Позже он вернулся мысленно к этим проводам с шампанским и подумал, что все чувствительные слова, сказанные его бывшими подчиненными в минуту расставания, были неискренними, а произносились просто так, приличия ради, ибо он знал, что сослуживцы недолюбливали его, подсмеивались над ним и за глаза называли не иначе, как Хвост Селедки - идиотское прозвище, прицепившееся к нему, как репей, с давних пор в поселке. Впрочем, установив для себя этот неприятный в общем-то факт, Авдей Самсонович особой горечи не испытал. Душа его в то время переполнялась таким восторгом от сознания того, что самолет несет его навстречу новой, совершенно новой жизни, что он простил разом всем людям - сослуживцам и несослуживцам, знакомым и незнакомым - обиды, которые те причинили ему за многие годы.
Но подумал он об этом уже в самолете, летевшем курсом на Хабаровск.
А сейчас Авдей Самсонович вышел на улицу и зажмурился - до того было солнечно. Морозный воздух жег искрами глаза и было странно, что под напором такой солнечной лавины вокруг покойно лежит белый, чистый и по-зимнему крепкий снег. Неделю назад снег начал таять, потемнел и осел, во вдруг резвая майская пурга снова наворочала сугробов, мороз подскочил до двадцати пяти градусов и заставил умолкнуть тренькающую капель. В оттепель снег не успел оплыть даже с сопок, и они могучим частоколом высились вокруг поселка, целясь в солнце ослепительно-белыми пиками вершин. Словом, в поселке Оленьем в мае месяце лежала колючая морозная зима. И ничего в том не было удивительного по той простой причине, что Олений стоял на берегу Ледовитого океана.
Удивительным было то, что, шагая по заснеженной улице, Авдей Самсонович вдруг ясно ощутил, что никогда более не увидит ни этой улицы, застроенной как попало домами-коробками, ни торчащей над поселком черной трубы котельной, ни этого хлебного магазина, где торгует глухая Шура, которая знает всех до одного в поселке и всех до одного понимает по губам, так что кричать никому не приходится, - он ощутил все это, и ему стало как-то не по себе. Но щемящее чувство тоскливости продержалось в нем какие-то секунды, и он тут же с веселым злорадством подумал: и слава богу, что больше не увидит, и слава богу, что наконец-то уезжает!
Авдей Самсонович вошел в сберкассу и, постукав у порога ногой об ногу, сбил с валенок снег, хотя сделать это надлежало в сенях, где специально для того был положен вышарканный веник. Веник Авдей Самсонович видел и, будучи человеком аккуратным, всякий раз, приходя в сберкассу, пользовался им, но нынче из-за спешки не стал задерживаться.
Как он и предполагал, в сберкассе в этот час посетителей не было. За низким барьерчиком в скучном одиночестве сидела молоденькая девчонка и заполняла какую-то простыню-ведомость. Девчонке было лет восемнадцать, и все вкладчики (в Оленьем каждый взрослый был вкладчиком) звали ее Варей. Но только не Авдей Самсонович. Он терпеть не мог фамильярности и никогда никого не называл по имени, полагая, что отчество для того и существует, чтоб его произносили. Свою точку зрения он не раз втолковывал некоторым ветреным людям, вроде Тимофеева. И хотя тот иронически хмыкал и возражал, Авдей Самсонович своего добился: Тимофеев отучился называть старшего налогового инспектора Деревенщикову Светочкой, а называл, как и подобает, Светланой Николаевной.
Сегодня же выпитое шампанское внесло коррективы в нравственные устои Авдея Самсоновича. Он подошел к барьерчику и, широко улыбаясь верхним рядом крепких металлических зубов, сказал:
- Здравствуйте, милая Варюша.
Варя немало удивилась игривому тону обычно степенного, по-деловому сосредоточенного заведующего райфо, его улыбке, а еще больше его "милой Варюше":
- Здравствуйте, Авдей Самсонович, - ответила она, не сумев скрыть в округлившихся каштановых глазах изумления, - Будете вносить?
- И вносить, и другие операции произведем, - молодцевато сообщил Авдей Самсонович. - Прежде всего заполним на тысячу рублей аккредитив.
