- Видите ли, если вы проживали вместе и есть, свидетели, можно возбуждать дело о наследстве. Закон будет на вашей стороне. В противном случае все деньги пойдут в пользу государства. Тем более что у Булакова, как вы утверждаете, нет родственников.
У Анны Тимофеевны мелко задрожал подбородок и на губах задергалась странная улыбка. Боясь, что она разрыдается следователь поспешил закончить разговор.
- Я прошу вас зайти завтра в прокуратуру, седьмая комната. Мы обо всем поговорим. Вот по этому адресу, - быстро сказал он, написал на бумажке адрес и поднялся. - Кстати, заберете вещи покойного: чемодан, постель и сетка с продуктами. Они находятся у нас.
Когда за ним закрылась дверь, Анна Тимофеевна упала на кровать и зарыдала.
Утром она вышла из гостиницы, бесцельно побрела по улице. Лицо у нее было распухшее, глаза красные, волосы кое-как причесаны. Она не знала, куда и зачем идет, не знала, что ей делать дальше, да и не задумывалась над этим. Денег у нее осталось двадцать четыре рубля, но, ей казалось, что и они ей совершенно не нужны. Походив часа два по улицам, не замечая ни людей, ни машин, ни накрапывавшего из сине-сереньких туч дождика, она вернулась в гостиницу, а вскоре опять вышла; забыв запереть номер и отдать дежурной ключ.
В вестибюле ее окликнули. Она обернулась, увидела молоденькую Бахонину и ничуть не удивилась такой неожиданной встрече, как будто заранее знала, что хирург поселковой больницы Бахонина будет ехать в отпуск и найдет ее именно в этой гостинице. Бахонина же, подойдя к Анне Тимофеевне, удивилась и встревожилась.
- Аннушка, что с вами?
Анна Тимофеевна со скорбным спокойствием, как о чем-то постороннем, рассказала все, что случилось.
- Надо вернуться в Олений, я дам вам на билет, - строго сказала Бахонина. - Место ваше не занято, с квартирой устроитесь. Вы же знаете, как ценит вас главврач!
Вечером Бахонина, ее муж, летчик с разбитными цыганскими глазами, курчавой угольной бородкой, отпущенной не иначе как для солидности, и их пятилетний сын Андрюшка, потерявший в дороге два передних зуба и отчаянно шепелявивший; провожали Анну Тимофеевну к выходу на посадку, сдав предварительно в багаж ее громоздкие вещи.
Вечер был душный. Заходящее солнце, часто пропадавшее днем за дождевыми тучами, теперь раздувало розово-золотой костер на краю неба, за аэродромом, и все ТУ, АНы, ИЛы, стоявшие на полосе, горели, подожженные пламенем заката. Бахонины летели в Сочи жариться на южном солнышке, самолет их уходил в полночь, и потому что в запасе было время, они все трое - мама, папа и потерявший зубы Андрюшка стояли, прилепясь к решетчатому заборчику, и изредка взмахивали руками, пока ИЛ-14 не вырулил из шеренги прочих лайнеров на взлетную полосу и не поднял Анну Тимофеевну в воздух.
Уже подлетая к Магадану, Анна Тимофеевна вспомнила, что так и не сходила к следователю, но не пожалела об этом. Еще она вспомнила, что где-то среди ее хабаровских покупок лежит кошелек с билетами на московский поезд до Казани, где всех, кто едет в Тополиное, ждет пересадка.
Четыре рассказа из жизни поселка Пурга
1. Курочка Ряба
Если на листе бумаги вычертить горбатую гряду оплывших сопок, раскидать под ней с десяток двухэтажных и десятка два одноэтажных домиков, а сразу за домиками, короткими, извилистыми черточками обозначить воду, то это и будет графическое изображение поселка Пурга, заскочившего градуса на два за Полярный круг.
Поселок был мал, от роду насчитывал десять лет, и все десять лет пребывал в стадии постоянного строительства. В нем строилось буквально все: Дом культуры с неизменными колоннами (вместо тесного клуба), баня, почта, магазин (вместо сколоченных на скорую руку), ну, и само собой разумеется, - жилые дома для прибывающих по вербовке. Словом, поселок был молодой, растущий и в силу этого лишен многих качеств, присущих старым селениям с устоявшимся бытом.
