно прервав пение, она сказала:
- Боже мой! Вы опять стоите? Вот чудачок? Здесь же есть место.
Она подвинулась.
Модест Иванович затоптался. Ему и хотелось сесть, и какой-то внутренний голос невнятно предостерегал.
- Ха-ха-ха! - брызнула капельками смеха Клава. - Вы боитесь? Это вас так напугала ваша жена? Но я же не похожа на нее? А может быть, похожа? Ай, какое несчастье!
- Нет, нет, что вы?! Разве можно сравнить? - задохнувшись набежавшей в рот слюной, пролепетал Модест Иванович.
- Да ну? Значит, я лучше? Да? Какой вы милый! Ну, садитесь же.
Модест Иванович сел.
На узеньком сиденье было тесно. С одной стороны от двери вагона продувал острый ветерок, с другой мягкой теплотой давило сквозь дым батиста бедро Клавы, и у Модеста Ивановича было ощущение, словно к одному боку приставили пузырь со льдом, а к другому горчичник. От этого он заерзал и не смел поднять глаз.
- Вам неудобно? Возьмите меня за талию! - приказала Клава.
Модест Иванович послушно и неловко положил пальцы на ее спину.
- Итак, вы, значит, не знаете даже, куда ехать? Бедненький! Но ведь нужно же вам придумать место назначения, - продолжала Клава и, помолчав, предложила. - Хотите ехать со мной? Я еду в Балаклаву. У меня там дело, мне обязательно нужно туда. А вам ведь все равно. А я не хочу расстаться с вами. Я так к вам привязалась, вы такой ми-ивый, - протянула она, ставя "в" вместо "л" в слове "милый".
Модест Иванович вздрогнул и быстро взглянул на Клаву. Неужели он не ослышался? Неужели? И торопливо, чтобы она не успела передумать, вскрикнул:
- Конечно! Конечно, мне все равно куда. Я тоже хочу… быть возле вас, - тихо и стыдясь сказал он.
Клава подняла к его губам свою ладонь, и Модест Иванович клюнул ее носом. Клава замолчала.
Звон и лязг под полом вагона редел, поезд замедлял ход.
Клава лукаво пропела:
Огонек синевато-звонкий,
И под музыку, шум и гам
Ваше сердце на нитке тонкой
Покатилось к его ногам.
Грохоча роликами, откатилась дверь тамбура, и в нее протиснулся широкоплечий обер поезда. Увидев Модеста Ивановича и Клаву, он приветливо осклабился.
- Задержка, граждане. На полустанке простоим два часа. Так что, ежели желаете, можете погулять по степу при луне.
- А что случилось? - спросила Клава, вставая, и в ее вопросе Модесту Ивановичу послышалась тревога.
- Да ничего такого. Платформа впереди опрокинулась. Убирають, - ответил обер, проходя в вагон.
Клава вздохнула.
- Пойдемте, в самом деле, погуляем. Ночь чудная такая, не стоит сидеть в вагоне.
Модест Иванович спрыгнул на дощатую платформу полустанка, едва остановился поезд, и подхватил Клаву.
Они прошли мимо красной добродушной водокачки и станционного баштана - и вышли в степь.
Вдоль путей тянулись шпалеры желтой акации. Ее вырезные листики дрожали в сумраке с тонким шелестом, словно бесчисленные крылья стрекоз. Рельсы блестели лентами серебряного серпантина, брошенными в степное марево. Ковыли бледно пушились под ногами, переливаясь волнами… Волнующей горечью плыл полынный запах.
Далеко за мягкими шапками курганов горела широкая полоса искрами рассыпанного сахара. Искры дрожали, плыли, мельтешили в глазах.
- Сиваш, - шепнула Клава, указывая на этот мелькающий блеск. - А завтра увидим настоящее море.
Она крепче прижала поддерживающую руку Модеста Ивановича и заглянула снизу ему в лицо дикими козьими глазами.
В них был такой же дрожащий блеск, как в далекой воде Сиваша. Он тревожил, томил и лишал сил.
Модест Иванович остановился.
- Вы устали? - спросила Клава.
Модест Иванович с усилием повернул присохший к зубам язык.
- Н-нет, - сказал он, заикнувшись и подрагивая нижней челюстью, - н-нет. У меня голова кружится.
- Ну? Неужели? - прошептала Клава, придвигаясь еще ближе. - Отчего же? Это, наверное, от полыни, - безжалостно-наивно сказала она, с такой же одичалой, как глаза, улыбкой.
- Н-не знаю… Мне страшно, - выдавил, теряя сознание, Модест Иванович.
Клава усмехнулась еще томительней. Яркие губы-пиявочки были совсем рядом, жадно топырились, готовые присосаться, то казались маленькими с булавочную головку, то растягивались до громадных размеров.
- Ну, - глухо сказала Клава, кладя руки на плечи Модеста Ивановича, - что же дальше?