Авдей Самсонович стянул прохудившиеся меховые рукавицы, снял с полысевшей головы потертую кожаную шапку, расстегнул полушубок и извлек из кармана очки в старинном замшевом футляре с цепочкой, когда-то, видимо, красивом, а теперь захватанном до дыр и утратившем от долгого пользования всякий цвет. Все движения Авдея Самсоновича были размеренны, неторопливы, как у человека, который никогда никуда не спешит.
- В отпуск едете? - догадалась Варя, разглаживая ладошкой на столе розово лоснящийся гербовый лист аккредитива.
- Нет, Варвара Викторовна, уезжаю совсем, - сказал Авдей Самсонович. Он зацепил за уши толстые пластмассовые дужки очков и добавил: - Завтра на материке буду.
- Неужели совсем? - с тревогой подняла на него веснушчатое личико Варя, и тревога ее была вызвана исключительно тем, что сберкасса нежданно-негаданно теряла своего лучшего вкладчика.
- И совсем, и навсегда, - шутливо ответил Авдей Самсонович, выкладывая на барьерчик пачки денежных купюр. - И - забудем навеки эти милые места!
- Ой, не забудете, вернетесь еще! Вот увидите, затоскуете и вернетесь. Сколько уже так уезжало, а потом назад. А потом жалеют, что всё деньги с книжки забрали, - горячо принялась убеждать Варя и, исчерпав все свое красноречие, посоветовала: - А вы бы не снимали, мало ли что.
- А я не снимаю, Варвара Викторовна, я перевожу. Вот по этому адресу, пожалуйста. - Авдей Самсонович подал ей бумажку с крупно написанным адресом.
- В Крым или на Кавказ, конечно! - вздохнула Варя, поняв, что всякие уговоры теперь бесполезны.
- Не угадали, это город на Волге, - с удовольствием пояснил Авдей Самсонович, - Во-первых, юг противопоказан для акклиматизации после Севера, а во-вторых, Варвара Викторовна, я прочел в журнале, что нынешний год - год активного Солнца. На юге, как нигде, повышена радиация. Зачем же рисковать здоровьем? Вы это тоже учтите.
Варя перестала слушать его - принялась заполнять аккредитивы. Авдей Самсонович тоже занялся делом. На чистом листе бумаги он произвел такие расчеты:
Получено под расчет 4382 р. 70 к.
Положить на аккредитив 1000 р. 00 к.
Взять на билеты, багаж, питание 200 р. 00 к.
Остаток 3182 р. 70 к.
Подбив баланс, Авдей Самсонович заполнил приходный ордер и обозначил в графе "прошу принять вклад" сумму остатка. Он отсчитал двести рублей, отведенные на билеты, багаж и питание, а остальные деньги, включая 70 копеек, вместе со сберкнижкой пододвинул на край барьерчика, поближе к Варе.
Процедура с оформлением денежных бумаг тянулась около часа, и, покинув, наконец, сберкассу, Авдей Самсонович с облегчением вздохнул - все основное сделано, теперь можно не спешить.
По пути домой Авдей Самсонович зашел в новый, недавно открывшийся продуктовый магазин. К магазину этому он никак не мог привыкнуть и, попадая в него, не переставал поражаться высоким стеклянным витринам и обилию выставленных в них продуктов. До перерыва в учреждениях оставалось еще минут десять, и в магазине народу не было. Авдей Самсонович неторопливо прошелся вдоль витрин, разглядывая россыпи конфет в радужных бумажках, всевозможные сорта печенья, крупы, пирамиды шампанского (других спиртных напитков в новом магазине не держали), какао и горы консервов с этикетками, от которых рябило в глазах. Молоденькие продавщицы в белом (этих продавщиц он не знал и не ведал, откуда они вдруг взялись в поселке) не обращали на него внимания, а расставляли на полках товары, стараясь придать им живописный вид.
Обойдя по кругу магазин, Авдей Самсонович вернулся в отдел консервов, попросил две-банки мясной тушенки и банку котлет в смальце. Молоденькая продавщица немедленно завернула испрошенное в лощеную бумагу и помогла Авдею Самсоновичу уложить в авоську. Он подал девушке двадцать пять рублей и увидел, как те отчего-то вдруг недоверчиво уставилась на купюру, а потом как-то странно метнула на него глазами.
Это рассмешило Авдея Самсоновича.
- Сомневаетесь, не фальшивая ли?
