Состав наносов реки меня радует: среди темных сланцев и серых песчаников мелькает белая кварцевая галька. По косам встречаются светло-серые булыжники, мелкие гранитные валуны. Все это означает, что где-то в бассейне реки размываются граниты и контактные с ними породы, обильно пронизанные кварцевыми жилами. Дальнейшие наши работы уточнят местоположение их и помогут выяснить, образовались ли промышленные россыпи металла на местах размыва кварцевых жил.
- Иннокентий Иванович, вон добрый "борт"! Пробу бы там взять! - указывает Иван на подмытый берег реки, где под корнями кустов виднеется слой гальки, крепко сцементированной желтой глиной.
- Можно попробовать, - соглашаюсь я.
В шлихе хорошо видны блестящие желтые чешуйки диаметром в одну-дне карандашные линии.
- Улучшаются пробы! - радуется Иван.
Широкая долина окружена невысокими сопками самой разнообразной формы. Одни напоминают каравай хлеба, другие - перевернутую ванну, третьи - островерхие-пирамиды. На южных склонах белеют стволы ярко-зеленых берез, среди них местами видны осины с трепещущими кронами. Но нигде нет ни желтовато-зеленой сосны, ни строгой темно-зеленой ели. Они не сумели перешагнуть Верхоянский хребет и добраться до бассейна Индигирки.
Здесь, на Северо-Востоке, царица лесов - даурская лиственница. Это удивительное дерево хорошо приспособилось к суровым условиям вечной мерзлоты. Оно дает человеку жилье и тепло. Древесина его веками не разрушается в воздухе и тысячелетиями сохраняется под водой.
Продвигаемся вверх по долине. Острова и косы густо заросли высокими тополями, стройными реликтовыми корейскими ивами-чесопиями кустами цветущей красной смородины и вездесущего шиповника.
- Чую, супом пахнет! - смеется Иван, промывая последний лоток. Недалеко, за лесом, возле устья правого притока реки поднимается к небу столб дыма.
Вскоре мы с аппетитом уничтожаем приготовленный Адамом обед - суп из мясных консервов, заправленный сухими овощами, и хрустящих поджаренных хариусов.
Адам ставит палатку, а мы с Иваном идем в боковой приток с тем чтобы к ночи вернуться.
Пока Иван промывает пробу, я бью молотком по темно-серому, почти черному выступу скалы и внимательно рассматриваю каждую отбитую плитку.
- И охота вам, Иннокентий Иванович, без толку скалу бить, этак-то!
- Надо, Ваня! Пока она не скажет - какого она возраста.
- Есть, нашел! - кричу я через несколько минут, подпрыгивая, как мальчишка, от радости.
В руке у меня плитка сланца со слабым отпечатком ракушек.
- Видишь, Ваня, заговорила… И возраст ее такой же, как у колымских. Значит, и зона рудоносная протягивается сюда.
- А пошто ключ этот по пробам пустой?
- Не дошли, видно, еще. На Колыме промышленное золото встречается в пяти - восьми километрах от гранитов.
Поздно вечером усталые возвращаемся. Солнце красным шаром низко висит над лесистыми сопками, готовое скрыться за ними, чтобы через два-три часа, прокатившись за гребнем гор, снова появиться над горизонтом. Июньские ночи близ Полярного круга коротки и светлы. Круглые сутки можно читать, писать, ходить в маршруты и вести съемку местности.
Поужинав, я наношу на полевую карту пройденный за день маршрут. Привычка делать это ежедневно выработалась у меня за десятилетнюю практику геологической работы на крайнем Северо-Востоке. Рассчитывать на схематическую карту нельзя - двигаешься по "белому пятну". Каждый день, откладывая на карте пройденный путь, всегда, примерно, знаешь, где находится отряд, и лучше оцениваешь результаты работы.
Солнце уже скрылось. Ночь светла. Я выгоняю из палатки залетевших комаров и, завернувшись в заячье одеяло, моментально засыпаю.
* * *
Уже четвертый день идем мы вверх по реке. Все собранные геологические и поисковые данные указывают, что отряд подходит к золотоносной зоне.
Просыпаюсь в хорошем настроении. В маленькой палатке свежо и светло. Откидываю полог, выхожу. Крупные холодные капли блестят бриллиантовой россыпью на листьях и хвое деревьев, траве и кустах отцветающей голубицы. Свежая утренняя прохлада охватывает тело. Воздух напоен ароматом трав, смолистым запахом лиственницы и душистого тополя, прелых листьев и согретой сырой земли. Шумит река.
