* * *
В ожидании обещанного транспорта время проходит в напряженной работе по устройству Берелёхской базы. С каждым днем все больше больных приходит к нам в палатку. Узнали, что среди нас есть врач, идут со всех организаций треста, работающих в долине Берелёха.
- У нас с Наташей прием пациентов, как в большой больнице, - отмечает Татьяна Васильевна..
Частенько нам с Рябовым приходится выходить из палатки на мороз, мешаем принимать больных. Наконец, договариваемся с Луневым, и он отгораживает в чайной уголок для медпункта.
Ежедневно поздно вечером мы с Наташей слушаем один и тот же разговор:
- Опять, Таянка, ты целый день до ночи голодная с больными возилась. Нельзя же так. Надолго ли тебя хватит?
- Не сердись, Николка, что я, могу сделать?.. Больных много, всем хочется помочь. У меня сегодня старушка якутка с застарелой опухолью была. За сто километров приехала. Придется ее на операцию послать в Магадан…
Часто Татьяне Васильевне удается уговорить меня выписать со склада дефицитные продукты для улучшения питания своих пациентов…
Утро выходного дня. В палатке все в сборе. Хозяйки навели порядок и уют. Мы с Николаем Степановичем ждем чая с мясными пирожками.
Около полуоткрытой двери появляется тень и слышится голос. - Можно войти?
- Входите, только осторожно! - приглашают хозяйки, торопливо убирая с дороги свою стряпню.
В палатку втискивается почти на четвереньках фигура, закутанная в меха и, выпрямившись, представляется:
- Врач Рождественский!
Я вспоминаю нашу с ним прошлогоднюю встречу на Улахан-Чистае… - Рад познакомиться с коллегой, - продолжает он, - Командирован Средниканским райисполкомом в якутское селение Оротук на борьбу с эпидемией кори. Взрослые болеют. Прибыл сюда с тасканскими артельными оленями. Двести штук их пришло.
"Это прибыли обещанные нам олени", - думаю я.
Вечером, после ухода гостя, к нашему грузу подходит шестьдесят порожних нарт. Каюры распрягают оленей и угоняют их пастись.
Транспорт привел агент оленесовхоза Егор Ананьевич Винокуров - мои старый знакомый.
- Двумя транспортами по тридцать нарт надо ехать, - говорит он, неторопливо потягивая из блюдечка чай. - Меньше оленей, собирать легче будет.
Пауза, несколько глотков чая - и продолжение, заставляющее меня насторожиться:
- Тяжелая сейчас дорога на Индигирку. Мучения много примете. Мороз большой, снег маленький. Кочки много - нарты ломаться будут. К каюрам болезнь пристала. Беда, трудная дорога.
И вот погрузка нарт давно закончена, но бригадир каюров, старик эвен Семен Корякин, каждый вечер появляется в нашей палатке и, сев на корточки в углу, закуривает трубку. Пуская едкие клубы махорочного дыма, он вечер за вечером сообщает одно и то же:
- Беда, дикий олень! Собрать не можем. Тайгу бежали десять оленей. Совсем не ученый олень. Как поедем, начальник? Наказание - не олень. Дикий, да дикий. Искать завтра пойдем.
Низкий, коренастый, нескладно, но крепко сшитый, Семен напоминает старую, корявую лиственницу, крепко вросшую корнями в каменистую мерзлую родную почву севера.
Целых три дня у нас уходит на сбор оленей.
Вечером перед отъездом наши хозяйки организовали "отвальную" и, расчувствовавшись, даже всплакнули.
- Ты, Наташенька, чаще пиши, как вы там устроитесь. Ждите нас с Николкой весной, прилетим на самолете.
- К вашему приезду мы построим дом. Будем в нем жить вместе, - уверяет подругу Наташа.
У нас с Рябовым идет деловой разговор: какие грузы дополнительно послать мне в первую очередь, чтобы обеспечить бесперебойную летнюю работу экспедиции.
Утром 24 декабря наконец собраны все олени. Их запрягли, и нарты одни за другими исчезают в морозном тумане. Мы с Наташей поедем последними..
