Ребятишки ждут самого интересного и, не дождавшись, напоминают деду.
- Ах вы, идолята, - говорит Карпов и принимается скрести обуглившийся хвост. Очистив, он отхватил его по самую тушу, делит на всех. Пахнет дымком еще теплый хвост, хрустит хрящик на молодых ребячьих зубах.
- Вкусно? - спрашивает Неботов.
- Ага!
- А чего ж не вкусно? Шашлык! - Карпов оперся на вилы, закурил. - Вот, кажуть, хорошо смолить не соломой, а стружками, в каких яблоки в магазин привозють. Вроде дужа сало вкусное бываеть.
- А что, это вполне, так бы сказать, может быть, - соглашается Неботов.- Первое, стружка сама по себе хорошая - она березовая или сосновая. Ну и, второе, то, что она духом яблочным напитана.
- Так ото ж на базаре и нюхають гражданки. Подойдут и спрашивают: А чем, дядечка, смолил поросенка? Чи соломой, чи стружкой, чи, можа, паяльной лампой? Во как, разбираются!
Поговорили, и снова за дело.
То тут, то там раздувают огонек, поджаривают сырые места, скребут ножами, похлопывают по твердой опаленной коже.
- Под мышками не достать, - говорит Неботов, - надо бы шкворень накалить. Есть?
- Есть, - отзывается Карпова. - Остались еще с той поры. Микита, пойди воткни в плиту два прута.
Вышла посмотреть Клавдия, увидела - дочь ее грызет хвост, бросилась к ней, вырвала, забросила в снег, вытирает замызганный рот ребенку.
- Вот беда! Какие культурные стали! - возмущается Ульяна. - Небось сама никогда не ела? И никакая лихоманка не взяла! А тут - куда тебе!
А мальчишки уже съели и снова пристают к деду, просят еще.
- Да где ж вам набраться! - смеется Карпова.- Хвост у кабана один. Вот беда, - и принялся скрести кабаньи уши. Очистил, отхватил кончики ножом - одно, другое. - Нате, идолята, ешьте.
Грызут ребятишки, смеются.
Закончили смолить, осмотрели тушу кругом, отхлопали по ней ладонями, ощупали, остались довольны: хорошо сделано.
- Ульяна, воду, - командует Карпова.
Появляется ведро с горячей водой, пар из него валит клубами. Поливают кабана кипятком, а Карпов скоблит, скоблит ножом, счищает грязь, копоть, и когда рассеивается пар, туша блестит золотистой копчено-коричневой корочкой.
Пока Карпов скоблит тушу, Неботов взял лопату, снегом засыпает черноту вокруг туши, наводит чистоту
Упарился Карпова, пот с лица стекает, будто его самого ошпарили. Распрямился.
- Хватит, что ли? Дужа чистый будет, ишо сороки унесут.
- Хватит, а то всю шкурку сдерешь, - соглашается Неботов и уже несет охапку чистой соломы, накрывает тушу. Ульяна принесла попону и старую солдатскую шинель. Все это кладут на кабана, заботливо подбивая края, будто боятся простудить.
- Садитесь, идолята, - разрешил Карпова, и ребятишки наперегонки полезли на тушу. Самых маленьких подсадили взрослые. - Во, вот так, чтобы сало завязывалось. В этот момент как раз у него сало растет, - говорит Карпов и улыбается хитро - шутит, но сам тоже присаживается на тушу. И Неботов садится, и Никита. Приглашают и нас с Петром. Мы подошли, облокотились.
- Зачем? - спрашиваю у Неботова.
- Примета такая... А может, чтобы сало пропарилось да шкурка отмякла.
Карпов суеверен, отвлекает от этого разговора. Ему хочется поговорить о другом - до сих пор никто не похвалил, как он ловко заколол кабана.
- Наверно, прямо в сердце попал: и не копыхнулся.
- А не попал бы, дак он нас поносил бы! Шутка - такая гора, - Неботов хлопает по туше. - Вот как Мишка Вакуленков резал! Пырнул, да не попал, а поросенок вырвался и тикать. Они за ним. Кровь течет, поросепок кричит, как паровоз, и бежит. Догнали аж у ставка. И то не догнали, а он уже сам упал от потери крови. На салазках приволокли домой.