Ну, скажем, в Пурге не проживали старики и старухи. Посему не сидели они в белые летние вечера на лавочках подле домов, не плевались семенной лузгой, не судачили о том, о сем, о разном. Да и самих лавочек не было на улицах, и семечки не продавались, даже привозные.
Базара, с его веселой говорливостью, приглядыванием и приторговыванием, тоже не было и, возможно, поэтому молодое население Пурги было начисто лишено коммерческой струнки. Все покупалось в магазине по твердой государственной цене, а залив и сопки в летнее время бесплатно и в обилии снабжали рыбой и грибами.
На каменистых склонах сопок, среди мха и просто на голых валунах вырастало такое великое множество крепких, ядреных боровиков, с каким не мог сравниться ни один грибной лес. А рыба, особенно корюшка, несметными косяками подступала к берегу: тонны живого серебра выплескивало на отмели, его черпали прямо с берега ведрами и ковшами, жарили, вялили и щедро снабжали даровым продуктом тех, кто по какой-то причине прозевал лов. Снабжали, ясное дело, не спрашивая никаких денег.
Так жило молодое население Пурги до лета пятьдесят девятого года, вернее, до того самого дня, когда с парохода, прибывшего с "материка", сошла на недостроенный пирс вместе с другими завербованными Матрена Зинченко, женщина едва ли не двухметрового роста и крепкой силы. Лицо ее было сургучным от загара, на голове грачиным гнездом возвышался платок в красных розах, а в ушах покачивались большие полумесяцами серьги…
Матрена по-мужски размашисто сошла по трапу, неся на правом плече здоровенный чувал, набитый чем-то сыпучим, а в левой руке - пухлый узел с барахлом. За ней двигался ее низкорослый муж, сгибаясь под тяжестью такого же чувала, за мужем шестеро пацанов, волокли прочий домашний скарб. Пацаны были похожи на цыганят, и различить их можно было разве что по росту, а двойняшек Кольку и Степку путала сама Матрена. Младший, Славка, боязливо переступал по трапу вслед за отцом, прижимая к груди горшок с цветущей геранью, старший, Митька, замыкал семейное шествие, и в его мешке что-то ворочалось и похрюкивало.
Вечером того же дня Матрена Зинченко стояла у магазина и торговала семечками. Чувал порожнел с молниеносной быстротой.
- Просю, дамочки, просю, мужчинки! Семьячки, як горехи каленые, вкусности небывалой! - сладко приговаривала она, отмеривая обступившим ее покупателям крупные семечки.
Черные Матренины глаза глянцево поблескивали, зеленый стакан мелькал в ее загорелых руках, не успевая в спешке наполняться доверху.
- Дамочка, вы скико дали, сотенку? Просю сдачку, - не говорила, а выпевала она мягким, бархатистым голосом, совсем не подходящим к ее рослой, сильной фигуре.
По этому любезному "просю", по этим "семьячкам", "горехам", "як" и "скико" можно было угадать украинское происхождение Матрены. Так оно и было на самом деле. Из далекой херсонской стороны завербовался на Север Матренин муж, шофер второго класса Нечипор, и решился он на этот отчаянный шаг всецело под нажимом жены, прослышавшей, что в тех краях деньги чуть не сами валятся в руки.
- Вы, женщинка, шесть стаканчиков узяли, з вас тридцаточка причитаецца! - распевала у магазина Матрена, ловко орудуя стаканом и проворно запихивая за пазуху трешки, десятки и рубли.
Чётырехпудовый чувал оказался мал, чтоб снабдить всех желающих. Последние десять стаканов забрал возвращавшийся с работы начальник милиции, исправно уплатив положенные пятьдесят рублей.
- Не журитесь, дамочки, не волнуйтесь, мужчинки, завтра з утречка щэ вынесу - утешала Матрена тех, кому не досталось херсонского лакомства.
