3
Вись-Ягур, поднявший было голову, притих. Добро из имения Киселевых увезли в Кузьминовку. Радаев обещал Вись-Ягура в Совет выдвинуть, а сам уехал. И Симуна Мурзабая и Шатра Микки, то есть товарища Романова, тоже выдвинуть обещал. Романова люди поддразнивают: "Фамилия-то у тебя царская!" Микки, правда, не обижается, вместе со всеми смеется. Не поймет Вись-Ягур: неужели Радаев всех обманул?
Семен тоже не мог понять, почему Радаев не возвращается. Неожиданно появился Белянкин. Семен встретился с ним у дяди.
- Не знают большевики крестьян, - рассуждал Белянкин. - Выдумали разделить деревню: бедняки, середняки, кулаки. Тебя тоже, Павел Иванович, не иначе, объявят кулаком. А какой ты кулак? Радеешь о землице да хозяйство ведешь лучше других. Это же твоя заслуга. В деревне есть хозяйственные мужики да лодыри-лежебоки. Все остальное выдумка всяких там радаевых…
Семен видел: дядя благосклонно внимает Белянкину.
- А где сейчас Радаев-то, не знаешь ли, Фаддей Панфилович? - перебил Белянкина Семен.
Эсер хотел было поставить неожиданного собеседника на место, да побоялся. Бывший старшина наотрез отказался служить обществу - племянника рекомендовал.
- Не знаю, - помедлив, ответил Белянкин. - Ума не приложу.
Собрание крестьян в Сухоречке проводил тот же Белянкин. Чулзирминцев собралось мало. И не удивительно. Вись-Ягур встал посредипе моста, отговаривал односельчан:
- Граждане товарищи! Вертайте обратно. Вот приедет Радаев, выберем свой, чулзирминский Совет!
Поведение Вись-Ягура было необъяснимо, по многие послушались, разошлись по домам. А куштанам Белянкин, видно, сам посоветовал не показываться на миру - никто из ночных грабителей на сходку не явился.
Из чулзирминцев в Совет выбрали Симуна - Семена Николаевича, - его выкрикнул сам Белянкин. И не только в сельский Совет выбрали Николаева, но и на волостной съезд.
Семен и Тражук выехали в город по санному пути. Дядя хотел довезти племянника на своем жеребце, но Семен отказался:
- Представитель крестьянской бедноты доберется на бедняцко-середняцкой лошадке.
Павел Мурзабай на шутку улыбнулся, по наказывал всерьез:
- Смотри у меня! Держись там за Белянкина. Меня не подводи. Я тебя выдвигал. Больше слушай да помалкивай. Приедешь - расскажешь.
Семен удивился, когда Белянкин вдруг выдвинул его и на губернский крестьянский съезд. За него голосовали все дружно: и бедняки и богатеи. Бедняки видели в Семене фронтовика, а богачи - помнили, что он племянник бывшего старшины. Семен сначала было заартачился, а потом согласился. Ни дядя, ни Белянкин не знают, почему он согласился… А он про себя все повторяет один адрес в городе… Не забыть бы! Записать поостерегся. Ух-мах, кого опасался? Плаги-то неграмотная, но о чем-то догадывается своим бабьим чутьем. Собирала мужа в дорогу, украдкой утирала слезы.
- На войну, что ль, меня провожаешь? - улыбнулся Симун. - Если и придется воевать, то не пулей, а поднятой рукой.
Мудрено сказал, а Плаги поняла.
- Кто знает?! - всхлипнула она. - Сам ты не ведаешь, за кого руку тянуть?! Эх, самана, самана!..
…Семен выехал в город на два дня раньше остальных делегатов из волости. Дяде объяснил, что у него дела: надо, мол, приобрести кое-что для хозяйства. Он совсем не думал о покупках. Прежде всего - повидать Радаева! Но побежал прежде всего разыскивать заветную улицу. Однако улицы Медовой почему-то не оказалось. Неужели перепутал, не разобрал на бумаге почерк Оли Чернышевой. раздобывшей адресок. Нет в городе Медовой улицы, хоть ты лопни!
Пожилой чиновник в старой форменной шинели, с блудливыми и наглыми глазами, прошептал прямо в ухо:
- Рано искать Медовую улицу! Вечерком иди на Парковую и там, у ворот, отыщешь свою девку.