- Да, не умеешь - не берись, - говорит Карпова. - Л вон Замирякин как резал? Небольшой кабанчик, заболел. Ветинар посоветовал прирезать. Ну, прирезать - так прирезать. Заходились они вдвоем с тещей резать. Повалили. А ножик взял длинный. Как пырнеть - да того поросенка насквозь проткнул и теще - в ногу. А та как закричит, да по морде зятя - хлобысь. Теща орет, поросенок недорезанный кричить, а он ничего не поиметь, в чем дело...
Ребятишки хохочут громче всех, начинают возню, и Карпов прекращает разговоры.
- Ладно, будя.
Снова раздевают тушу и перекладывают ее на спину на чистые доски. Карпов вооружается ножом, становится над тушей лицом к голове.
- Ну, господи благослови,- и полоснул раз, другой - сделал крестообразный надрез на груди. Потом запустил кончик ножа у шеи и провел борозду по левой стороне до самого хвоста. Возвратился и такую же борозду провел с правой стороны. И снова к шее: чик-чик ножом - белое сало сверкнуло. А Карпов режет дальше - чик-чик, чик-чик. Добрался до мяса и начал снимать сальную полосу с брюшины. Вот ему уже не удержать ее, передал под себя Неботову, а сам быстро - надрез за надрезом, надрез за надрезом, а полоса все длиннее и длиннее. Снял, передал Никите, и тот понес ее - длинную, белую, дымящуюся паром, на вытянутых руках, как полотенце с хлебом-солью.
- Пущай несуть кастрюлю под кровь, - крикнул Карпова.
- Да тут я, чего кричишь. Ослеп, что ли, - говорит Ульяна и подставляет кастрюлю.
Карпов вырезает грудную клетку и вычерпывает из нее куски крови - сначала руками, потом берет кружку и загребает кружкой, выплескивает в кастрюлю.
Кастрюля быстро наполняется, и Ульяна под ее тяжестью приседает. Наконец железная кружка начинает глухо стукаться о кости, зачерпывая последние капли крови. Скреготнул кружкой по ребрам раз-другой, и, утопив ее в кастрюле, Карпов сказал:
- Все, неси. Будет тебе на колбасы. - А сам подвинул ведро с теплой водой и стал тряпкой вымывать грудную полость.
- Мясо продавать думаешь? - спросил Неботов.
- Да, можа, придется. Куда ж его столько, все ведь пе съешь. А солонина - то уже не мясо.
- Тогда надо кровь вымыть, правильно, - одобрил Неботов.
- Корыто!.. Где корыто? - закричал Карно. - Ульяна, и што ты?.. Где корыто? Давай сюда, кишки будем вынимать.
Осторожно, чтобы не порвать, вываливают внутренности. Карпов с Неботовым, как опытные хирурги, знают, где потянуть и порвать пленку, где полоснуть ножом. И все идет у них хорошо, слаженно, все отделяется в положенном месте, без усилий, будто и не было живого организма, а была какая-то искусственно-сложенная конструкция из мяса и костей. Плюхнулось в воду серовато-стальное сплетение внутренностей, повис через край корыта конец кишки, заколыхалось все это студенисто - понесли женщины корыто в дом.
А Карпов уже вострит нож и присматривается к ножкам - как половчее их отхватить.
- Надо бы раньше их отрезать, чтобы не мешались... Ну, да ладно.- И он делает круговой надрез на ножке, и, кажется, делает его совсем не там, где надо было, не над суставом. А когда сгибает ее, оказывается, что именно тут и есть - вот он, сустав, оголился - белорозовый, округлый. Хвать, хвать ножом, и отделилась ножка, полетела в ребячью кучу: - Ловите, идолята! - За первой летит вторая, третья, четвертая.- Несите бабке, нехай холодец варит!
Побежали дети, а Карпов уже суетится возле головы - сначала ножом, а потом кончиком топора тюкнул, и упала огромная корноухая свиная голова прямо на руки Неботову и Никите.
- Неси ее, Микита, в летней кухне подвесь, пущай пока замерзает. Холодец будет!