Всего в нашем транспорте шестьдесят три нарты. Их ведут шесть каюров.
С нами едут завхоз Воробьев и восемь рабочих. Бригадиром у них Пятилетов. Шеф-поваром у нас Степан Лошкин. Обоих я знаю, оба Завербовались в экспедицию первыми. Едет с нами и авиационный штурман Иван Иванович; он вернется, как только найдет подходящее место для посадочной площадки. Его помощник Москалев останется на месте - принимать самолеты.
Нашему транспорту предстоит пройти триста километров по "целику" (неезженной снежной целине), пробивая дорогу по безлюдной тайге. Только в местности Талон нам встретятся две юрты якутов - братьев Дягелевых. Прошлой осенью я был в этих местах.
Проехав в первый день двенадцать километров, транспорт останавливается на ночлег.
- Ехать дальше нельзя, темно, - безапелляционно заявляет бригадир, распрягая передовых оленей. - Ночевать будем. Корм здесь хороший.
Оранжевый мутный диск солнца скрывается за гребнем сопки, короткий зимний день закончился. Каюры быстро отпускают оленей кормиться, привязывая наиболее диким из них на шею палки на веревке - "ченгаи", которые, бьют их по ногам и не дают далеко убежать.
Олени гуськом идут на пологую сопку и начинают энергично "копытить" - разгребать снег. Пофыркивая, они достают из-под него белый мох - ягель.
Мы разбились на три группы и ставим три бязевые палатки. И, как всегда бывает в первый день пути, все как-то не клеится. То запропастились куда-то топоры, то - веревки для палаток. Долго отвязываем: палатки от нарт плохо гнущимися от дьявольского мороза пальцами. Быстро темнеет.
Найдено ровное место для палаток, расчищен неглубокий снег, набросано немного веток. Ставим палатки по-якутски. Иван Иванович уже нарубил восемь шестов. Я их быстро связываю по три и ставлю, раздвинув треногой, на землю. Очищаю от сучков "матку", просовываю её в рукава палатки. Закидываем ее на верхушку расставленных треножек, растягиваем и закрепляем борта палатки к боковым шестам.
Москалев возится с печкой.
- Ни одно колено трубы не влезает в другое! - ругается он, - Вот дьявол!
Бросаюсь ему помогать и убеждаюсь, что все трубы, действительно, не "пригоняются". Обжигая руки (даже в перчатках!) о раскаленные морозом железные трубы, кое-как налаживаем и ставим в палатке печку, подложив два сырых полена, чтобы не загорелся под нею мох. Наши каюры и рабочие уже поставили палатки и в две пилы пилят дрова на ночь.
Еще немного возни с разжиганием печи, - и веселый огонек, разгораясь, начинает распространять благодатное тепло.
Большая, похожая на медный начищенный таз, луна лениво поднимается из-за сопки и освещает, мертвым светом неподвижные деревья, три наши маленькие дымящиеся, палатки и ряды груженых нарт. Тихо. Потрескивают от мороза деревья.
Торопливо вносим в палатку продукты, посуду, спальные мешки. На пол набрасываем оленьи шкуры.
Наташа уже возится около печки и командует нами, мужчинами. Встретившись со мной взглядом, спрашивает:
- Как-то мы будем ночевать при пятидесятиградусном морозе в бязевой палатке?
- Тебе ли, геолог у, бояться таежных трудностей!
На палатку мы набрасываем два брезента, по бокам ставим листы фанеры, и в ней становится сравнительно тепло.
Утром, чуть брезжит свет, я слышу сквозь тонкие стенки палатки осторожные шаги по скрипящему снегу и удары копыт. Это олени подбираются к грузам, чтобы разорвать своими острыми копытами сложенные на нартах мешки с солью и соленой рыбой. Соль для них - первейшее лакомство.
Однако; покушение; на наши запасы не удается: каюры огородили нарты тонким жердовником. Олени через него не перелезают. Вскоре начинаются так хорошо знакомые сборы в путь. Напившись чаю, каюры-мужчины во главе с их бригадиром Семеном начинают ловить оленей: Женщины, связав два-три "маута" (длинных тонких ремня), устраивают среди деревьев загон. Туда с криками "тать! тать!" гонят животных, идущих тесным табуном.
