"Нарочно оставил одну,- думаю я,- чтобы дать возможность удрать без лишнего позера. Конторка стоит у самых ворот. Несколько шагов - и я на улице. Смешаюсь с прохожими. Никто не узнает, что я струсила. А седой… Да кто он такой, чтобы из-за него?.."
Спотыкаюсь на обломках досок, отшвыриваю ногой ржавую проволоку, оступаюсь на кусках щебня. Мелкие камешки лезут в босоножки, под самые пальцы. Я иду. К конторке или к воротам?
Наверно, я все-таки убежала бы, если бы из раскрытых окон дома не донесся полный язвительного смысла свист. По мотиву я сразу вспомнила слова: "Если ты назвался смелым…"
Вот назло тебе пойду в конторку! Докажу, что не боюсь!
От рывка пронзительно завыла дверь конторки. Спиной ко мне стоял парень, тоже в комбинезоне. Топорщились над ушами узелки носового платка. Разговаривал по телефону. Впрочем, вряд ли ЭТО можно назвать разговором. Он орал:
- Последний раз спрашиваю: будет экскаватор или нет? - Он завершил фразу длинным, замысловатым выражением, от которого у меня загорелись кончики ушей.- На кой…- еще одно словечко такого же типа.- Я говорю, на кой… мне нужен твой бульдозер?! - Послушал, помолчал, подул в трубку, выкрикнул:- Иди ты… Жаловаться буду, так и знай!- и швырнул трубку.
Ринулся к дверям, едва не сшиб меня с ног. Небесно-голубые глаза под выгоревшими добела бровями и ресницами смотрели так, будто это я не даю ему экскаватор.
- Ну? Чего тебе? - зло спросил он.
Я молчала. Не могла выговорить ни слова под полным ярости взглядом. Тогда он повторил вопрос по-латышски.
- Вы Грачев?.. Меня… Меня к вам послал…
- Ну, кто послал? Зачем? Ох, и мямля же!
- Не знаю… Оттуда…- Я показала на недостроенный дом, угол которого виднелся в окошко.- Такой… пожилой…
- Пожилой? - Грачев недоумевающе пожал плечами.- Нету у меня пожилых.
- Ну… седой такой…
- Ах, седой! Седой имеется. Ну, так зачем он тебя послал?
Собираюсь с духом, чтоб как можно короче изложить суть дела. Но тут дверь опять завыла, и вошел тот, седой. И все объяснил Грачеву.
- Ты с ума сошел, Славка! - изумился бригадир, и все во мне возликовало: не возьмет! - Эту… эту пигалицу - к нам? - И он посмотрел на меня оценивающим взглядом.
Пигалица! Только этого еще недоставало! Меня называют и хрупкой, и изящной, и даже субтильной - есть такое дурацкое слово. Но "пигалица"?! Это уж слишком!
- Ишь ты,- продолжал бригадир.- На каблучках. С маникюрчиком.
Спрятала руки в карманы: на ногтях в самом деле лак.
- Бантики…- Грачев разбирал меня так, словно я глухая или меня вообще тут нет.
Этого я просто не могла вынести.
- Ну и что? Все это еще ничего не доказывает. Зато… зато…-я мучительно старалась припомнить доказательства моей физической полноценности,- зато я бросила гранату на тридцать метров!
Такой случай был. По совести говоря, и сама не знаю, как это меня угораздило. Но было это? Было!
И бригадир Славка при упоминании гранаты дружно расхохотались.
А я запальчиво твердила:
- Да, бросила, бросила! И ничего нет смешного!
- Смотри ты! - одобрительно сказал бригадир, с любопытством разглядывая меня как-то совсем заново.- Вот и возьми такую в бригаду - она враз тут кирпичами всех поубивает. Шутка ли, на тридцать-то метров!'
Вот его бы я действительно с удовольствием стукнула кирпичом!
- Тут такое дело…- Славка потянул с головы платок.- Дело, понимаешь, такое…
Ох, как мне не хотелось, чтобы он рассказывал мою историю! Разве Грачев в состоянии понять, что привело меня на стройку? Теперь я убеждена, что пришла сюда с твердым намерением устроиться на работу.
Но Славка не стал рассказывать. Он твердо произнес:
- Надо, понимаешь? - и так посмотрел на Грачева, что тот сразу убедился: действительно надо.
Через полчаса с запиской Грачева, в которой коряво было выведено: "Оформите ко мне. С общежитием",- я уже стояла в коридоре возле двери с табличкой: "Отдел кадров"...
