- Наташа дома? - спросила Римма, бегло просматривая лежащую на холодильнике почту. Было два письма - оба из колонии. Чаще её подопечные писали на адрес консультации, но некоторые, неведомым для неё образом разузнав адрес, слали сюда.
- Пока дома, - выдержав паузу, многозначительно отвечала мать. - Будешь обедать? Или сыта?
Значит, о ресторане известно уже - Наташа проболталась. Не принимала она всерьёз своей грозной бабушки со всеми её нравоучениями, дисциплиной и моральными устоями - брякала что в голову взбредёт. А разве могла эта суровая старуха, ни разу в жизни не нарушившая своих железных правил, простить дочери этакую беспринципность? Пойти обедать, и с кем - с человеком, который так коварно обошёлся с нею!
- Сыта, - положив письма, ответила Римма.
В их комнате творилось бог знает что. Настежь распахнутый шкаф, какие‑то свёртки на столе, смятая бумага валяется, на стульях развешаны платья. Прокатавшись с отцом по магазинам, Наташа навёрстывала время: как и Римме, к шести ей было (по–видимому). Оксана - та ушла уже, теперь их очередь. Римма мысленно усмехнулась. Не хватало ещё, чтобы мать с дочерью на свидание на пару ходили.
Наташа, в трусиках и лифчике, бросилась показывать подарки Павла. Мохнатый белый свитер под горло, босоножки и-самое главное! - замшевая сумка на ремне. Из‑за неё‑то и задержались - очередища была.
- Ну как?
Римма слабо улыбнулась:
- Хорошо.
Неужто и она будет вот так торопиться сейчас, гадать, что идёт ей, а что нет?
Наташа расценила эту улыбку по–своему. Озабоченносочувственным сделалось её лицо.
- Как твои дела?
- Хорошо.
- Ты видела эту девушку?
Но не это волновало её сейчас - другое: в каком виде предстанет через полчаса перед своим мальчиком.
- Видела.
- И что? - Наташа, не глядя, поглаживала сумку. - Красивая?
Римма села, с усилием стала снимать туфли.
- У неё сын, - сказала она.
Рука, что ласкала сумку, медленно опустилась.
Чей?
- Иванюка, - ответила Римма. - Того самого…
- Я помню, - перебила Наташа. - Она даст показания?
- Не знаю. - И вдруг спросила неожиданно для себя: - Ты бы дала?
Дочь задумалась. И хотя взгляд её не изменил направления, уже не на Римму был он устремлен - сквозь неё. Что‑то видел он там, недоступное матери, сравнивал, подставлял другого человека на место Качманова. Или Иванюка? - тревожно мелькнуло у Риммы.
- Но ведь это ужасно стыдно. Все смотрят на тебя, а ты должна говорить.
- Стыдно, - согласилась Римма.
Взгляд вернулся.
- Я бы дала.
Мать кивнула. Конечно б, дала - она не сомневалась в этом.
- Мне кажется, они явятся в понедельник.
- Почему - они? - не поняла Наташа.
- С матерью. Они вдвоём все.
- А отец? У этой девушки есть отец? - С небрежностью - эка важность, живёт ли отец с семьёй!
- Есть, - коротко ответила Римма.
Наташа взяла сумку и, далеко отодвинув её голыми руками, полюбовалась ею.
- Хороша, а? Тринадцать рэ. Расколола я папашу. Босоножки, свитер. Свитер как тебе?
"Расколола"… А что творилось с ней, когда прошлым летом Павел попал в автомобильную катастрофу! Двое суток на волоске висела его жизнь… В Крутинск, в больницу, Римма тайком от дочери звонила из консультации, а вечером нашла На полу телефонную квитанцию. Наташа обронила - потемневшая, осунувшаяся. Вслух же почти не говорили о нем…
- Я надену твои туфли, - объявила дочь, и в тот же миг они оказались на столе. Замшевые, на массивном каблуке; в них‑то Римма и собиралась идти сегодня. - Пойдут к этой сумке? - Отступив на шаг, окинула их критическим взглядом. - Пойдут! Они ко всему пойдут. Ты умничка, что купила их.
