Абатурин уже был на подмостях и ждал, когда конец фермы подойдет к нему. Поймав это мгновение, воткнул монтажный ключ в отверстие фермы и затем - в отверстие колонны. Теперь можно было навертывать гайки. Павел и Климчук занялись этим.
Климчука звали Тихон Тихонович, и это имя как нельзя лучше шло к нему. Он был маленький ростом, почти немой на работе, и поначалу показался Павлу скучным и вялым. Но вскоре Абатурин с удивлением обнаружил, что этот медлительный с виду человек выполняет работу почти вдвое быстрее его, Павла. Может, в некрупных руках Климчука таилась твердая сила, а может она и не была такой, но монтажник умел расходовать ее запасы экономно и расчетливо.
Обычно Климчук раскрывал рот только для одного слова. Оно было чаще приказное и все же не вызывало раздражения: короткие советы Климчука всегда были верны и к месту.
И Павел очень скоро понял, что немногословие его старшего товарища - Климчуку было около тридцати лет - это немногословие человека, до тонкостей знающего дело и не тратящего слов на то, что и без них ясно.
Но оказалось, что Климчук не всегда молчалив и сдержан. Однажды, придя на смену, Абатурин с удивлением увидел такую сцену.
Возле крана стоял крупный мужчина с мрачным, но, впрочем, спокойным лицом, и, усмехаясь, слушал Климчука.
Тот говорил, закипая:
- Нам, Аверкий Аркадьевич, липа не нужна. Кого путаем?
- От слова "мед" во рту сладко не станет, - отвечал Аверкий Аркадьевич с усмешкой. - Не об одном себе беспокоюсь. Так и вам лучше.
- Не надо "лучше", надо честно. А от этой вашей липы мне спать невозможно.
Рослый начальник - Павел догадывался, что это, вероятно, Жамков - тоже начинал закипать. Он хмурил широкие брови, и его скулы вздувались буграми.
- Мне твоя поза уже осточертела, Тихон, - говорил он негромко Климчуку. - Тошнит меня от нее. Нас по тоннажу судят. А мелочевка потом. Без нее все равно не сдаем работы. Без нее объект не примут.
К ним подошел Вася Воробей, приятель Климчука, медвежеватый видом, но разговорчивый человек, на целую голову выше Жамкова. Послушал, о чем говорят начальник и монтажник, не торопясь, закурил.
- Ну, твое мнение, Вася? - спросил Жамков, улыбаясь, но глаза его под широкими бровями были холодны. - Ты тоже хочешь, чтоб нас с Доски почета свалили?
Вася Воробей несколько раз подряд затянулся дымом, покачал головой.
- Не, не хочу. Но Тихон прав. Зря на Доске висим. За показуху. Сами знаете.
- Ты никогда начальником участка не был, Вася? - внезапно спросил Жамков и прищурился. - Ну вот, побываешь в моей шкуре, поймешь, что к чему.
Он повернулся и медленно пошел прочь. Вся его фигура, громоздкая и в эти секунды сутулая, казалась огромным, не до конца написанным знаком вопроса. Жамков, виделось, сожалел, что люди, которым он делает добро, так глупы и неблагодарны. Вскоре, однако, Жамков выпрямился и уже уверенно и твердо зашагал к конторе. Теперь его фигура больше смахивала на восклицательный знак.
Абатурин тогда приблизительно понял, о чем шла речь. Он догадывался, что начальник участка Жамков не очень чист на совесть, заботится не о сути дела - о показной его стороне. Но какие факты имели в виду начальник участка и монтажники, не знал.
Вспомнив об этом разговоре, Павел огорченно вздохнул. Он бросил рассеянный взгляд вниз и увидел Линева. Тот помахивал фуражкой, подбадривая новичка. И Абатурин благодарно кивнул в ответ бригадиру, хотя тот едва ли мог заметить ответный жест.
Закрепив половину отверстий, Павел отцепил от подмостей монтажный ремень и по верхнему поясу фермы пополз к месту строповки.
Распутав остальные канаты, махнул рукой бригадиру.
- Майна! - слабо донесся до него голос Линева.
Гак, на котором повисли витые плети строп, стал медленно опускаться. Линев мгновенно очутился у лестницы и, как кошка, взлетел к ферме.