"Вот черт, откуда он знает, что я ищу девушку? Но он сказал "девку" и подмигнул. Почему вечером, почему у каких-то ворот?"
В городе всего четырнадцать улиц. Незадачливый следопыт решил заглянуть во все дома под номером десять. На это ушел весь первый день. Нигде не нашел следов Нюры Федуновой. Осталось проверить еще одну улицу - у вокзала. Туда-то он и поспешил следующим утром, наспех попрощавшись с Тражуком, который собирался в обратный путь.
Вчера такой тихий городок преобразился. На улицах толпятся люди. Волнуются, судачат, кричат.
- Конец депутатам!
- Атаман Дутов идет походом на Самару, скоро здесь будет!
- Не пустим! Грудью встанем на защиту Советской власти.
Мимо промаршировала вооруженная винтовками колонна рабочих, свернула к вокзалу на Оренбург. Грянула боевая песня:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
Появились солдаты: немного, человек тридцать. Над колонной вился красный флаг, звучала торжественная песня так, будто в едином порыве слились голоса могучей армии:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Какие слова! Не слышал прежде Семен таких песен. Взволнованный, изумленный, он застыл, глядя вслед шагающим влад солдатам. Медленно двинулся дальше. Рядом щебетали какие-то барыньки, закутанные в меха.
- Боже, как поют, как поют! - восторженно закатила глаза одна. - Сердце трепещет. Я готова расцеловать большевиков!
- Расчувствовалась! - скривила ротик другая. - Эх ты, дворяночка, гнилое сословие. Нас, купчих, не купишь так дешево. Чего доброго, сама большевичкой станешь!
- А что! Раз Блок, божественный Блок за большевиков, и я буду большевичкой, - вызывающе стрельнув глазами в сторону Семена, ответствовала другая.
Семен смутился, плюнул, зашагал к вокзалу.
"Блок. Кто ж такой этот Блок?" - мучительно соображал он, сворачивая на Привокзальную. Да вот она - поперек - запропавшая улица. Только не Медовая, а Медная. Но Семен опоздал: Нюра снимала тут комнатку у старушки в маленьком зеленом домике под десятым номером. Работала в железнодорожном приемном покое. А три дня тому назад съехала. Куда? Хозяйка не ведает.
Семен узнал в больнице, что присушившая его девушка ушла с отрядом рабочих на фронт. Против атамана Дутова. Защищать Советскую власть. Девушка! А он - бывший солдат, мужчина, без дела бродит в такое время, когда один час может все решить, теряет дорогие минуты.
Семен поспешил в комитет большевиков. Опоздал на те же три дня. Рабочий отряд, с которым ушла Нюра, повел на Оренбург Радаев. Семен растерялся. Что делать?
Опустевшая главная улица снова зашумела. Какие-то вооруженные люди размахивали черным знаменем и дико орали.
"Анархисты", - догадался Семен. На заезжем дворе ему снова не повезло. Оказалось, что Тражук уехал и взял с собой какого-то солдата. То опоздал, то поспешил! Помедли он утром десять минут, встретился бы с земляком-солдатом, расспросил бы его…
До ночи Семен пролежал на лавке. Тоска. Не с кем поговорить: хозяин заезжего двора злой какой-то. Семен вспоминал Радаева, думал о Нюре, о себе. Ему стало понятно: в городе много большевиков. Именно здесь формировались отряды для борьбы с засевшим в Оренбурге Дутовым. Вот эсеры и побоялись проводить уездный крестьянский съезд, провели выборы прямо в губернский.
Из горницы вышла нарядная, начавшая уже отцветать дочь хозяина. Семен где-то видел ее давно, еще гимназисткой с косичками, он вежливо заговорил с ней, спросил, кто такой этот Блок.
- О, Блок! Блок - душка, наш кумир, - закатила глазки перезревшая дева, - Певец прекрасной дамы, - Она, сохраняя на лице благоговение, гордо удалилась.
- Спасибо! Объяснила! - засмеялся вслед Семен. - Все вы с ума посходили, старые девки! Не знаешь, так уж молчи!