- В общем‑то, я купила их себе, - сказала Римма. Пора было переодеваться, но она медлила.
- Я не намерена экспроприировать их у тебя, махен! Вечером верну в целости и сохранности. Ты ведь никуда не собиралась сегодня.
Не вопрос это был - констатация факта, потому и ответа не требовалось, однако молчание матери насторожило Наташу.
- Махен? - произнесла она.
- Что?
- Ты идёшь куда‑то? - Строгий и пытливый взгляд предупреждал, как ребёнка: не лгать.
Римма грустно смотрела на дочь. Она вдруг почувствовала, что очень устала сегодня.
- Во сколько? - сурово спросила Наташа.
Отпираться было невозможно - так пристально вглядывались в неё отливающие золотом глаза дочери.
- В шесть, - сказала Римма.
Наташа глянула на часы и ужаснулась. Чуть ли не силой подняла мать, заставила раздеться, выбросила из шкафа одно платье, другое, но оба не приглянулись ей, и она, голая, в раздумье замерла у распахнутой дверцы.
- Ты не в театр?
Римма улыбалась её неуклюжей деликатности.
- Нет.
Дочь снова завозилась в шкафу, а Римма, точно ребёнок, дисциплинированно стояла посреди комнаты. На своё тело не смотрела, но видела Наташино, и этого было достаточно…
- Ты‑то не опоздаешь?
- Обо мне не беспокойся. Вот! - Она извлекла ту самую блузку с тесёмочным бантом, которая сегодня привиделась Римме в её нескромном сне. - Ты чего улыбаешься? - подозрительно спросила Наташа.
- Я? - спохватилась Римма. - Я не улыбаюсь.
- Наденешь её и зеленую юбку. Нет, вот эту. - Все беспорядочно летело на стол и тахту. - Потом уберу.
Римма запротестовала:
- Она мне коротка.
- Ты с ума сошла! У тебя такие ноги!
Римма устало усмехнулась.
- В моем возрасте…
- Какой у тебя возраст! - Наташа гневно вскинула глаза. - У тебя прекрасный возраст. Смотри, как ты выглядишь! - И, схватив мать за руку, повернула её лицом к зеркалу. - Ну! Видишь? Видишь или не видишь?
Бесцеремонно крутила её, поправляла что‑то, окидывала, отступив на шаг, взглядом и, если не нравилось, расторопно меняла, - что на что, сообразить Римма не успевала. Потом, взяв за подбородок, приблизила к себе её лицо, другой рукой быстро стянула очки. Все размазалось и потускнело перед выпуклыми глазами Риммы.
- Ты что? - испугалась она. Близоруко моргая, силилась разглядеть, какую новую манипуляцию собирается совершить над ней дочь. Что‑то тёмное, узкое мелькнуло в её руках - Римма невольно подалась назад.
- Не шевелись! - приказала Наташа, и она замерла. Карандашом оказался черный предмет. Послюнявив его, Наташа бережно коснулась века.
- Зачем? - прошептала Римма.
- Так надо!
И, отступив на шаг, полюбовалась ею.
- Очки, - жалобно напомнила Римма.
- Пардон! - и очки оказались на месте.
Римма недоверчиво оглядела себя в зеркало. Кажется, и впрямь получилось недурно. Молодая, высокая, со вкусом одетая женщина. Вот только очки… В эту минуту она пожалела, что не воспользовалась в своё время услугами клиента–оптика.
Сумку взяла. Наташа смотрела на неё с гордым видом - как мать смотрит на повзрослевшую дочь, которая впервые в жизни отправляется на свидание. Потом метнулась к ней, выхватила сумку, расстегнула, перевернула над столом и, вытряхнув, стала аккуратно и проворно укладывать все в свою новую замшевую - подарок Павла.
- А ты?
Но дочь не слушала. Все в том же полуголом виде проводила до двери - мимо остолбеневшей бабушки, которая даже морковку перестала грызть, - чмокнула, поправила что‑то у шеи, прошептала восторженно:
- Ты у меня чудо, махен! - и вытолкнула вон.