Павел взглянул на часы и удивился: с начала смены прошло уже два часа.
- Крепи остальные гайки, - распорядился бригадир. - Тихон Тихоныч и Вася подготовят угловой металл для связей.
В обеденный перерыв они не пошли в столовую. Линев уселся на плите перекрытия и, болтая ногами, открыл кулек с едой.
- Грызи! - приказал он Павлу, разломив кусок колбасы пополам. - Поправляйся.
- А мне? - смешно сморщил физиономию Блажевич, усаживаясь рядом с монтажниками. - Мне разве нету?
- От колбасы толстеют, - в тон ему сказал Линев. - Ты сейчас влюбленный, и тебе жир вовсе ни к чему. Ну да ладно, немного я тебе дам.
Они ели весело, с аппетитом, так, как едят только голодные здоровые люди в молодости.
От слябинга, расположенного по соседству, сюда, на высоту, заносило пар, и он распушенными ватками цеплялся за лица. Линев с видимым удовольствием трогал эти клочья растопыренными пальцами и говорил Абатурину:
- Ты видишь, какая высота, Паш? Все кругом видно. Ну, слябинг - само собой. Он же рядом. Мы с Гришей строили. Да и ты ведь, кажется, монтировал фермы на нем. До армии. А вон погляди на гору. Аглофабрику видишь? Мы сработали. И мартен тоже.
- Четвертая и пятая печи, - уточнил Блажевич.
- Добрая штука - высота, - помолчав, заговорил Линев. - Тут спутники рядом летают. Потрогать можно.
Опорожнив бутылки с молоком, монтажники закурили.
- Хлопцы, - внезапно сказал Блажевич, сверкая белыми зубами и переходя на шепот. - Я познаемлю вас со своей девочкой. Ахнете!
- Чего это вдруг? - заулыбался Линев. - Месяц гулял - утаивал, а тут прорвало.
- Похвалиться охота. Терпенья нету… - он смешно подергал себя за усы, добавил: - Сення в дварэц придет. Не одна…
Многозначительно посмотрел на Линева, подмигнул:
- Так что, и бригадиру дело есть.
- А Павла - что ж - не берешь? - спросил Линев.
- Яго - не! - рассмеялся Блажевич.
- От чего же? - угадывая ответ и краснея от удовольствия, поинтересовался Павел.
- Ен ду́жа прыго́жы.
- Ладно, - заметил Линев, взглядывая на ручные часы. - Давайте коммунизм строить, не кочегары и не плотники.
Почти до конца смены монтировали крупнопанельные плиты покрытия.
Блажевич заваривал вслед за Павлом связи ферм, прочным швом соединял подкрановые балки с тормозной решеткой.
- Як ад свято́га - святло́ ад мяне́, - говорил он Павлу, картинно складывая ладони на груди и закатывая глаза. - Катя не видит - помолилася б.
На одно мгновенье Абатурину стало неуютно от мысли, что его одного, пожалуй, никто не ждет, и что сам виноват в этом: робость - плохой помощник молодости.
Вслух он спросил:
- А кто она, Катя?
- Ого! - воодушевился Блажевич. - Медыцы́нская сястра́. Ды яшче́ старшая!
Они уже приступали к монтажу фонаря, когда кончилась смена.
Блажевич, отстегивая карабин монтажной цепи, что-то бормотал себе под нос.
- Ты о чем? - спросил Павел.
- С богом толкую. Ен близко тут, на туче сидит.
- Просишь о чем? - принимая шутливый тон Гришки, полюбопытствовал Павел.
- Ага.
- О чем же?
- Штаны няха́й подкинет. Новые. Мои ду́жа старые.
- Брюки я тебе дам, - успокоил Линев. - Они под матрацем гладятся. Стрелка, как по линеечке. Насквозь сердце продырявит такая стрелка.
- Ну, коли так…
Они спустились вниз, обошли клин-трактор и по нагроможденью земли, бетонных плит, бревен выбрались на дорогу.
Внезапно их остановил жестом высокий широкоплечий человек, вышедший откуда-то сбоку. У него было озабоченное лицо. Слабо очерченные губы, почти прямые брови и серые малоподвижные глаза казались чужими на его крупной монументальной голове.
Абатурин узнал Жамкова.
Начальник участка поманил Павла пальцем, вяло спросил:
- Ты кто?