На третий день жизни Семена в городе приехали и остальные делегаты. Белянкин ходит рука об руку с главным уездным эсером. Делегатский вагон на вокзале захватили анархисты - второй день хозяйничают. Остальные делегаты топтались на перроне возле оккупированного вагона. Вожаки эсеров, поблескивая стеклами пенсне, выражали устный протест, грозились письменным. Анархисты матерно отругивались, обещали пристрелить первого, кто сунется. С поездом из Самары прибыл новый отряд красногвардейцев. Белянкин сообразил быстро, взял с собой двух бородачей - попроще с виду, и кинулся к комиссару. Большевики за полчаса вытряхнули анархистов из вагона, разоружили…
Семен, наблюдая все это, проникался уверенностью, что только большевики могут навести порядок.
4
С солдатом, что вез в Чулзирму Тражук, получилось чудно. Он почти вбежал в распахнутые ворота заезжего двора, подскочил к запряженным Тражуком саням и засыпал его вопросами:
- Здесь Пулькин хозяин? Стой, обожди. Чей будешь, русский, чуваш? В Чулзирму едешь? А запасной тулуп есть? Вот и хорошо. Поехали!
Тражук оторопело смотрел на бесцеремонного солдата, а он тем временем усаживался в сани, кутаясь в тулуп.
- Думаешь, я вырс? Нет, я чуваш, только немного забыл чувашский язык, - решил незнакомец успокоить Тражука. - Ничего, за дорогу вспомню. Ты мне отвечай по-чувашски, пойму. Дорогу знаешь? Ну, если не знаешь, лошадь довезет. Да и я не забыл еще дороги на родину. Не горюй, доедем.
По пути солдат рассказал о себе, перемежая русскую речь чувашскими словами. Он назвался Осокиным, братом Тимрука. Звали его, мол, Михаилом, по-чувашски Мишши. В солдаты ушел давно, когда Тражук был маленьким.
Скоро солдат угомонился, поднял воротник тулупа и завалился набок. Но понукаемая лошадь шла шагом. Тражук, преодолевая дремоту, лениво вспоминал город - там он побывал впервые.
Улицы прямые, как струны на балалайке. Деревянные, крашеные дома с крылечками складываются в кварталы - ишь какое слово! Как называется дощатый настил вдоль домов - не выговоришь. Каждый двор обнесен забором, за ним - злые собаки. Главная улица вроде и не шире других, а какая-то нарядная. Тут уж дома каменные, двухэтажные. Ворота железные. Нижние окна - иные побольше ворот, из толстого стекла, а за стеклом разные товары. Тражук целый день ходил по улице, глазел на людей, читал вывески. И вдруг на одной: "Бакалея. И. Д. Половинкин". Так вот где живет жених Наташи Черниковой Виктор Половинкин.
Долго стоял парень в лаптях возле открытой двери, что вела на второй этаж, все вроде ждал - сбежит по ступенькам Виктор Половинкин с револьвером в руке и начнет стрелять, как когда-то в письме обещал… И вдруг заскрипели ступеньки. Тражук отпрянул, спрятался за телеграфный столб. Услышал веселый женский смех. Мужской молодой голос. На улицу из двери выскользнула молодая женщина. Оглянулась, махнула рукой, прошелестела что-то вроде "адю" и зацокала по тротуару каблуками желтых башмачков. Тражук обомлел. Да это же дочка Пулькина, хозяина заезжего двора!
Чудной народ в городе! По снегу и мужчины и женщины в башмачках шастают, или, как Румаш говорил, в штиблетах. А эта, как се… Сафо, кажется, чуднее всех. По красивая, как сказка. Ученая, гимназию кончила, а лепечет по-детски. К отцу: "папуля", мать - "мамулей" кличет. А папуля и мамуля на городских-то не похожи, хозяин совсем как мужик из Сухоречки.
Но Сафо! И чудится Тражуку, что городская красавица к нему под заячий тулуп залезла, шепчет: "Трофим Петров, я люблю тебя. Забудь холодную Уксинэ. А Виктора я не люблю, у него невеста есть".
И вот они уже на салазках - Трофим Петров и Сафо Пулькина! Катятся с горки. Салазки опрокинулись, Тражук уткнулся носом в снег…
- Ах ты, эсреметь! Возница называется. Да что ты дрыхнешь с вожжами в руках! - весело укоряет солдат.
- И не спал я вовсе, - оправдывается Тражук, залезая в сани. - Это под гору буланый понес. Сытый, шуйтан, весь день овес жрал.
- Ври больше. Я проснулся, видел, как ты носом клевал!
Дорога пошла в гору. Солдат выпрыгнул в снег.
- Немного разомнусь. Вожжи крепче держи!