Неожиданно несколько "диких" оленей перескакивают через маут и стремительно мчатся в лес. Все начинается снова.
- Пора увязывать постели и складывать палатки! - торопится Наташа.
- Не спеши, торопыга, - удерживаю я ее.
Как бы в подтверждение моих слов, в палатку просовывается голова Семена.
- Оленей всех не собрать! - на его сморщенном, со следами обморожения лице виноватое выражение. Он показывает пять пальцев и говорит - Дикий орон. Искать, однако пойдем. Наказание, чистое наказание! - и голова исчезает.
Только к вечеру измученные, усталые каюры приводят пятерых не менее измученных, загнанных оленей.
Ехать уже поздно. Привязываем беглецов на ночь к деревьям, остальных отпускаем кормиться.
- Какой ненадежный транспорт эти олени, - говорит Москалев, - никогда нет уверенности, что их всех соберешь и уедешь.
- Но зато их кормить не надо. И в тайге везде для них дорога, - отвечаю я.
Такая езда, с задержками и неполадками, продолжается семь суток. Почти весь путь - Но болотам. На обмерзших кочках поломалась чуть ли не половина нарт. При морозах ниже пятидесяти градусов, они, сделанные из сырого дерева, становятся хрупкими, как стекло, и ломаются даже при небольших толчках. Промерзшая сбруя рвётся.
Мы выбились из сил, помогая оленям, то и дело перегружая нашу кладь, починяя нарты и сбрую. У всех обморожены лица и пальцы.
Пройдено только семьдесят километров.
Двое каюров, тяжело больные, видимо, корью, лежат, тепло укутанные, на нартах, стонут, кашляют и сморкаются.
- Их в тепло бы надо, - тревожится Наташа. - Хорошо бы добраться до Талона, до якутских юрт.
Она дает больным лекарства из дорожной аптечки, вспоминает наставления Рябовой.
- Ехать дальше нельзя, - заявляет Слепцов. - Дневать долго надо, нарты починять.
На его сморщенном, обмороженном лице апатия очень уставшего человека.
Неожиданно нас догоняет Винокуров. Он едет в легкой оленьей упряжке.
- Еду посмотреть, как идут транспорты. У всех несчастье, снегу мало, нарты ломаются… Больных я в Талон отвезу. Вам туда же надо ехать. Оставшимся здесь помощь оттуда пошлете. Дягелевы помогут починить нарты.
Он уезжает, забрав с собой больных.
- Правильно говорит Егор Ананьевич: ехать надо за помощью, - советует Пятилетов.
С трудом собрав оленей, мы на семи нартах перед закатом солнца трогаемся в путь. Лошкин у нас каюром.
- Куда едем, на ночь глядя! - слабо протестует Наташа.
Я успокаиваю ее:
- Ничего, взойдет луна, будет светло, как днем. Через три-четыре часа заночуем в теплых юртах.
Дорога - кочки и валежник. Нарты накатываются на деревья. Мороз - ниже пятидесяти пяти. Я уже каюсь, что поехал. Боюсь: вот-вот начнут ломаться хрупкие нарты.
Неожиданный раскат, резкий удар об дерево - и одна из нарт выбывает из строя. Груз валится в снег. Перегружаем его на другие нарты, а сами идем пешком.
Вскоре ломаются еще две нарты.
Олени, тяжело дыша, высунув красные языки, едва тянут: нарты перегружены.
Спускаемся к реке. Дорога по льду пошла ровнее. А Талона, его теплых юрт все нет и нет.
Иду вперед и, сколько ни всматриваюсь, не вижу ни долгожданного огонька, ни искр и дыма.
- Далеко еще до твоих юрт? - раздраженно спрашивает Наташа. Она еле плетется, но упорно не садится на нарты, жалея оленей.
- Не знаю, - честно сознаюсь я. - Прошлую осень я здесь проходил, сейчас, зимой да еще ночью совсем другой вид у местности…
При сумрачном свете луны мы долго объезжаем широко разлившуюся наледь.