- Абатурин.
- Космонавт? Маршал?
- Нет, - нахмурился Павел.
- Тогда толком ответь - ты кто? Мне фамилия твоя мало что говорит.
- Монтажник.
- Новенький?
- Да.
Жамков неожиданно похлопал Павла по плечу, дружески улыбнулся:
- Ну, трудись, Абатурин. Давай норму. Ежли что нужно - скажи. Я помогу.
Когда Жамков ушел, Павел спросил у Линева:
- Какой он, Жамков?
- Ничего, не дурак, - неопределенно ответил бригадир.
Некоторое время шли молча.
- Я, ведаешь, аб чым мечтаю? - вдруг усмехнулся Блажевич, стараясь не отставать от крупно шагавшего Абатурина. - Сто тысяч выиграть.
Павел удивленно посмотрел на сварщика:
- Зачем тебе?
- Куплю сад-виноград и стану туды́ влюбленных пускать. Хай цалу́юцца.
Павел рассмеялся.
- А что? - задумчиво протянул Блажевич. - Гэ́та ж трагедия, кали́ няма́ где цалава́цца.
Линев пояснил, усмехаясь:
- Он в прошлом году страх как намаялся. Бегал за девочкой одной. Целоваться приспичило - и негде. Мы все тогда думали - кое-как выход нашли. Стал он на вокзал с ней ездить. К поездам. Как посадка - они друг другу на шею. Прощаются перед разлукой. Очень натурально выходило… Я из-за них чуть глаза себе не испортил. От перенапряжения.
- Ты?..
- Ну да. Он меня за собой таскал, чтоб мама девочкина не выследила. Караульную службу я нес.
- А чего ж ты не женился на ней? - спросил Павел у Блажевича.
- А нячы́сты яго́ знает… Поговорить няма́ аб чым. Я ей про мировую революцию, а яна́ мне - про гардероб. И о квартире еще.
Гришка вздохнул и развел руки:
- Вочы па яблыку, а галава з арэх.
- А Катя что ж? С квартирой?
- Не пытал. Смелости не хватило.
- А характер какой? - полюбопытствовал Линев.
- У пара́дку! - воодушевился Блажевич. - Комсомолочка.
Дома они поплескались в душе, съели по бутылке кефира и решили поспать до вечера.
Блажевич проснулся первый, умылся и разбудил Линева.
- Давай штаны, бригадир.
- А я в чем?
- Ты - в моих. Коммунисты́чная дапамо́га.
- Это не помощь. Ты меня уже второй год обираешь.
- Сам обещал. Не́чага падава́цца назад.
Он посмотрел на огорченную физиономию Линева и успокоил его:
- Сам гинь, а товарища выручай.
Павлу не очень хотелось идти во дворец, но отказаться постеснялся.
В фойе молодежь нетерпеливо ожидала танцев. Блажевич, ввинчиваясь в гулкую разноцветную толпу, тащил за собой приятелей. Вдруг он замер и почти тотчас же рванулся вперед, успев бросить бригадиру:
- Адва́га гарады́ бярэ́!
У большого окна, затянутого тяжелыми шторами, стояли две девушки. Внешностью, ростом и, вероятно, даже характерами они совсем не походили друг на дружку.
Справа, чуть прислонившись к стене, весело разглядывала толпу крепкая высокая девушка в цветистом шелковом платье. На плечах у нее лежали тонкие угольные косы; черные брови были самые обычные, чуть скуластое лицо выдавало в ней примесь башкирской или татарской крови, что нередко бывает на Урале. Глаза величиной с крупные сливы были до того черны, что даже белки отливали синевой.
Слева от нее, краснея в смущении, топталась полная синеглазая девчушка. Она то и дело поправляла гладкие льняные волосы и робко озиралась по сторонам, точно боялась, что сейчас начнет играть музыка и кто-нибудь пригласит ее танцевать.
- Добры́ ве́чар, - подойдя к девушкам, шикарно поклонился Блажевич. Его мальчишечьи усы взлетели вверх, открывая белые зубы.
- Здравствуй, Григорий, - ответила чернявая и повернулась к соседке: - Знакомься, Юля. Это Гриша Блажевич. Я тебе говорила о нем.
Юля покраснела, сказала "Здрасти!" и убрала руки за спину.