Модест Иванович оседал под нажимом, пока пиявочки не оказались на уровне его рта. Тогда он почувствовал тупой укол и никогда не испытанную дрожь.
Застонав, он схватил легкое тело Клавы, прижался к ее рту, так что стукнули встретившиеся зубы, и, хрипя, колотясь, целовал, целовал, торопясь насытиться, наверстать все утраченное за пустую свою жизнь.
С полустанка дребезгом ударил звонок повестки. Клава уперлась ладонями в грудь Модеста Ивановича.
- Пусти… пусти же, сумасшедшенький! - притворно-испуганно вскрикнула она. - Поезд уйдет.
Но Модест Иванович не слушал и тянулся к ней, жалобно мыча.
- Ну, довольно, глупый. Довольно. Еще успеешь, - сказала Клава, закрывая его рот ладонью. - Нужно ведь идти.
Модест Иванович всхлипнул и отрезвел, увидел степь, лунный опаловый дым, высокую водокачку, освещенную черточку поезда и белый волан пара над паровозом. Все показалось ему преображенным и прекрасным.
- Клава! - сказал он отчаянно. - Клавочка!..
- Идем, - Клава тряхнула головой и поспешно пошла к полустанку.
Модест Иванович, путаясь в ковылях, вприпрыжку спешил за ней.
У водокачки Клава замедлила шаги и снова взяла Модеста Ивановича под руку.
- Боже, как не хочется возвращаться в этот треклятый вагон. Тесно, дымно, воняет, со всех сторон глазеют. Гадость. А мне хочется побыть с тобой, мивый.
- Что же делать? - отчаянно сказал Модест Иванович.
Клава остановилась.
- Да есть выход… Перейдем в международный в отдельное купе. Придется немного доплатить, зато…
- А пустят? - перебил Модест Иванович: международный вагон казался ему запретным местом.
- Чудачок, - приближалась Клава, - если заплатить, так и в рай пустят.
У международного вагона стоял проводник в синей куртке с блестящими пуговицами. Клава, оставив Модеста Ивановича, подошла к нему. Модест Иванович слыхал, как она тихо говорила с проводником, и проводник лениво, покровительственным баском, ответил:
- Пожалуйста, гражданка. Хоть сейчас можете садиться, по крайности живые люди будут, а то вагон пустой идет. А вещи я вам перенесу. В четвертом вагоне, говорите, десятое место? Ладно. В Джанкое приплату сделаем - баста.
Он открыл дверь.
- Котик, - позвала Клава Модеста Ивановича. - Все в порядке.
Проводник отпер купе и дал свет. Серая бархатная кабинка была раем после духоты и формалиновой вони жесткого вагона. Модест Иванович развалился на пружинящем диванчике и почувствовал себя значительным, важным и всемогущим.
Проводник принес вещи Клавы в момент отхода поезда.
- Так вы, гражданин, дайте мне, значит, сорок два рубля на доплату и можете спать до самого Севастополя спокойно.
Модест Иванович отсчитал пять червонцев.
- Сдачу я вам с билетами принесу.
- Не нужно сдачи, - охмелев от собственного величия, сказал Модест Иванович. Проводник низко склонился, захлопывая дверь.
- Котик! Ты с ума сошел! Восемь рублей на чай! - возмутилась Клава.
- Ничего, ничего, - поспешно сказал Модест Иванович. - Я никогда не тратил денег. Пусть. Он - бедный человек.
- Ты добренький, - улыбнулась Клава, снимая с Модеста Ивановича каскетку и ероша соломенные волосы.
- Вот мы и одни с тобой, котик. Ты рад?
Поезд грохотал по насыпи. С обеих сторон плескалась в насыпь зажженная луной вода.
Клава долго стояла у окошка, поднялась и развязала поясок платья.
Раскладывая постель на верхнем диванчике, сказала:
- Пора спатьки, котик.
- Да, - ответил Модест Иванович, цокнув зубами.
Клава погасила лампочку.
Модест Иванович слышал в темноте царапающее шуршанье платья, словно шелестела крыльями невидимая ночная бабочка, и смутно видел тонкий силуэт. Скрипнули пружины дивана, и голос Клавы позвал сверху:
- Котик! Поцелуй меня и скажи мне "бай-баиньки".
С остановившимся сердцем Модест Иванович поднялся и, едва поднимая ноги, подошел к краю койки, ощупывая темноту.
Пальцы его запутались в Клавиных волосах, и Клавины руки захлестнули душистой петлей его голову.
……………………………………………………
Модест Иванович повернулся и рядом с собой на подушке увидел розовую, покрытую пушком щеку. Клава улыбалась ему.
Модест Иванович застыдился и спрятал глаза.
Клава сладко потянулась и поцеловала Модеста Ивановича в нос.
- Котик мной доволен? - спросила она.
Модест Иванович вместо ответа потерся губами о Клавино тоненькое плечо.