- Что вы! - вспыхнула продавщица и скоренько вручила ему сдачу.
Выходя из магазина, Авдей Самсонович задержался у дверей, за ящиками, чтобы поправить неловко спутавшийся на шее шарф, и услышал писклявый голос продавщицы из отдела консервов:
- Девочки, с ума сойти! Хвост Селедки двадцать пять рублей разменял!
- Ври больше! Он и десятку-то никогда не меняет! - засмеялась другая продавщица.
- Честное слово, я чуть в обморок не упала! - зазвенел на весь магазин писклявый голос. - Смотри, вот его деньги!
Авдея Самсоновича бросило в жар. Первым его порывом было вернуться к продавщицам и строго выговорить им, чтоб не болтали зря на работе языками, а занимались чем положено, а еще лучше - потребовать книгу жалоб и написать об этих сплетницах. Но он не сделал этого, а поскорее выскользнул за дверь, не желая слушать, как судачат о нем незнакомые, неведомо откуда залетевшие в поселок пигалицы.
Чтобы досадить пигалицам, Авдей Самсонович прямым ходом направился в старый магазин, помещавшийся в полутемном деревянном бараке, куда он захаживал все двадцать пять лет и где все эти годы бессменно работала Полина Семеновна, Эта женщина была известна своей недюжинной силой и тем, что давным-давно, еще в военные годы, самолично задержала двух опасных бандитов. Бандиты бежали из лагеря и ночью забрались в магазин. Ночь, правда, стояла белая. Полине Семеновне отчего-то не спалось и взбрело в голову сходить в сопки - за щавелем. Щавелю она так и не набрала, а вот грабителей застукала на месте преступления и под ружьем (ружье она прихватила на случай пугнуть в сопках медведя или волка) привела их в милицию, за что вскоре получила медаль "За отвагу". Тогда это была высокая награда, и Авдей Самсонович до сих пор помнил, с какой помпой вручали Полине Семеновне в клубе медаль.
Полина Семеновна изумилась, когда Авдей Самсонович положил на прилавок двадцать пять рублей и потребовал килограмм дорогих трюфелей. Она недоверчиво взяла деньги и тревожно покосилась на него. Авдей Самсонович в душе разозлился, но спросил как можно спокойнее:
- Почему вы на меня так интересно смотрите?
- Потому, Авдей Самсонович, что удивляюсь, - напрямик ответила Полина Семеновна сипловатым, давно сорванным голосом. - Ведь вы конфет сроду не покупали.
- Сроду не покупал, а теперь покупаю, - ответил он, стараясь подавить в себе поднимающееся раздражение, и впервые подумал, что Полина Семеновна зловреднейшая особа и что раньше он этого, к сожалению, не замечал.
- А-а, это вы в честь отъезда! - сказала Полина Семеновна, и ее полное, с тройным подбородком лицо расплылось улыбкой. - Говорят, на материк улетаете?
- Улетаю, - односложно ответил Авдей Самсонович и нетерпеливо раскрыл свою авоську, давая понять, что хочет поскорее получить трюфели.
В магазине их было только двое. Возможно, поэтому Полина Семеновна не спешила. Она медленно свернула кулек из грубой серой бумаги и забрасывая в него по штучке трюфели, продолжала разговор.
- А все-таки я бы на вашем месте пенсии дождалась. Уж дождалась бы, потом уезжать, - она положила кулек на весы.
- Представьте, пенсию я оформил, - сухо сказал Авдей Самсонович, внимательно следя за стрелкой весов.
- Неужели вам пятьдесят пять? - усомнилась Полина Семеновна.
- Представьте, столько.
- Никогда бы не сказала. Пятьдесят - куда ни шло, и то с натяжкой. - Полина Семеновна опустила кулек с конфетами в авоську. - Пожалуйста, Авдей Самсонович. Кушайте на здоровье!
Он взял авоську и выжидательно уставился на Полину Семеновну. Она тоже смотрела на него грустно-прощальным взглядом. Получилась неловкая пауза.
- Я сдачу ожидаю, - напомнил Авдей Самсонович.
- Ой, господи, а сколько вы дали? - испугалась вдруг Полина Семеновна.
- Двадцать пять рублей, - строго сказал он.