По моим расчетам, где-то недалеко должны быть юрты. Кричим. Стреляем. Никакого ответа. Тихо. Лишь после выстрела долго перекатывается эхо.
Смотрю на часы. Двенадцать. Вспоминаю, что сегодня 31 декабря.
- С Новым годом, товарищи! - поздравляю я спутников.
- Встречу отложим на завтра, - отвечает за всех Наташа. - А сейчас надо остановиться на ночлег, пока, не замерзли. Не спать нам, видно, в теплых юртах.
Все ее поддерживают.
Но мы все-таки продолжаем плестись вперед: место открытое, нет дров и корма для оленей, вся долина покрыта застывшей наледью. Мороз все крепче и крепче. На минутку остановишься, потный, усталый, и моментально промерзаешь, дрожь пробирает. Уже второй час ночи. Часто падают выбившиеся из сил олени.
- Уж не прошли ли мы юрты? - тревожатся мои спутники.
Наконец наледь осталась позади. Находим подходящее место для ночлега: рядом - лесок, кучи валежника.
- И корм для оленей есть, и дрова, - говорит Лошкин. - Можно ночевать.
Луна скрывается за горой. Становится темно. Едва Двигаясь, негнущимися, застывшими пальцами ставим палатку. Попив чаю, валимся спать.
Утром долго не хочется выбираться на холод из теплого спального мешка. За утренним чаем выясняется, куда мы заехали, где ночевали. В палатку вваливается Винокуров и с ним два якута. В них я узнаю братьев Дягелевых - Михаила и ковыляющего на деревянной култышке Василия.
- Вы в самом центре поселка Талон стоите, - рассказывает Винокуров, - Юрту Василия вы проехали мимо. Километр до нее. А до хозяйства Михаила совсем немного не доехали.
Пять дней мы стоим на месте и капитально ремонтируем нарты.
Дальше у нас проводником Михаил Дягелев. Через невысокий перевал наш транспорт спускается по кочковатому болоту в широкую долину одного из притоков реки Неры. Мы в Якутии.
На дневке Михаил замечает свежий лыжный след. Пощупав его рукой, говорит:
- Это, однако, Заболотский, - его след. Близко промышляет. Его ловушки кругом.
На лыжах Михаил отправляется по следу. Вечером приводит худощавого якута, одетого в старенькую доху. Щеки старика обморожены, черные коротко остриженные волосы на его голове торчат во все стороны, как колючки ежа.
- Николай Заболотский его имя. Артыкский житель, - торопливо докладывает Михаил, - Дорогу и корма хорошо знает. Проводником согласен быть. До Артыка шесть кёс осталось. Близко. Я назад пойду, домой…
Заболотский, застенчиво улыбаясь, садится, поджав ноги, около входа в палатку. Он то и дело поглядывает на печку: там закипает чайник с густо заваренным чаем.
- Учугей начальник, богатый. Грузу много, - говорит он нам комплименты.
Угощаем его, он тотчас же решительно заявляет:
- Завтра в один день надо до Артыка дойти. Плохая дорога. Места горелые, кормов нет.
На следующий день до места дошла лишь половина нашего транспорта.
В маленькой закопченной юрте Николая тепло, горят в камельке дрова, освещая колеблющимся, неверным светом убогое жилье с земляным полом.
В тепле всех нас разморило, не хочется идти на улицу, ставить на морозе палатку. Хозяйка юрты гостеприимно угощает всех вяленой рыбой и кипятком, чуть заправленным молоком. Это, видимо, все, что у нее есть.
- Я еще раз убеждаюсь, что на территории работ Дальстроя местное население снабжается значительно лучше, чем в Якутии, - замечает Иван Иванович. - Но ничего, начнете вы, геологи, работать, за вами дорожники и горняки придут. Появятся заработки, и лучше заживут местные жители.
На следующий день в сопровождении чуть не всего мужского населения поселка (а в нем четыре юрты) осматриваем окрестности. Выбираем место для базы и аэродрома.
Три дня мы устраиваемся на выбранном месте. Ставим на каркасы палатки, перевозим груз. Транспорт порожняком возвращается обратно.