Она выбила пустой чувал об угол магазина и бодро зашагала в конец поселка, туда, где на каменистом берегу залива, неподалеку от автобазовского гаража, ютилась дощатая времянка, давно покинутая строителями. Матрена предпочла щелистую, заброшенную времянку двухкомнатной квартире, предложенной Нечипору, трезво рассудив, что держать привезенных поросят на втором этаже коммунального дома несподручно, а куда сподручнее утеплить времянку и пристроить к ней сараюшко.
В этот самый день молодым жителям Пурги стало ясно, что на свете существует частная торговля и что она способна восполнять пробелы торговли государственной. Пробелы же становились все заметнее по мере того, как расширялось Матренино хозяйство. Взять хотя бы голубицу. В тундре за поселком от нее в глазах сине-пресине. Выйдут в выходной с ведерками молодые папы с мамами, девчонки с парнями - не столько за ягодами, сколько прогуляться. Всего-то и наберут на кисель или на баночку варенья, до того неловко наклоняться за мелкотой. Или те же грибы. Походили в сопках, набрали корзину, и скорей их на сковородку да в рот.
Но вот улеглась зима, наладились морозы, и возле магазина появилась Матрена - кожух до пят, платок по брови, носки катанок задраны, точь-в-точь новоявленная бабка Морозиха. Приладила на приступок крыльца ведро, полнехонькое густо-синих ягод, и певуче известила редких прохожих:
- Живой витамин прибыл! Налетайте, женщинки, купляйте, мужчинки!.. Дешево отдаю - десять рубликов стаканчик!
Женщины налетели, набежали, вмиг расхватали живой витамин да еще поссорились: желающих оказалось больше, чем голубики.
- Не лайтесь, дамочки, некрасиво! - урезонивала женщин Матрена, - Через часок щэ вынесу, у меня две бочки заготовлено… И грибки сушеные есть… Вынесу, усе вынесу!..
В канун Нового года возле магазина учинилось настоящее столпотворение: Матрена расторговывала невиданный в поселке продукт под названием свинина. Продукт шел в три раза дороже магазинной оленины, но за ним давились, душились, к нему пробивались локтями. Высокая фигура Матрены, в платке, пышно обросшем инеем, и в кожухе с торчащим дыбом воротником, под натиском неорганизованных покупателей оттеснялась все дальше к стене магазина вместе с санками, на которых лежало разрубленное на куски мясо.
- Дамочки, мужчинки, просю не напирать!.. Усем хватит! Кабанчик ладный, десять пудов имел!.. Я щэ вывезу! - плескался в морозном воздухе веселый Матренин голос.
Покупатели возбужденно требовали ограничить продажу - отпускать по кило в руки, - на что Матрена ласково отвечала:
- Шо-то вы, дамочки, придумываете? Я ж не государственная лавка!..
Начальник милиции, возвращавшийся с обеденного перерыва на работу, равнодушно прошел мимо магазина. Он еще в утренней темноте посетил Матрену на дому, купил пять килограммов окорока, успел отведать в обед изрядный кусок и признал, что свинина хоть и дорога, но куда вкуснее приевшейся за десять лет оленины…
Так Матрена Зинченко стала значительным и уважаемым лицом в поселке. Женщины почитали за должное первыми здороваться с нею.
- Здравствуйте, Матрена Назаровна, - приветствовали они ее, встречаясь. И тише спрашивали - У вас ничего вкусненького не предвидится?
- Доброго здоровьечка, - душевно отзывалась Матрена. - Пока ничего.
- А свининки?.. У вас ведь еще один растет…
- То свинка, - улыбчиво поясняла Матрена. - Я ее на развод держу, на тот год усе з мьясом будете. Ежели - тьфу, тьфу! - хрячок не подвел…
Давно забитый и проданный хрячок не подвел. Летом в зеленой ложбине за поселком резвились на поле и пощипывали травку десять упитанных поросят, а шестеро Матрениных пацанов буцали в той же ложбине в футбол и приглядывали за поросятами, в азарте награждая их ударами тугого мяча.
Как раз в один из таких по-северному ясных дней явилась к Матрене, торговая комиссия поссовета в полном составе из трех человек. Хозяина дома не было (все шоферы возили прибывшее пароходом оборудование на рудник, находящийся далеко в сопках), а хозяйка сидела во дворе на куче лысых шин, возле ямы, из которой валом валил-бурый дым и вырывалось хилое пламя вперемешку с черными хлопьями. Несносно пахло жженой резиной. Члены комиссии вежливо поздоровались, сказали, что пожаловали по важному делу, и полюбопытствовали, для чего это Матрена палит в яме негодные автомобильные покрышки.