- Она сестра у нас, дежурная сестра, - знакомила Катя. - Такая мастерица, ее все больные любят. Мы с Юлей в одной комнате живем, в общежитии.
- В общежитии? - переспросил Блажевич и внезапно рассмеялся: - Цярьпи́, Гры́шка, збаве́нне бли́зка.
Подзывая жестом Линева и Абатурина, Блажевич подмигивал девушкам:
- Ле́пей палюби́ць маладо́га арла́, чым старую саву́.
И советовал Юле:
- Вось вам на вы́бар, Юля. Той - прыго́жаньки, а гэ́ты - яшчэ́ и бригадир. У мяне́ бага́та есць в запасе.
И Гришка, широко разведя руки, рассмеялся.
Павлу обе девушки показались славными и скромными, но все-таки он чувствовал себя как-то неуютно и скованно, будто ни с того, ни с сего попал в чужой дом и не знает, как из него выбраться.
Блажевич был в ударе. Он рассказывал анекдоты, сыпал шутками, бегал в буфет и приносил оттуда всей компании черствые пряники и теплую фруктовую воду.
Катя держала себя спокойно, а Юля заметно волновалась, розовела, совсем, как девочка, прятала руки за спину. Руки у нее были крупные и сильные, с тонкими, но хорошо заметными жилками на кистях. Юля, вероятно, была безупречная труженица, из тех трехжильных и обаятельных людей, которые всякое дело выполняют с охотой и даже с удовольствием.
Линев старался делать вид, что не смотрит на Юлю, но Павлу показалось: девушка заинтересовала Виктора. Бригадир стал как-то сдержанней, и его спокойная уверенность в себе заметно поколебалась.
Что касается Павла, то он ничего, кроме некоторой стесненности не чувствовал. "Странно все же, - думал он, наблюдая за толпой, находившейся в постоянном движении, - вот и Линев, и Гриша стали веселей, увидев девушек. Одному мне вроде бы скучно. Отчего это?".
В фойе начались танцы. Незнакомые парни подошли к Кате и Юле, щелкнули каблуками и галантно справились у кавалеров:
- Не возражаете?
Кавалеры отмолчались.
- Малады́е лю́дзи, - сказал Гришка свистящим шепотом, адресуясь больше к Линеву, чем к Абатурину, когда они остались одни. - Наво́шта я вас брав?
- Ого! - усмехнулся Линев. - Я, кажется, опять должен нести подсобную службу. Ну, на этот раз меня устраивает. Что надо делать?
- Гулять. На улицу. В разные концы.
- Это негоже, - покачал головой Линев. - Не можем же мы их растащить друг от друга.
- Я лепш ведаю, что трэ́ба.
Окончив танец, парни подвели девушек к окну, щелкнули каблуками и, донельзя довольные, оседлали стулья неподалеку.
Блажевич предложил девушкам погулять. Они переглянулись, помедлили с ответом, сколько было положено, и согласились.
Решили ехать на левый берег в городской сад.
В трамвае было тесно и душно, и все облегченно вздохнули, когда вагон остановился на Комсомольской площади.
- Лед пайшо́в, - шепнул Гришка товарищам. - Сення я пацалу́ю Катю, инакш выключа́йте мяне́ з комсомолу!
Вскоре они очутились в саду и поспешили в одну из боковых затененных аллей.
Именно в эту минуту Блажевич решил, что настало время для активных действий. Он молча толкнул бригадира в бок и состроил свирепую мину.
Линев, явно стесняясь и стараясь не показать этого, взял Юлю под руку.
- А ты под другую, Паня, - кинул он Абатурину.
Через десяток шагов Блажевич выразительно покашлял, и Линев пробормотал с отчаяньем:
- Ты надоел нам, Блажевич. Идем, Павел!
И они потащили Юлю в обратную сторону, а она пыталась вырвать руки и улыбалась.
Всем было ясно, что́ происходит, и все были довольны, как в подобных случаях бывали довольны многие молодые люди в прошлом и как будут довольны в будущем.
Целый час они гуляли по саду, рассказывали Юле о своей работе и выспрашивали ее об обязанностях медицинской сестры.
Девушка работала в центральном противотуберкулезном диспансере, и Катя, оказывается, была в некоторой степени начальницей Юли.