Попер ее Никита, сгибаясь от тяжелой ноши. Петро кинулся помочь брату. Догнал, а взяться не за что - голова круглая, без ушей. Прицепился кое-как, скорее для подстраховки, чем для помощи, подставил руку снизу, пошли два брата, наступая друг другу на ноги.
Пока управились с головой, а тут уже новая операция началась: полосу за полосой снимает Карпов с Неботовым сало, носить не успеваем. Носим его мы вдвоем с Петром на вытянутых руках. Белое, белее снега, рыхлое теплое сало колышется, как живое, вот-вот соскользнет с рук на землю. Носим его в дом Никите, а тот делит сало на квадраты, посыпает обильно крупной солью, складывает в ящик. Тут же в сторонке свояченица Марья разбирает кишки: распутывает, чистит, промывает, вытягивая их единой веревкой и складывая в чистую посудину.
Ульяна с кастрюлей хлопочет возле Карпова, умоляет:
- Отрежь вот этот кусочек, - и нетерпеливо дергает еще теплое мясо.
- Погоди, - отмахивается Карпова.
- Во, погоди! Чего годить? Мне ж надо сготовить, люди есть хочут. А если ждать, когда ж я управлюсь! Ну, режь, живо!
Отхватил Карпов кусок мяса, бросил в кастрюлю, но Ульяна не уходит, бродит вокруг, выискивает что-то.
Вот ишо тут отрежь, - просит мужа.
- Не мешай, - отмахивается опять Карпова. - Сколько тебе его надо!
- А народу сколько? Надо ж и с картошкой стушить, и сжарить. Кто как любит. - И вдруг вскипает, кричит сердито: - Да ну, отрежь же, кому сказано! Выкобенивается тут!..
- Вот пристала, - кряхтит Карпов и отрезает. - Ну, все? Или еще?
Заглянула Ульяна в кастрюлю, встряхнула.
- Мало. Вот ишо от шеи отрежь. - Она вцепилась пятерней в болтавшийся кусок и не выпустила его, пока Карпов не отрезал.
- Пристала как банный лист. Сама и режь, сколько надо.
- У тебя ножик вострый...
Скулит, канючит запертый в конуре кобель, скребет лапами припертую тяжелым камнем затворку: слышит запах свежего мяса. Карпов не выдерживает, отрезает кусок, несет собаке. Возвратился, проговорил, оправдываясь:
- Пущай и он попробует свежатинки.
- Ему полагается, - одобрил Неботов. - Сторож.
- Да то сторож такой... - махнул Карпов на конуру И сделал это скорее из предрассудка - не сглазить бы. - Вот у меня до войны был кобель - так это да. Ото Буян - так Буян! - Карпов всем своим собакам давал одно имя - Буян. -Ростом был с теленка, а злющий, как зверь, лютый. Таких я больше и не видел. А принес я его маленьким кутеночком, вот такусеньким, в рукаве. Сам выбрал: в роте у него нёбо было черное, как сажа, - рассказывал Карпова, сделав короткий перекур. - А окромя того, я его под железные ночвы сажал и колотил палкой - чтобы злым рос. Ну, и вырос!
- Помню я того кобеля. Я парубковал тогда, ходил на вашу улицу, женихался. Идешь, бывало, мимо и думаешь: Господи, пронеси... Не дай бог, сорвется с цепи.
- Что ты! - Карпов доволен, что люди помнят его собаку, оживляется. - Злой - не приведи бог! Никого не признавал - ни своих, ни чужих. Даже на меня все время смотрел исподлобья. Погладить по шерстке и не думай: отхватит руку. Во, гляди. - Карпов оголил до локтя одну руку, потом другую. Руки были усеяны белыми зажившими ранками, похожими на оспинки. - Это все следы его клыков. Отвяжется, бывало, цепь перетрет или ошейник порвет, станешь привязывать, - не дается, и близко не подпускает, хоть ты што. А привязать надо, вот и подступаешь к нему разными хитрыми путями. А рази его нерехитришь? Все равно укусит.