- То ж я ледник налаживаю, - охотно объяснила та, поднимаясь навстречу гостям и вытирая чистой тряпицей закоптелое лицо, - А земелька такая, шо дальше метра кирка не берет, пока не оттопишь.
- А зачем вам ледник? - удивились члены комиссии.
- Так корюшка, говорят, вскоростях пойдет. А разве сбережешь на зиму без ледника? - ответила Матрена.
Члены комиссии многозначительно переглянулись, отошли с Матреной в сторонку от чадящей ямы и изложили суть дела. Так, мол, и так, сказали, есть, мол, решение поссовета создать в Пурге подсобное хозяйство. Поскольку с чего-то надо начинать то не продаст ли Матрена Назаровна двух поросят, свинку и кабанчика для разведения в будущем хозяйстве свиного племени. Дело это важное, подчеркнули члены комиссии они надеются, что Матрена Назаровна пойдет им навстречу.
- Почему ж не пойду? - певуче ответила Матрена, - И свинку продам и кабанчика. Только я на них много затрат положила: молочко сухое, картошку сушеную покупала, хлебушек белый…
- А сколько запросите? - спросили члены комиссии.
Матрена стеснительно улыбнулась, прикрыла пушистыми ресницами глаза, вздохнула и смущенно спросила;
- По две тысячи за поросятко, не много будет?
Члены комиссии открыли рты и уставились на Матрену.
- Пускай по тысяче, - кротко сбавила та цену.
- Что вы, Матрена Назаровна!.. - опомнившись, ахнули члены комиссии.
- Ну, по пятьсот, - еще сбавила она цену.
Комиссия разъяснила Матрене, что подобной цены на поросят ни в одном ценнике не значится, что самое большее они могут уплатить за парочку свиней триста рублей, так как куплю ведут не для себя лично, а в общественных интересах и должны руководствоваться государственными расценками. Но Матрена проявила твердость, и комиссия ушла ни с чем.
Однако на другой день члены комиссии явились снова. Обнаружив Матрену на дне просторной ямы, откуда она вышвыривала лопатой твердые комья подтаявшей земли, попросили ее подняться к ним и вручили ей тысячу рублей.
- Ай-яй-яй, а як же ж ваш ценник? - забеспокоилась Матрена, не решаясь принять деньги, которые уже держала в руках. - Он же не позволяет большего платить?
- Мы свои деньги добавили, - строго ответили члены комиссии, после чего пошли за Матреной в ложбину ловить приобретенных, теперь уже не личных, а общественных поросят.
Но все это были мелочи по сравнению с тем событием, что вскоре лишило покоя жителей Пурги.
Никто не знал толком, откуда у Матрены Зинченко взялась курица - рябенькая курочка, домашняя птица, ничуть не похожая ни на крохотных куропаток, изредка появлявшихся в этих местах, ни на гусей-белоголовок, пролетавших иногда крикливыми стаями над поселком. Говорили, будто с этой самой курицей ходил по улице летчик "Аннушки" и спрашивал, где найти Матрену Зинченко. А еще говорили, будто курицу эту ему вручила анадырские летчики, а анадырским - московские, а московским - херсонские, а херсонским принесла какая-то бабуся и слезно просила доставить по воздуху смирную птицу Матрене Зинченко, проживающая в Пурге. Говорили всякое, но факт оставался фактом: курица была, к тому же несушка, причем яички несла каждый день, и не с одним, а с двумя желтками.
И опять все вспомнили, что на свете, кроме магазинного яичного порошка, существуют свежие яйца. В поселке только и разговору было, что об этом.
- Вы слышали о курице?
- Да, еще вчера. Яички с двумя желтками?
- Подумайте, сразу с двумя!
- Неужели приживется?
- А почему бы нет?
- Я записалась на очередь.
- На какую очередь, кто записывает?
- Сама Матрена Назаровна!
- Да что вы? Я не знала.