Было ровно шесть, а она не прибавляла шагу, хотя кто‑кто, а уж она умела ходить быстро. Пересекая Московскую, бросила сосредоточенный взгляд в ту сторону, где прятался за высокими зданиями невидимый отсюда домик Люды Малютиной. О деле Качманова думала, но какими бы дисциплинированными ни были мысли, как искусно ни плела их, это не" помогало. "Покраснеешь, может, увидев его?" - издевалась над собой Римма.
В среду она не сразу заметила, что он выпивши, удивилась: больно уж обрадовался ей. С чего вдруг? Сколько раз виделись прежде - не было такого. Перебрасывались словом–другим, говорили друг другу непритязательные шутливые комплименты и расходились. А что иного ждать от людей, у которых нет ничего общего; разве что когда‑то давно - так давно, что и подумать страшно: двадцать пять лет назад, - жили детьми в одном бараке.
С грустной улыбкой вспоминала Римма то время. Славик–гармонист, воображала Тася, отец которой ездил проводником в Москву, Жанна–хромоножка и Миша Хитров, агитировавший её заняться велоспортом - в Светополе как раз трек построили. Деревянный… Но она бег предпочла.
Тренер восхищался её упорством. Великое будущее сулил ей на беговой дорожке и, кажется, не слишком ошибся: целый ящик в серванте забит спортивными трофеями.
Мальчишки, высокомерно не допускавшие "слабый пол" к своим военным забавам (взаправдашняя война недавно кончилась, в играх же она продолжалась вовсю), делали для Риммы Серегиной исключение. Девочки завидовали ей, а она, чувствуя себя первой среди них, стремилась ещё больше походить на парня: походкой, стрижкой, манерой разговора. Охотно откликалась на "Серёгу" - это прозвище приросло к ней столь прочно, что Валентин, встретив её в среду, так и представил своим приятелям.
Не отпускал её - она должна пойти с ними, выпить за них, поскольку у них торжество, и заодно посмотреть, как живёт он. Римма пожала плечами: "Пошли". Ей и в голову не приходило, чем может все это обернуться.
Оказывается, она была его первой любовью. Учился он тогда в четвертом или в пятом классе, а она соответствен–но в пятом или шестом. И вот, с запозданием в четверть века, он объяснился ей.
Не только объяснился - полез. Она грубо оттолкнула его - пожалуй, она и теперь не уступит ему в силе - и ушла. Его выходка не слишком разгневала её. Какой мужчина, на месяц оставшись без жены, не ищет развлечений? Одно удивляло: почему именно на неё пал его выбор? Мало, что ли, в Аэрофлоте стюардесс? Они и помоложе её, и поинтересней… Или, может быть, то давнее детское увлечение до сих пор дремало в нем и вот теперь проснулось? Глупости! Но когда вчера он позвонил ей на работу, сердце её ёкнуло. Он предложил встретиться. "Вот как? - произнесла она. - Это любопытно". - "Я хочу тебя видеть". Она внимательно вслушивалась в его голос - учтивый, даже несколько робкий. "Зачем?" - поинтересовалась. "Римма…" - только и сказал он с укором: как может "Серёга", свой парень, задавать такие вопросы! Римма усмехнулась, будто про себя, но на том конце провода наверняка слышали.
Если он и сегодня явится навеселе, она повернётся и уйдет. Возможно, не сразу, сперва спросит, что ему надобно. Но к нему домой не пойдёт ни под каким предлогом…
Когда она подошла к парку, Валентин уже ждал её. Он был совершенно трезв.
- Салют! - сказала она.
С виноватой улыбкой шагнул он навстречу.
- Здравствуй.
В среду он был куда смелее. Она протянула ему руку.
- Сегодня ты без друзей.
- Без, - смущённо согласился он.
- Очень мило с твоей стороны. Чем будем развлекаться?
Парк был по–субботнему многолюден. Пройдя немного, свернули на боковую аллею. Даже под руку не осмеливался взять.
- Ты нынче паинька. Почему‑то за грудь меня не хватаешь. Случилось что‑нибудь?
- Прости меня, - произнёс он. - Я вёл себя по-свински.
- Нет, почему же. Ты держал себя как истый мужчина.