- Ой, Авдей Самсонович, извините, голубчик! - всплеснула могучими руками Полина Семеновна, и белое лицо ее с тройным подбородком стало красным, - Как же это я?.. Вот же ваши деньги!.. Десять, пятнадцать, восемнадцать… - оправдывалась она, отсчитывая сдачу, - Привыкла, что вы крупными не платите, всегда с мелочью приходите… Вот что значит привычка…
"Стерва вы. Подина Семеновна, вот что, - мысленно говорил Авдей Самсонович, покинув магазин, - Это вы меня Хвостом Селедки прозвали. Вы, милейшая, вы! А я, олух царя небесного, и не знал. Жаль, что не знал раньше…"
И теперь, чтобы досадить уже ей, Авдей Самсонович не мог равнодушно пройти мимо хлебного и не разменять назло Полине Семеновне еще одну крупную бумажку.
В хлебном была изрядная очередь. Вместо Шуры за прилавком нерасторопно ворочалась новая продавщица. Авдей Самсонович пристроился за женщиной в беличьей шубке. Подошли еще женщины, стали за ним. Одна спросила у него, почему нет Шуры, он пожал плечами, а женщина в беличьей шубке объяснила, что Шура белила, упала со стула, сломала руку, руку взяли в гипс, и неизвестно когда она выйдет на работу.
Очередь еле двигалась, женщины громко разговаривали, и та, что в беличьей шубке, рассказывала той, что в пыжиковой шапке, как она собирается провести отпуск. Голос женщины жужжал, как надоедливый овод, и ввинчивался прямо в левое ухо Авдею Самсоновичу.
- Сперва заедем к нашим в Жж-жлобин, потом к Жж-доржж-жу в Жж-житомир, - монотонно жужжала женщина. - В Жж-жданове тожж-же задержж-живаться не будем, в Геленджжике у Сережж-жи брат - нагрянем неожж-жиданно. Ах, какие там жж-жемчужж-ные пляжж-жи…
Наконец жужжание кончилось - женщины вышли. Авдей Самсонович попросил половинку батона и подал двадцать пять рублей.
- Мелких нету? - недовольно спросила продавщица.
- К сожалению, не имею, - с достоинством соврал Авдей Самсонович.
Продавщица, не глядя на него, разрезала пополам батон и сунула ему в руку сдачу. Довольный Авдей Самсонович пошел к выходу. Женщины - та, что в беличьей шубке, и та, что в пыжиковой шапке, - тараторили уже на крыльце: должно быть, не дожужжали друг дружке о предстоящем отпуске. Проходя мимо них, Авдей Самсонович с горечью улыбнулся. Он не то чтобы осуждал таких людей, - он искренне и сердечно жалел их. Каждое лето они штурмовали кассу аэродрома, неслись, сломя головы, в разные Ялты и Сочи, проматывали до копейки денежки, возвращались худые и заморенные, стреляли до получки десятки, а, накопив за зиму каких-то пару тыщонок, опять неслись в Ялты и Сочи. Вот и весь смысл жизни. Нет, такой жизни он решительно не понимал.
Авдей Самсонович пошел домой напрямик - по тропинке, выбитой в снегу через стадион. В центре стадиона, на голубоватом льду катка, носилось несколько малышей. Девочка в красном свитерке и белых ботинках все время хотела прокатиться "ласточкой" и все время падала. Снег, лед и солнце, слепили глаза, небо сверкало никельным блеском, мороз немного спал, но под валенками скрипело так же голосисто, как утром. Все это очень нравилось Авдею Самсоновичу. Погода была на сто процентов летная, и уже ничто не могло помешать ему покинуть сегодня поселок.
Он обогнул дощатую баню, грибом торчащую в огромном сугробе, так что виднелась лишь крыша да узкие, в потеках размытой сажи полоски-оконца под ней, и через двор пищеторга, заваленный бочками из-под селедок, порожними ящиками и прочим хламом, вышел на свою улицу. Дом его стоял на краю поселка, у самой сопки, двухэтажный, неоштукатуренный дом из дикого камня, с двумя низкими, крашенными охрой дверями, так называемыми подъездами, и паровым отоплением. В этом доме Авдей Самсонович прожил без малого двадцать пять лет и единственным бытовым неудобством считал общую коридорную систему, отчего дом напоминал общежитие. Всем остальным он был доволен.