- Она добрая, - говорила Юля о Кате. - Для других все делает, что может.
Сад опустел совершенно неожиданно для всех троих.
- Ой! - испугалась Юля, взглянув на часы. - Уже двенадцать. Катя меня давно ждет, а я… Идем скорее!
Они побежали к трамваю.
Выйдя на остановке, поспешили к общежитию девушек. Павел попрощался первый и деликатно отошел в сторонку.
"Вот и для меня время незаметно прошло, - думал он, пока Линев о чем-то вполголоса разговаривал с Юлей. - А что ж? Она славная девушка. Кажется, понравилась Вите".
Шагая домой, Линев говорил Павлу:
- У Гриши и Кати все ладно. Поженятся.
Павел покачал головой.
- Ты о чем, Паня?
- Да нет, не влюбился он. Незаметно что-то.
- А чего ж - незаметно? Не на колени же ему кидаться. Простые люди, и любовь простая должна быть.
Блажевича в общежитии не оказалось. Он явился домой в третьем часу ночи, густо дымя папиросой.
- Ну, как с членством в комсомоле? - хриплым со сна голосом спросил Линев. - Выкидывать тебя из его рядов или нет?
- Пара́дак! - весело отозвался Гришка. - Зараби́в апляву́ху!
Он зажег свет, ткнул себя в щеку:
- Чырво́ная?
- Синяя, - успокоил его Линев. - Ложись.
- Вось дзявчы́нка! - с гордостью заключил Блажевич.
Укладываясь в кровать, подумал вслух:
- Ажаню́ся. Ясна.
- Паш, - сказал Линев Абатурину, окончательно проснувшись, - надо помочь Блажевичу.
- Что? - не понял Павел.
- Я завтра в музей вечером. Обожаю музеи. Тихо, как в церкви, и дешево. Ты тоже иди.
- Мне в техникум, - догадываясь, в чем дело, отозвался Павел. - Теоретическую механику запустил. Поконсультируюсь.
- Порядок, - засмеялся Линев. - Зови ее в гости, Блажевич. В случае чего - подушкой заслонишься. Синяка не будет.
- Хлопчики! - расцвел Гришка. - Я вас люблю. Вы правильные люди. Вас уже можно пускать в коммунизм.
- Мы и без тебя войдем. Ты о другом думай.
- Аб чым?
- О магарыче.
- Гарэ́лка гэ́та зло, - проскрипел Блажевич противным голосом ханжи. - Вось вам будет гостинец: докторская колбаса и две бутылки кефиру.
На следующий день, вернувшись с работы, Линев спросил Павла:
- Ну, ты куда, Пеня? Надо все-таки выметаться: Гришка пошел Катю приглашать.
- Я, пожалуй, в театр, - неуверенно сообщил Павел. Вечером они отправились вдвоем на левый берег.
- Ты не больно спеши домой, - посоветовал Линев. - Пусть посидят, поласкаются.
- Конечно, - согласился Абатурин. - Я понимаю.
- Мне скоро комнату отдельную дадут, - сказал Линев. - Вот тогда и Гришке полегче станет. У меня будут встречаться. А то жалко смотреть, как он мучается.
- Вконец замаялся, - улыбнулся Павел.
После спектакля Абатурин решил пройтись по Кировскому району. Этот первый - по возрасту - многоэтажный район города сейчас, в темную осеннюю ночь, казался не очень уютным.
Павел оседлал попавшуюся на пути скамейку и закурил. Он думал о том, что за тысячи верст отсюда сейчас спит Мурманск; что Прокопий Ильич, верно, ведет свой траулер по черной воде Северной Атлантики, и трал на корабле никогда не просыхает. Думал о небольшом острове в Баренцевом море, на котором несут службу и видят сны о любви молоденькие стриженые ребята, заменившие Павла в солдатской жизни.
Мечта - мечтой, а счастье люди делают своим трудом, своими руками. Судьба человека - он сам, и, значит, некого укорять, что тебе не везет. А впрочем, почему не везет?
Павел озяб.
"Пора, - подумал он. - Гриша, верно, уже один".
Он прошел мимо потухших окон театра и стал спускаться по Пушкинскому проспекту. Можно было бы и тут, возле театра, сесть на трамвай, но Абатурин на всякий случай тянул время: а вдруг Катя и Гришка еще в общежитии?