К лодочной станции вышли, и тут он извлёк из кармана паспорт. Предусмотрительный…
Вдыхая тёплый воздух, она пыталась привести своё настроение в лад с раскрывающейся перед ней идиллией: тесная зелень, вода, парочки… Он подал ей руку, другой придерживая лодку, и она ступила в неё, слегка балансируя. Судёнышко трепетало и раскачивалось под её крупным телом.
Пруд был небольшим, а лодок много - суббота! - и, чтобы не столкнуться, приходилось все время быть начеку.
- Супруга не вернулась?
- Нет, - скованно ответил он.
Она наблюдала за ним с ироническим интересом. Красивым, но таким чужим было его лицо, таким непохожим на лицо Павла. "Ну–ну, - поддразнила себя Римма, - Сейчас растаешь от добронравия".
- И как же ты обходишься один?
Он не пожелал замечать двусмысленности её вопроса.
- Бывает скучно.
Кто бы мог сказать, глядя на этого сдержанного (не сдержанного - робкого) парня, что он способен на те ещё вольности. С любопытством ждала Римма, как дальше поведёт он свою игру.
Пруд, сужаясь, плавно огибал пятачок, на котором стояли под навесом из цветного пластика ресторанные столики. Валентин положил весла на борт. Вытянув шею, сосредоточенно высматривал что‑то.
- Все занято.
- Ты проголодался?
- Нет ещё, но где‑то надо поужинать. Я забыл, что сегодня суббота. Никуда не попадёшь.
Римма взирала на него с тонкой улыбкой. Вот он и открыл свои карты. Раз они никуда не попадут, придётся идти к нему.
- Плохо дело, - сказала она. - После гребли у тебя разыграется аппетит.
Он взял весла.
- Да нет, я мало ем. - И тут же, боясь, что она превратно истолкует его слова: - Но все равно поужинать надо.
- Ещё бы! Пригласить женщину на свидание и не накормить её.
Как все же он предложит ей своё гостеприимство? Какими словами? После среды сделать это не так‑то просто.
- Если мы никуда не попадём… - начал он и умолк.
- То что?
Он старательно грёб.
- Можно ко мне пойти. Послушаем музыку - у меня неплохие записи.
Римма не спускала с него глаз. Грустно забавляла её собственная проницательность.
- Одна девушка, между прочим, тоже ходила слушать музыку.
- И что?
- Ничего. В понедельник судят её бывшего возлюбленного. Не того, к кому она ходила, - другого. - Он смотрел на неё, ожидая пояснений, а ей больше не хотелось об этом. Глупо сравнивать с Людой Малютиной себя, у которой дочь почти ровесница этой девочки.
Навстречу медленно плыла лодка. Мужчина грёб, а пышнотелая девица в розовом, закатив глаза, вялой рукой трогала воду.
У подъезда сидели, но Валентин, не обращая внимания, все тем же ровным голосом говорил о своих записях. Она перебила его:
- Быть может, нам войти по отдельности? - Она боялась, он первым предложит это.
Беспечен был её тон, но как чувствовала она всю унизительность этой жалкой конспирации! В среду тоже сидели, но тогда компанией шли.
Он принуждённо улыбнулся. С высоко поднятой головой прошла она мимо притихших кумушек.
Отперев дверь, он пропустил её в квартиру.
- А ты настоящий мужчина, - похвалила она. -На виду у соседей провести в дом чужую женщину… Думаю, тут требуется гораздо больше мужества, чем в полётах.
Она осмотрелась. Россыпь косметики на трельяже… Детский грузовик в углу… Мельница, собранная из "Конструктора"… Бордовые шлепанцы под шкафом… Надо думать, все эти предметы были и в среду, но тогда она не обратила на них внимания.
Опустившись в кресло у журнального столика, закинула ногу на ногу.
- Я могу закурить?
- Конечно.
Он включил магнитофон. На столике появились ваза с конфетами, виноград, крупные осенние персики. С насмешливым интересом следила Римма за его приготовлениями. Все было предусмотрено заранее - от паспорта в кармане и переполненных по субботам кафе до заблаговременно охлаждённой бутылки "Алиготэ".
- Антрекот я потом пожарю, - произнёс он с полувопросом.
- У тебя есть даже антрекот?