- Так бегите же к ней!.. - говорили женщины, встречаясь на работе, на почте, на улицах и в магазине, где вразвес продавался желтый, отсырелый порошок, утративший сразу всякую ценность в глазах покупателей.
К заброшенной когда-то времянке, а ныне оштукатуренному дому под цинковой крышей, снабженному всякими пристройками, началось паломничество… Едва желающие записаться на очередь переступали порог опрятной горенки, рдеющей геранью на окнах, как Матрена всплескивала руками и улыбалась:
- Женщины, милые, шо вы себе думаете? Уже ж сто человек приходило. Когда-то вы очереди дождетесь? Только тех запишу, у кого детишки есть.
- У нас есть, - обрадованно отвечали женщины, имевшие детей, а не имевшие скромно отступали в сторонку.
Тогда Матрена, качнув серьгами-полумесяцами, кричала в смежную комнатку:
- Коль, а Коль, неси суда синюю тетрадку!
Чернявый, жуковатый мальчонка лет десяти выносил тетрадку и, обиженно топыря губы, говорил:
- И когда вы, мам, путать перестанете? Я не Колька, а Степка.
- Ты беги, Степушка, беги на двор погуляй, - ласково выпроваживала она сына и объясняла женщинам: - Я детей в свои дела не ввожу, они у меня школьники.
Потом садилась к столу, раскрывала тетрадь, брала карандаш, говорила:
- Просю по фамилии. Кто з вас первый будет?
- Щукина, - называлась одна из женщин.
Матрена, низко клонясь над тетрадью и часто мусоля химический карандаш, крупно выводила по четырем клеткам: "Счукина адин дисятак".
Каждого она записывала только на один десяток и деньги требовала вперед - сто рублей. Люди в Пурге были с достатком, платили не скаредничая. По свежевымытым полам горенки, застланным пестрыми домоткаными дорожками, расхаживала на тонких черных лапках виновница паломничества - бесхвостая, рябенькая курочка с чернильной меткой на крыле. Она тихонько квохтала, молотила черным клювом насыпанное у порога пшено, торопливо заглатывала воду из чистой миски на полу, опять похаживала, пяля на людей красноватые горошины-глаза, и оставляла на свежих половиках жидкий помет.
Первый свой десяток получила молоденькая машинистка стройконторы, мать годовалого младенца, второй - заведующая загсом, мамаша двух детишек детсадовского возраста, третий - телеграфистка почты, у которой был сын пионер-отличник, четвертый, согласно очереди, достался начальнику милиции, отцу троих детей…
Начальник милиции пронес по поселку полученный десяток в служебном портфеле, а женщины, выбежав с драгоценной ношей от Матрены, устремлялись сперва на работу - показать и похвастаться сослуживцам. Сослуживцы оглядывали херсонское чудо в хрупком белоснежном панцире, бережно, брали в руки, просматривали на свет, стараясь обнаружить два желтка. В эти торжественные минуты те, кто не имел детей, откровенно завидовали тем, у кого они были.
Курица сдохла в марте следующего года, снеся в общей сложности сто пятьдесят шесть яиц. Проглотила металлический шарик от Славкиного игрушечного бильярда. Матрена нещадно отлупила Славку и горько оплакивала преждевременную гибель несушки, а заодно и деньги, которые пришлось вернуть не дождавшимся очереди.
- Ох, горе-горячко!.. - сокрушалась Матрена. - Того, и гляди, шо щэ бида придет, одна никогда не ходит!..
Причитала, причитала и накаркала. Пришла-таки вторая беда. Ровно через месяц ни с того, ни с сего напал мор на свиней. За два дня передохли все свиньи, Матрена не успела даже сбегать за ветеринаром. Позже он установил, что свиньи подохли от чумки, а откуда она взялась, объяснить не смог. Ветеринар составил акт и велел немедленно отвезти падаль в сопки, поскольку снег еще не сошел, земля не отмерзла и закопать не представлялось возможным.
Опять Матрена оплакала потерю, а оправившись от тяжкого горя, пошла в поссовет просить, чтоб продали ей из подсобного хозяйства двух поросят, полученных от ее бывшей, ныне опоросившейся свинки.