С наслаждением занимаюсь физзарядкой.
В памяти встают красноватые песчаники, изрезанные белой сеткой кварцевых жилок, замеченные мной вчера. "Мы вступили в контактовую зону вокруг гранитных массивов", - думаю я.
Схватив лоток и гребок, в трусах и тапочках на босу ногу бегу к речке. Пока ребята поспят и приготовят завтрак, я промою поблизости одну-две пробы.
Нахожу подходящее место близ ключа. С помощью гребка набираю в лоток породу из ямки. Делаю несколько осторожных круговых движений и вижу: на дне лотка из-под черного шлиха желтеет несколько крупных, с ноготь мизинца, пластинок.
Вот это проба!
Хватаю мокрый лоток и бегу с ним к палатке:
- Иван! Адам! Вставайте! Золото нашел! Смотрите!
Выскочив из палатки, взлохмаченные и босые, они рассматривают пробу.
- Вот это, паря, да!
- Первое золотишко в нонешнем сезоне!
- Теперь надо держать за хвост фортуну! - ликует Иван.
Через час мы уже за работой. Целый день, не замечая усталости, определяем возможные границы открытого объекта, намечаем места будущих зимних разведочные линий. Забыв все инструкции, чуть ли не через каждые сто метров смываем пробы - по две-три, а при хорошем золоте я по пять лотков.
- Эх, еще бы лоточек смыть, начальник! Больно золотишко доброе, - просит каждый раз Иван, заметив в лотке металл. И я уступаю.
- Богатый прииск здесь откроют. Следовало бы спрыснуть первое открытие! - шутя, предлагает перед ужином промывальщик.
- Что ж, спрыснуть так спрыснуть! Выпьем последний спирт, и на душе спокойнее будет, - соглашаюсь я.
Но в моем вьючном ящике спрятана еще одна фляжка со спиртом, это "НЗ" - неприкосновенный запас. Мало ли что может случиться.
- Что-то еще даст опробование боковых притоков? - вслух размышляю я.
- Ночью я долго не могу уснуть. Душа переполнена радостью первого в этом году открытия. Ярко вспоминаются тяжелая зимняя дорога с Наташей, обидное возвращение и ликвидация экспедиции. "Теперь уже никто не отмахнется от Индигирки", - с удовлетворением думаю я, засыпая.
Утром обследуем боковые притоки.
Адам работает увлеченно: делает затесы на деревьях, разводит костры для сушки проб, расставляет вешки на местах будущих разведочных линий. Он внимательно рассматривает каждый промытый лоток и то и дело кричит: или разочарованно "сох", когда в лотке ничего нет, или радостное "бар", когда в лотке желтеют едва заметные значки металла.
- Непонятно, есть здесь хорошее золото или нет… Назовем-ка этот ключ "Сох-Бар", по-якутски это будет "Нет-Есть", - предлагает Иван.
- Так и назовем, - решаю я. - А зимняя разведка разрешит наши сомнения.
* * *
Проходит три дня. Погода испортилась. Дует холодный северный ветер. Моросит мелкий дождь. Ненастье зарядило, видимо, надолго.
По чуть заметной тропке мы поднимаемся на сопку, чтобы перевалить в долину реки Тополевой и выйти на Индигирку.
Я иду впереди. Адам тянет за узду трех лошадей, тяжело шагающих в гору. За ним Иван ведет двух лошадей.
Вдруг на самом гребне перевала нас обволакивает, как ватой, густой туман. Это водораздел закрыла набежавшая туча. Компасом успеваю засечь направление и начинаю спускаться в долину речки.
Адам, боясь потеряться, идет вплотную за мной, часто оступаясь.
Из тумана навстречу мне лезут корявые, похожие на лапы каких-то чудищ, сучья. Больно бьют по лицу ветви стланика. Вероятно, мы сбились с тропы.
Вдруг туман начинает разрываться клочьями, рассеиваться и исчезает, быстро удаляясь от нас по гребню сопки.
- Кажется, все в сборе? Но туда ли мы перевалили? - спрашиваю я.
- Следа старого совсем нет. Однако на другую речку пошли, - предполагает Адам.
- Все равно будем обрабатывать Тополевую или соседнюю реку, - и, махнув рукой, я двигаюсь вниз по склону.
Лошади осторожно переходят заваленный гранитными валунами, вздувшийся от дождя ключ и спускаются к горной речке.