- Да, - ответил он, глядя на неё доверчивыми глазами. - Я беру в "Кулинарии".
Но Римма не обманывалась его искусным простодушием.
- Ты отличный хозяин.
Он смущённо улыбнулся.
- Приходится.
- Недолго осталось. - Она косой струйкой в сторону от него, некурящего, выпустила дым. - Скоро вернётся супруга. Полагаю, она избавит тебя от домашних хлопот?
До дна выпила свой бокал, а он лишь пригубил. Странно… Римма сняла очки. Все расплылось перед ней - бутылка, его лицо, виноград, превратившийся из согроздий ягод в сплошное густо–синее месиво.
- А что же кавалер не пьёт? - Она узнала в своём голосе интонацию Оксаны. - Или он дал обет трезвости?
- Нет–нет, - заторопился Валентин и взял бутылку. - Я налью тебе ещё?
- Конечно.
Музыка кончилась; слышно было, как булькает вино.
- Так за что мы выпьем? - спросила она.
- За тебя.
Коротко и ясно…
- Ты чрезвычайно галантен сегодня. Но за меня мы уже пили.
- Тогда за твою дочь.
- Кошмар! - сказала Римма. - Следующий тост ты предложишь за мою маму. Потом за моего будущего мужа. Кто будет следующим? Любовник?
Закатив глаза, как та полнотелая девица на лодке, глумливо покачала головой, и размазанные контуры комнаты - со столиком, с его фигурой, с тахтой в отдалении - задвигались, усиливая иллюзию опьянения. Она ошибалась, полагая, что вино не действует на неё. Просто она слишком мало знает себя. Римма вскинула голову.
- Итак, за что мы пьём?
- Тебя же не устраивают мои тосты. - Он сказал это без обиды, тихо и просто.
- В прошлый раз ты был находчивее.
Он понял это по–своему:
- Я попросил у тебя прощения за прошлый раз.
- А–а, - сказала Рима. Со страхом чувствовала она, что опьянение оставляет её. - За этим ты и пригласил меня?
- За чем - за этим?
- Чтобы попросить прощения?
- Да. - И прибавил, прежде чем она нашлась, что ответить: - Мне хотелось видеть тебя.
Нет, она не пьяна. Ещё не пьяна…
- За Аэрофлот, лётчик! За удачу в воздухе! - Не отрываясь, влила в себя содержимое бокала. А его… Его опять остался полным. - Вот как? Даже за удачу в воздухе не пьёшь? Хотя, пардон, быть может, у тебя завтра полёты? - Как сразу не сообразила? В Аэрофлоте же не бывает выходных.
- У меня завтра нет полётов, - сказал он. - И вообще нет. Так что не стоит желать мне удачи в воздухе.
Римма медленно надела очки.
- Почему?
Он заставил себя улыбнуться.
- Отстранили… Не годен по состоянию здоровья.
Бесстыдно голой почувствовала себя Римма. Протянула руку за очками, но на столе их не оказалось. Она вспомнила, что надела их, но все равно видела себя без очков - выпуклые, обведённые кругами, утомленные глаза, к которым Наташа пририсовала кокетливые черточки. На помощь пришло самообладание юриста.
- Когда это случилось? - Она была абсолютно трезва.
- Две недели назад.
А она кривлялась перед ним, как последняя потаскуха! Лучшее белье надела…
- Что‑нибудь серьёзное нашли? - Ни сочувствовать, ни вздыхать она не собирается.
- Зрение.
- Это не страшно. Я имею в виду - не смертельно. - Она поправила очки. - Я их пятнадцать лет таскаю. Ничего, жива.
- У нас нельзя.
- Я понимаю. Но работой они обязаны обеспечить. Закон гласит, что если…
- Они обеспечили, - сказал Валентин.
Он сидел, положив на край стола узкие руки, - чужой мужчина, о котором она навообразила себе бог знает что.
- Ты потерял в зарплате? - Для адвоката не существует запретных вопросов…
- Дело не в зарплате. - Он прятал от неё взгляд. Седину заметила она в его черных, по–мальчишески рассыпающихся волосах.
- Привык к лётной работе. - Она хотела сказать: "Любишь лётную работу".