- Ожидайте меня в начале апреля, теперь на Самолете, - прощается штурман Иван Иванович, - Это побыстрее олешек будет. На трех "Антонах" забросаем вас грузами.
* * *
Устраиваем выходной день, первый после выезда из Берелёха. Нам необходимо отдохнуть после тяжелого пути.
Наташа распаковывает вещи.
- Наконец-то мы на месте, не надо дальше ехать, собирать, свертывать вещи и палатку! Как-то даже не верится!
Наша маленькая теплая палатка быстро принимает вполне жилой и уютный вид. Сделанный на скорую руку стол прикрывается оттаявшей клеенкой, самодельный топчан покрыт постелью и одеялом, из чемоданов сооружается туалетный столик, на котором появляются зеркало, духи, гребенки, коробка пудры, губная помада. Правда, хозяйка давно уже не притрагивалась к пудре и помаде: таежная дорога и морозы явно к этому не располагают.
На печке и около нее тает лед в ведрах и ванне. Будем мыться "всерьез", почти как дома.
В других палатках рабочие тоже готовят себе баню.
Вечер. Ярко светит луна. Над рекой ватным комом стоит облако тумана. Потрескивает лед: приближается наледь. Изредка как-будто пушечный выстрел раскатывается по тайге. Это лопается под напором воды ледяной пузырь на реке. Спиртовый термометр показывает "всего" 52 градуса ниже нуля. Это, по-здешнему, тепло!
Внёзапно слышу топот оленей, голоса. Кто-то приехал. Возле палатки появляется весь заиндевевший человек. С удивлением узнаю Дмитрия Неустроева, якута, моего старого знакомого.
- Здорово, Митрий! Транспорт что ли привел?
Он, молча здороваясь, отрицательно трясет головой.
- Почта есть! Прочтешь, узнаешь! - и достает из-за пазухи завернутый в платок пакет. - Одну сотку дай спирту. Беда, совсем замерз. Пять суток ехал с Берелёха. Шибко торопился.
- Получишь у завхоза Воробьева. Скажи от моего имени. У него и ночуешь.
Распечатываю письмо от заместителя начальника экспедиции Вронского.
"Привет. Сообщаю вам печальную новость. Индигирская экспедиция приказала долго жить. 29 декабря издан приказ об ее ликвидации. Все грузы переданы в Северное горное управление… С получением сего вам надлежит оставить на Артыке продовольствие и часть снаряжения. Остальное верните. Для охраны оставьте двух человек. С остальным персоналом возвращайтесь обратно, для чего за вами послано сорок нарт".
Мы как громом поражены.
- Проехать такой тяжелый путь, с таким трудом завезти сюда груз для экспедиции - и все напрасно. Ничего не понимаю, - недоумевает Наташа.
- Одно лишь руководство горного управления довольно, что по их вышло и экспедицию ликвидировали. Чисто ведомственный подход к освоению края, - с горечью отвечаю я.
На следующий день начинаются сборы в обратный путь. Самочувствие у всех скверное. Все валится из рук.
С трудом уговариваю Пятилетова и Лошкина сторожить груз.
- И пошто так несамостоятельно поступают? Трах, бах - и закрыли экспедицию. Теперь одна работешка - промывальщиком летом в партию идти, - ворчит Пятилетов.
Взяв шесть нарт, я с Неустроевым еду налегке вперед.
- Обязательно меня в партию возьми, когда пойдешь работать на Индигирку, - неожиданно предлагает свои услуги Дмитрий. - У меня две лошади собственные есть, аренду дам…
- Возьму тебя, Митя, если придется работать.
- Пошлют. Обязательно поедешь на Индигирку.
На его широком медно-красном лице с узкими черными глазами спокойствие и уверенность. И мне кажется, что все так и будет, как говорит Дмитрий.
Отдохнув день в Талоне, продолжаем свой путь. Поздно вечером мы приезжаем на Берелёхскую базу.
- Проделали шестьсот километров по тайге без пути и дороги, в адские морозы, в полтора месяца и оказались опять на месте, у разбитого корыта, - говорит Наташа Татьяне Васильевне.
Рябовы живут в небольшом бараке.