- А куда он делся? - поинтересовался Неботов. Карпов горько усмехнулся:
- От водки помер. - И пояснил: - Ульяна сгубила. Ото ж была в бутыли наливка из вышнику. Наливку выпили, а в вышник самогону наливали - закрашивали. Самогон тоже выпили. Ну, а бутыль так и стоит. А когда новый вышник поспел, бутыль понадобилась. Ульяна и выбросила усе из бутыли вон туда, - указал за конуру. - А тот дурак, Буян, возьми да и съешь этот вышник. Понравился он ему, чи шо. И опьянел. Прихожу с работы, а он - ну, как пьяный ото, - ходит, качается падает. Упадет, поднимется - гав! и опять упадет. А детвора и Ульяна, как маленькая, стоят и смеются, животы надрывають: Буян пьяный! Ну и я, как дурак, тоже смеюсь. А потом, гляжу, упал Буян и не поднимается, хырчить. Дужа плохо ему, видать, сделалось. Вырвать бы ему. А как? Не человек, пальцы в рот не заложит. Вижу такое дело и думаю: Эээ, да тут не до смеху, надо собаку спасать! Воды ему в рот налил, таскаю за цепь - ниче не помогает. Хырчить, и все. Так и сдох. - Карпов помолчал, склонив голову, добавил: - Жалко. Но Ульяне досталось, ох досталось!
- Да, - протянул Неботов задумчиво. - Интересно. Это ж, смотри: никакая животная не выдерживает той гадости, что человек потребляеть. Чи там водка, чи табак. Вот же пишуть, что лошадь от одной папиросы дохнет. А человек пачку выкурит, и хоть бы што. А этой водки - есть по поллитру зараз выпивають.
- Что ты! - возразил Карпова. - Вон Иван Гладкий, печник, литру, не отрываясь, выдует, рукавом закусит и только тогда начинает плитку класть. А ты - поллитру!
- Иван Гладкий - да, тот - да, тот такой, - закивал Неботов, еще больше поражаясь человеческим возможностям.
Поговорили и снова за работу: режут, кромсают, рубят - быстро, четко, умело.
Через час-полтора все закончено. Только рыжее пятно стынет на снегу, да клочки кудреватого серого пепла от сгоревшей соломы гоняет ветер по двору Но и эти следы Неботов старательно уничтожает, ходит с лопатой, засыпает чистым снегом, притаптывает ногами. Вышла Ульяна - раскрасневшаяся от плиты, возбужденная от работы, приглашает.
- Ну, мужики, умывайтесь да ходите обедать. Упорались, бедные.
Неботов воткнул в сугроб лопату, осмотрел руки.
- Да че там... Дома умоюсь.
- Ну вот ишо!
- Умоюсь и приду, - пояснил он.
- Катерину не забудь позвать.
Умываться я тоже побежал домой. Ульяна прокричала вслед:
- Павловну кличь на свежатину!
- Ладно.
Мать сидела дома одна, грустная, чем-то обиженная.
- Был кабан, и нет кабана,- весело объявил я. Она будто не услышала, молчала. Потом все же спросила:
- Сало хорошее?
- Оо! Вот такое, - я растопырил пальцы, показал, какое толстое сало, - на свежатину приглашали.
- Иди, чего ж. Заробил.
- Тебя тоже приглашали.
- А че я там не видала? Когда нужна была - приглашали, а теперь забыли, не нужна стала.
- Так не забыли ж...
- Кишки кто разматывал? Марья?
- Она.
- Ну та умеет, - смягчилась мать. - Она еще девчонкой, бывало, всегда со мной возилась, помогала. Та умеет.
Наверное, догадавшись о настроении матери, Ульяна прибежала сама.
- Ну, ходи, кума, свежатины отведаешь.
- С какими глазами я пойду? - напустилась на нее мать. - Как работать - так нема, а за стол - явилась? Или мои руки уже ни к чему не способные?
- Да тю на тебя! Да чи там нема кому работать. Полная хата народу, а нам теперь только гулять. Ходи, ходи, а то ж ждуть, проголодались.
- Ладно, приду.
Застолье у Карпова шумит. Мясо жареное, мясо тушеное, мясо вареное, с картошкой, без картошки, жирное, постное. Кровь, поджаренная на сале. Тарелки с огурцами, с помидорами. А Ульяна все хлопочет, все что-то подносит, раздвигает на столе посуду, ставит да ставит. Карпов ходит вокруг стола, наливает в граненые стопки самогона из графина. Себе - в последнюю очередь, столько же, сколько и всем, - по самые краешки.