Коню, видать, наскучило плестись шагом - дорога выпрямилась, он норовил удариться в рысь.
- Ну-ну, не балуй! - Тражук натягивает вожжи.
- Не держи. Догоню, не бойся! - кричит солдат.
Буланый рванул. Солдат успел прыгнуть в сани.
- Были, браток, и мы рысаками, - сказал непонятно, вырвал вожжи у Тражука. - Слазь! Сидишь всю дорогу, как улбут. Вытряхивайся из тулупа. Чаю мало пьешь, до ветру не просишься!
Хорошо! Ветер стих. Выглянуло неласковое зимнее солнце. Тражук бодро шагает за санями: "На брата похож солдат-то. Веселый". А Михаил гикнул, хлестнул коня кнутом и крикнул:
- Догоняй! А не догонишь, иди пешком.
Тражук опешил. Кинулся за санями: "А черт его знает, что он за человек. Вдруг какой-нибудь конокрад". Помчался следом, догнал, осталось только ухватиться за спинку санок. Протянул руку и растянулся на дороге.
Солдат с хохотом и гиканьем гнал лошадь дальше. Сердце Тражука колотилось так, что вот-вот выпрыгнет из-под задымившейся паром шубейки. Санки скрылись за поворотом. Тражук поплелся по опустевшей дороге. "Отец пропал из-за собственной лошади. Теперь я пропадаю из-за чужой. Что делать? Дурак, доверился проходимцу".
Добрел к повороту и засмеялся от радости. У кустов стоял буланый, раздувая дымящиеся бока. Солдат сидел на облучке задом наперед.
- Слабо тебе против меня, но бегать можешь! Только нет у тебя сноровки. Дышать не умеешь. Я вдвое тебя старше, но куда тебе до Михайла Осокина! Все мы сделали хороший проминаж: и я, и ты, и буланый.
Тражук окончательно уверился, что солдат - родной брат Тимрука. Такой же шутник. Но когда они снова у. троились в санях рядом, солдат, вдруг став серьезным, принялся расспрашивать про деревенских. И тут Тражук подумал, что Михаил не такой уж ветродуй, как дядя Тимрук. "Уж не чувашский ли это Радаев? Вот было б дело! У Илюши - дядя Коля, а у нас - дядя Миша". Когда Тражук упомянул, что провожал Семена на губернский крестьянский съезд, солдат не на шутку разбушевался.
- Ах ты, рогатый шуйтан. Растяпа! Дубина стоеросовая! Почему мне в городе не сказал? Я бы Симуна накачал! - и солдат даже обернулся, как бы прикидывая, далеко ли они отъехали от города, может, вернуться!
- Ты сам виноват, Мишши пичче, - возразил удрученный Тражук. - Не спросил ничего. Залез в сани и закричал: "Поехали". Чего ж теперь-то ругаешься?
- Да не тебя, я себя ругаю. Намаялся я в поезде, обрадовался, что сразу нашел попутчика, да еще с волчьим тулупом. Ну да ладно. Там он не уйдет от Захара Тайманкина. Знаешь ты Сахгара Святого? Помнишь его?
- Еще бы! - Тражук, захлебываясь, рассказал все, что знал про Румаша, сына Захара, про его письма. Спросил, что это за оружие - револьвер "бульдог", обещанный ему другом.
- Оружие? - усмехнулся солдат, - Детская игрушка, а не оружие. Вот, возьми! - Он вытащил из кармана шинели наган, покрутил барабан, высыпал патроны в рукавицу. Тражук голыми руками взялся за вороненое железо, повертел наган, причмокнул языком от удовольствия и неожиданно заключил, подув на пальцы:
- Им только летом воевать. Больно уж холодное!
- Ты еще дите, - улыбнулся Михаил.
Осокин осторожно заговорил о брате. Тражук многое выложил, что знал о дяде Тимруке, но кое о чем решил умолчать.
Солдат развеселился.
- Умный мужик, а? Грамотный? Газеты, значит, читает, раз выкрикивает: "Долой министров-капиталистов!" А любимое свое словечко не забыл?
- Это заману-то? - усмехнулся Тражук. - Нот, но забыл. Встретит кого на улице, вместо "здравствуй" кричит "замана!". И зачем он коверкает чувашское слово?