2
Прежде чём отправиться к Анне Тимофеевне, Авдей Самсонович скинул растоптанные валенки, переобулся в ботинки, побрился старенькой бритвой "Золлинген", купленной еще до войны, освежился цветочным одеколоном и задержался на минуту перед складным зеркалом, стоявшим на высоком подоконнике, повязать галстук.
Из зеркала на него глянуло знакомое, суховатое лицо с чуть запавшими щеками, хрящеватым острым носом и выразительными чёрными глазами, часто моргавшими от яркого солнца в окне. Глазам этим больше подошли бы густые, тёмные брови, хорошо бы - сросшиеся над переносьем или как-нибудь круто выгнутые, что зачастую придает лицам выражение мужественности. Но брови у Авдея Самсоновича были рыженькие, жиденькие, едва приметные и совсем не соответствовали густой черноте подвижных глаз. Возможно, от этого несоответствия выражение лица у него постоянно было унылым и немного вялым. Впрочем, лицо не казалось старым, и если бы не резкие морщины, симметрично пролегшие от крыльев носа к самому низу узкого подбородка, да не широкая, округлая залысина надо лбом, если бы не это, то Авдей Самсонович и вовсе выглядел бы молодым.
Придирчиво изучив себя в зеркале, он остался доволен собой и подумал, что занудливая Полина Семеновна не соврала, сказав, что внешность его не соответствует пенсионному возрасту. Правда, северный пенсионер на пять годков моложе пенсионера общесоюзного, но тем не менее…
- Но тем не менее сегодня мы летим! - пропел Авдей Самсонович и, сложив зеркало, спрятал его в фанерный чемодан вместе с бритвой и флакончиком с остатками одеколона на донышке.
Теперь в комнате не осталось ничего, что можно было бы забыть или еще нужно укладывать в дорогу. Комната была пуста, не считая табурета, чемодана на нем да небольшого тючка с постелью, туго стянутого ремнями. Казенную мебель Авдей Самсонович сдал еще вчера, а вещи упаковал сразу, как проснулся. Благо ни шуб на меху, ни костюмов, ни ворсистых свитеров он здесь не нажил, сувенирами в виде медвежьих шкур и оленьих рогов не увлекался, так что времени на сборы ушло - минуты. Зато теперь до прихода Васюкова, то есть целый час, он был абсолютно свободен.
Авдей Самсонович отсыпал в карман трюфелей, туго завязал авоську, где лежал кулек с конфетами и консервы на дорогу, запер комнату и, пройдя в конец длинного, полутемного коридора с бесконечным числом дверей (6 самом деле, как в общежитии), постучал в крайнюю дверь.
Анна Тимофеевна бросила зашивать тюк и поднялась ему навстречу.
- А я жду, я жду! - обрадовалась она его приходу. - Все в порядке?.
- В порядке, в порядке, Анна Тимофеевна, - сказал Авдей Самсонович и этак залихватски протянул ей горсть трюфелей. - Вот, угощайтесь.
- Спасибо, куда столько! - Анна Тимофеевна приняла конфеты, огляделась, куда бы их положить, и, не найдя для них места, упрятала в карман халата.
- Кушайте, кушайте, я килограмм на дорогу взял, - сказал Авдей Самсонович и только после этого обратил внимание на тюки, тючки и чемоданы, разбросанные в пустой, как и у него, комнате.
- Ай-я-яй, шесть мест! Куда же столько, Анна Тимофеевна?
- Понемножку, понемножку и набралось, - улыбаясь, развела она руками.
- Так мы с вами умрем под этой тяжестью. И килограммы, килограммы сверх положенного на билеты, - мягко сказал Авдей Самсонович, но в этой мягкости слышался ворчливый упрек.
- Тогда я перину брошу, она самая тяжелая, - охотно согласилась Анна Тимофеевна.
- Перину? Вот перину, пожалуй, бросать не надо, - рассудил Авдей Самсонович и, указав на пухлый тюк, спросил: - А здесь что у вас? Похоже, тяжелое.
- Посуда и белье постельное. Может, посуду оставить? - с легкостью предложила Анна Тимофеевна.
- Посуду?.. Нет, посуду тоже стоит взять. Э-э, да пусть все остается, - решил вдруг Авдей Самсонович. - Только время, время, - посмотрел он на часы. - Скоро машина придет.