Покрапывает дождь. Заденешь дерево или куст, и на тебя льются потоки холодной воды.
Вечером отряд подходит к устью притока Индигирки, и мы, усталые, мокрые и голодные, пробираемся по берегу многоводной реки. Серые тяжелые тучи с красным отблеском вечерней зари низко нависают над прибрежными скалами. Поток реки шириной в километр стремительно ударяется о скалу правого берега и, отброшенный ею, кружась, весь в белых бурунах, мчится дальше.
- Никакой юрты в устье реки нет, мы на соседнюю с Тополиной речку Учугей попали, - убеждаюсь я, рассматривая карту.
- Учугей по-русски значит - хорошая, а в этой речке, кроме валунов да пустых проб, я доброго ничего не заметил, - говорит Чистых, - А вниз по берегу нам с лошадьми не пройти: смотри, какая крутизна!
На почти отвесной скале видны узенькие бараньи тропки. Похоже, что только для них тут дорога.
- Ничего, этим путем или другим - будем у Софрона. А сейчас, - подбадриваю я своих спутников, - остановимся на ночлег. Утро вечера мудренее.
Вечером, после ужина, отбираю несколько шлиховых проб, взятых близ гранитного массива. Высыпаю их по очереди на цинковую пластинку, капаю на них кислоту и тщательно рассматриваю протравленный шлих в лупу: не образовалось ли "зеркало" - блестящая серебристая поверхность, верный признак касситерита: - руды олова. Но "зеркала" не видно ни на одном зернышке во всех протравленных пробах. Олова нет в исследованных шлихах.
По стенкам палатки мерно стучат капли дождя.
* * *
- Еще немного - и перевалим! - ободряем мы друг друга.
И вот преодолен крутой подъем. Вот она, вершина! Но что это?.. Впереди отвесной трехсотметровой стеной возвышается гребень, явно недоступный для лошадей.
Не пройти и здесь. Посоветовавшись, решаем: все, кроме меня, возвращаются в долину. Я же поднимусь на водораздел и посмотрю с высоты, где удобнее пройти. Попутно выясню, из каких пород сложена гряда.
Адам и Чистых с лошадьми начинают медленно, славно нехотя, обратный путь.
С трудом и риском взбираюсь на перевал. Панорама открывается великолепная. Стальной лентой извивается Индигирка, пробиваясь через цепи гор хребта Черского. Далеко внизу, возле устья речки Тополевой, серебряным гривенником блестит на солнце круглое озерко, около него бурыми кочками торчат две юрты. Пасется скот - коричневые букашки. До юрты Софрона рукой подать. Но близок локоть, да не укусишь…
Придется возвращаться и где-то в верховье Учугея искать перевал в Тополиную. День, а то и два потеряны.
Возвращаемся и в среднем течении речки Учугей находим место, где; пожалуй, можно перевалить через гору.
Начинаем подъем. Цепляясь за ветки стланика и выступы скал, впереди всех ловко преодолевает крутизну Адам. Лошади то и дело оступаются, падают на колени, рывками, с трудом карабкаются по откосу. Вьюки сползают, и нам все время приходится их поправлять.
Упорно, зигзагами продвигаемся к гребню.
Но вот до водораздела остается всего полсотни метров. Тут становится ясно, что коням с вьюками здесь не пройти. Иван и Адам развьючивают их. С огромными усилиями, согнувшись под тяжестью, перетаскиваем наш груз на вершину. Лошади послушно следуют за нами.
И вот, наконец, водораздел. Грандиозная панорама цепей хребта Черского открывается перед нами. Видим заросшую лесом долину реки Тополевой.
Надо спускаться. Но спуск еще труднее, чем подъем. Не может быть и речи о том, чтобы вьючить лошадей. Как ни привычны к горам местные якутские коньки, навьюченными они спуститься здесь не смогут. А люди тем более.
- Перевяжем покрепче весь груз и столкнем вниз, - решаю я. - Другого выхода нет.
Один за другим тяжелые тюки, подпрыгивая, исчезают за каменными выступами.
- Ну, а теперь и мы! - говорит Иван.
Начинаем опасный спуск. Под ногами - скользкий мох. Тонкий слой его прорывается, обнажая зеленоватые кристаллы льда вечной мерзлоты. Каждую секунду можно сорваться и покатиться вниз. Страшно за лошадей: не напоролись бы на сучья, не поломали бы ноги…
Вот и долина, берег реки. Лошади стоят с трясущимися ногами; у одной до крови расцарапана морда, у другой - бок.