- Да это он воображает, что говорит как русский. Твердо. Наверно, у него вместо "капиталисты" получается "габидалисты". Так, что ли? Я сам сначала смешил людей, нажимая на все согласные. А вот "ш" иногда не выговариваю. А правда, умница мой братан? Вот кого надо было бы послать на съезд. Хороший он. Когда умер отец, сказал; "Не горюй, Мишши, выведу тебя в люди" - и в тот же год послал в школу. А потом я его сам научил грамоте. Неужели даже в Совет его не выбрали?
Тражук замялся: нелегко говорить человеку неприятное.
- Пить начал. Да водит дружбу с одними куштанами.
Солдат минуту помолчал…
- Так, говоришь, Симун не заодно с эсерами? Молодец он! - поставил точку солдат и поднял волчий воротник тулупа.
Впереди замаячила колокольня ероховской каменной церкви.
В Ероховке путники задержались дольше, чем предполагал Тражук. Осокин где-то пропадал, вернулся на заезжий, когда зажглись огни.
- Что же теперь делать будем, Мишши пичче? - растерянно спросил его Тражук. - Ночевать, что ли, тут будем?
- Что-что? Я тебе дам ночевать, ек-сэк! Запрягай. Сам буду править. Надевай волчий тулуп и дрыхни. За два часа домчу до дому. Подумаешь, двадцать пять верст.
Тражук и вправду проспал весь остаток пути.
- Вставай, шуйтан безрогий! - узнал он, просыпаясь, знакомый голос солдата. - Ек-сэк! Лошадка тянет меня к мурзабаевскому дому. А я не знаю, куда ехать. Где поселился твой Симун?
Тражук хотел было взяться за вожжи.
- Не дам! - воспротивился Михаил. - Ты только скажи куда.
- Через верхний мост, - буркнул Тражук.
- A-а, в Малдыгас. Люблю. Там беднота живет.
- А потом вправо, на горку!
- Да ты что, очумел? На гумне, что ль, будем ночевать? Ведь не заявляться же к брату ночью. Слышь, петухи поют.
- Угу! - обрадовался Тражук. - Заночуешь у нас, за гумнами… Плаги акка будет рада. Она добрая.
…Солдат Осокин и утром не спешил к брату. Позавтракав у приветливой хозяйки, он отправился в Сухоречку.
Тражук до обеда читал и посматривал в окно. Дом дяди Тимрука стоял за речкой на косогоре. Солдат, видать, от русских еще не вернулся. Тражук решил пройти по улице Твайкки в надежде встретиться с Михаилом еще хоть раз. Но увидел он не Осокина, а его брата, дядю Тимрука, выходившего со двора Смолякова в обнимку с Карпом Фальшиным. Смешная пара. Фальшин в романовском полушубке, на ногах - валенки, Тимрук - в рыжем худом сукмане и в лаптях. Приземистый Фальшин отталкивал от себя тщедушного, высокого Тимрука, а тот, громко выражая свой восторг, лез целоваться. Дядя Тимрук выкрикнул имя отца Тражука и упал на заледеневшую тропинку, вскочил и как ни в чем не бывало, растопырив руки, опять полез к Фальшину. На этот раз Тражук разобрал слова пьяного Тимрука: "Постой, Карп Макарыч, скажи, для-ради Христа, зачем ты отобрал пегашку у Сибада-Михайлы?" И снова Тимрук полетел наземь от сильного толчка Фальшина. Но он вскочил, снова выкрикнул имя Сибады, полез к Фальшину и снова свалился…
Бабы у ворот громко роптали:
- Ай, батюшки, убьет этот непутевый русский Заману-Тимрука.
Тражук застыл на месте. Фальшин сильным ударом сшиб беднягу и принялся пинать ногами. Молодому парню не пристало связываться с пьяными мужиками. "Эх, Илюша не посмотрел бы ни на что, звезданул бы этого Фальшина…" Но в это время кто-то действительно так звезданул негодяя, что тот отлетел на несколько шагов и с грохотом ударился о ворота двора Смолякова. Да это Вись-Ягур! А вон бежит и Мишши пичче.
Ягур поднял за ворот Фальшина, развернулся было для удара.
Стой, Егор Егорыч! - подоспевший солдат отвел его руку. - Убьешь человека, отвечать придется.
- Ах ты сволочь! Кусок старого режима, - скрежетал зубами огромный Ягур, встряхнул Фальшина и подтолкнул к мосту через Ольховку.
Дядя Тимрук поднялся на ноги и в изумлении уставился на солдата.