- Ну, будя, угомонитесь, а то есть хочется.
- Чокаться не будем, - дужа полные налил.
- Ладно, так выпьем. Будьте здоровы!
Выпили по одной - притихли, принялись за еду. Хрустят огурцы; опустошаются чашки с мясом. Выпили по другой - заговорили, зашумели.
- Кузьмич, - обращается ко мне Неботов, - вот ты скажи, кому оно вред от того, что вот Карп Романович кабана заколол, и у него теперь есть мясо и сало, и он, так бы сказать, сыт, пьян и нос в табаке? И от того, что он лишнее завтра повезеть на базар и продаст там по той цене, какую установят ему, - кому хуже? Я так думаю, ото оно не вредительство, случаем, было, когда запретили худобу держать? А?
- Да ну че там об этом? - медленно, врастяжку возражает Карпова. - Жизня есть жизня, она ж не стоит на месте... Че тут балакать! - И он наполняет стопки.
Крестная затягивает песню:
В огороде верба ряаасна,
Там стояла девка краааснааа...
Первым засобирался домой Неботов: Пойду справляться, худобу на ночь кормить: у меня ж корова, поросенок...
Подхватилась Ульяна, сунула ему под мышку сверток со свежатиной - неси гостинец.
- Да не надо! - упрямится Неботов.
- Ну вот ишо! - Ульяна захмелела, теперь с ней не спорь. Кричит громко: - Бери, коли дают, а бить будут - беги. Спасибо за помочь. Пособил, спасибо.
Потом начали собираться уходить и другие: Никита с семьей, свояченица Марья - им всем на автобус надо поспеть. Женщины одевают детей, а Ульяна уже насовала им в сеточки сала, мяса, по кусочку печенки: Пирожочков испекете.
У меня под мышкой тоже сверток, пока не знаю о чем: сало ли, мясо ли?
Из дома выходим все со свертками, пустые руки только у самих хозяев. Мать и Клавдия остались дома: работы еще много - будут доводить до ума шпик, колбасы начинять, из желудка колобок сделают - зельц погородскому.
По пути к автобусу всю дорогу поют песни, а Ульяна - звонче всех.
А встречные дивятся: что это у Карпова за торжества такие, по какому случаю гулянка?
- Кабана зарезал!
- Аа! Ну, то понятно...
В огороде верба ряаасна,
Там стояла девка краааснааа...
Петро, Никита и я замыкаем шествие, не поем, стесняемся, только курим. Прощаясь, Никита говорит:
- Приезжай послезавтра на свежатину.
- Как?
- Резать кабана буду.
- И ты держишь?
- Ну, а как же! У меня ж пять человек семья. Без поросенка нельзя.
Эпопея земельная. Карпов зигзаг
В молодости своей однажды колебнулся Карпова, зигзаг сделал - в крестьянство подался. Не сам колебнулся, Авдей, шурин, склонил. А может, и не Авдей, может, сама жизнь толкнула, на Авдея только вину свалить проще. Время тяжелое, голодное было - двадцать первый год проползал трудно, долго. Из последних сил боролись с голодом, крыши соломенные в ступах истолкли и съели. Промышляли кто чем мог. Многие на землю кинулись, делили участки помещика Филатова, тыкали в землю любое зернышко.
Карпов тогда в депо работал - вагоны ремонтировал. Работы много, паек мал. Застолбил и себе участок на Поповой даче. Раздобыл семян фасоли, кукурузы, пшенички - сажает, сеет. Стали ночи для него короткие, рано утром до работы бежит поковыряться на участке, из депо - опять не домой, в поле торопится. И все один, все один: Ульяна - не помощница, тяжелой ходила Никитой, Марья - мала. С ног валится Карпов, но не отступает, вгрызается в землю.
Как-то пригнали в депо больной вагон, на горке при сортировке разбили. То ли случайно, то ли нарочно. Бывали и такие случаи. Пронюхают - съедобное в вагоне толкнут его посильнее, и все, раскололся. Пока туда-сюда, а тут уже карманы набили, сумки припрятали. Голод, поэтому на что только не шли. Может, и с этим вагоном такая ж история случилась: в нем ведь зерно везли.