Теперь до юрты Софрона, действительно, рукой подать. Интересно, там ли Исаев?
* * *
Едва заметная тропка километров через восемь превратилась в торную, хорошо утоптанную дорожку. Впереди показалось озеро, заросшее тальником. Дальше, среди лиственниц - старая, большая юрта, загон для скота и несколько рубленых амбарчиков.
Около юрты паслись коровы. Наши лошади, завидев жилые постройки, прибавили шагу и весело заржали. Неистово залаяли две большие собаки. Из юрты выскочил босой худенький мальчик якут лет двенадцати и побежал к собакам, ругая их по-якутски. Собаки послушно отошли в сторону. Мальчик с любопытством уставился на незнакомых людей.
Появился степенный старик с морщинистым, как печеное яблоко, лицом, в длинной (по колено) грязной рубахе, в летних торбазах из сыромятной кожи, с трубкой в зубах. Вслед за стариком, с трудом переступив высокий порог, вышла сухонькая старушка в мешковатом черном платье.
- Здорово! Я - Софрон Корякин. А ты кто?
Я назвал себя, крепко пожимая сухую узловатую руку старика.
- А это моя жена Варвара! - представил он старушку.
Поздоровавшись по очереди со всеми, старик кланяется и жестом приглашает войти в юрту.
- Спасибо, обязательно придем. Вот палатку поставим и придем.
Софрон показывает сухое ровное место недалеко от своей юрты, на высокой речной террасе Индигирки. Тут мы быстро разбиваем наш лагерь.
В старой юрте прохладно и темно. Стены и потолок закопчены. Свет слабо проникает сквозь обломки стекол, вшитые между двумя кусками бересты, заменяющими рамы в окнах. В очаге-камине тлеют угли, над ними висят медный чайник и большой котел.
- Сюда проходи, начальник, это место садись! - предлагает гостеприимный хозяин.
Иван и Адам выкладывают на стол угощение: последнюю буханку белого хлеба, печенье, чай, сахар и конфеты. На столе появляются большие деревянные тарелки, подносы с вареной жирной говядиной, кусками зайчатины.
К явному удовольствию хозяев, выставляю на стол бутылку с разведенным спиртом из своего аварийного запаса.
Варвара достает из маленького ящика белые фарфоровые чашки, расставляет их на столе и присаживается рядом со своим внуком Ильей.
Адам на якутском языке рассказывает хозяевам о работе отряда.
- Мин - стахановец! Мин - первый охотник! - бьет себя в грудь Софрон. - Два плана пушнины сдал, первый сорт!
Я подтверждаю:
- Ты, дедушка, первый охотник на Индигирке. А сколько тебе лет?
- Много, да много! В колхоз не берут. Старик, говорят, - и, поставив выпитую чашку, Софрон девять раз взмахивает обеими руками и потом раз одной:
- Девяносто пять!..
Вечером на реке послышались крики, скрип весел - это приплыл отряд Исаева.
Рано утром вместе с Пятилетовым я иду опробовать небольшой ручей в трех километрах от юрты Софрона.
- Однако пустой ручей, напрасно туда пойдешь, - отговаривает Софрон…
Но мы не поддаемся, идем.
Недалеко от юрты нас догоняет Илья.
- Не слушай, начальник, деда! Напрасно он говорит! У того ключа наша юрта зимняя стоит! Боится он! Камни там белые хорошие есть. Играю я ими.
Мальчик достает из кармана несколько круглых белых галек кварца. Разбив их геологическим молотком, обнаруживаю явные следы оруденения.
- Где кварц, там и золото, известное дело! - отмечает Пятилетов.
- А мне можно с вами? - просит Илья.
- Что же, пошли.
Лицо мальчика сразу просияло, он подпрыгнул и побежал вперед, показывая дорогу.
Старую юрту с заколоченными окнами и дверью мы увидели, выйдя по тропке из густых зарослей тальника на поляну. Неподалеку от нее, теряясь в кочках, бежал небольшой ручей. Пологие склоны долины пламенели лиловыми пятнами цветущего кипрея, среди которого торчали черные стволы обгорелого леса.
- Это место называется Юрта, а ключ никак не называется, - говорит Илья.
- Да стоит ли его опробовать? Ключ, действительно, никудышный, - ворчит старый золотоискатель, тяжело ступая по болоту.
Мне тоже не нравится этот унылый ручей. Я даю ему безразличное название: Горелый…