Напротив двери - доска почета. На одной из фотографий- бригадир. Надул губы, сверлит меня взглядом, будто говорит: "Пигалица!"
Рядом - портрет седого. Под ним подпись: "Лучший мастер участка Чеслав Баранаускас". Наверное, литовец.
Я толкнула дверь отдела кадров.
Фундамент
Первый мой рабочий день! Всегда я тебя буду помнить! В общежитие после бурной и грустной сцены дома я перебралась в тот же вечер. Моя кровать, четвертая по счету, стоит в самом неудобном месте - у двери.
Моей соседкой оказалась та девушка, которую Славка давеча назвал Расмой. Она и теперь, когда я переступила порог комнаты, встретила меня недобрым взглядом и сразу же отвернулась.
Вторая девушка, рыженькая, кудрявая, маленькая и плотная, как молоденький грибок, при виде меня быстро глянула на Расму и с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Потом я узнала, что ее зовут Юзей.
Старостой комнаты оказалась третья - Ганнуля Мацкевич, судя по выговору белоруска. Ее нельзя назвать высокой. Она большая. Именно большая. Широкая в кости, с большим носом, большими руками.
Ганнуля долго, медленно шевеля губами, читала мое направление в общежитие. Потом суховато, странным тонким голосом произнесла:
- Твоя койка. Твоя тумбочка. Платья - сюда, -открыла стенной шкаф.- Чемодан сюда,- открыла второй стенной шкаф.
И больше ни слова. Отошла, села к столу, взялась за вышивку.
Словом, нельзя сказать, чтоб меня сразу приняли в свою семью И тут надо доказать, что я этого стою.
Папа и Тоня, доставившие меня на такси, только переглянулись. А у меня комок стоял в горле, и больше всего на свете я боялась разреветься.
- Ладно, идите,- сказала я задушенным голосом и первая пошла в коридор, спустилась с папой и Тоней до вестибюля.
"Только не плакать! Только не плакать!" - твердила я на обратном пути.
Настороженным молчанием встретили меня соседки по комнате. А мне так нужно хотя бы одно простое, теплое слово!
Начала разбирать вещи, в дверь постучали какие-то девчата, таинственно подмигнули "моим". Ганнуля степенно вышла первая. За ней - Расма и Юзя. Начали шептаться в коридоре, у двери. Обо мне, конечно. Кто-то заливисто захохотал, наверно, Юзя.
- Маменькина дочка! - слышу я нарочно громко сказанные слова. Наверно, Расма.
Кто-то шикнул на нее. И все они куда-то ушли. Я одна в беленькой, чистенькой, украшенной наивными вышивками комнате. В чужой комнате! Ничего не поделаешь, надо привыкать.
Долго стою у окна, смотрю, как догорает сначала огненный, потом ярко-желтый, бледно-желтый закат. Четкие силуэты домов, деревьев, фабричных труб рисуются на его фоне. Все чужое, незнакомое. Где-то недалеко, невидимый, прошел поезд. Эхо дважды чисто и звонко повторило гудок паровоза.
Спать не хотелось. Но я легла. Кто-то, наверно, на каблуках, пробежал по коридору. Донесся обрывок песни. Смех. Снова простучали каблуки. Чужая жизнь. Никому нет дела, что я лежу одна и полными слез глазами смотрю, как постепенно темнеет прямоугольник окна. Одна. Совсем одна. И теперь уже ничего изменить нельзя. Куда же Тоня поставит кроватку?
Я и сама не заметила, как уснула.
Разбудили меня шумные сборы соседок. Они громко переговаривались, хлопали дверью, смеялись. Мне не хотелось вставать. Собиралась медленно, вяло.
- Опоздаешь,- мимоходом бросила Ганнуля.- Бригадир этого не любит.
Девчата вскипятили чай.
- Садись, пей,- пригласила Ганнуля.
- Спасибо. Не хочется.
- Вот беда-то: какао не догадались сварить,- съязвила Расма.
Ну и пусть. Чем хуже, тем лучше.
Вышли вместе. Девчата шли молча. Ни о чем меня не спрашивали. Если б спросили, с какой охотой я бы все-все им рассказала! Но они молчали. Я им чужая. Я даже внешне резко отличалась от них, одетых в одинаковые комбинезоны. А мне пришлось надеть малиновый лыжный костюм, украшенный шерстяной вышивкой: ничего другого у меня не нашлось. Наверно, это смешно: лыжный костюм - и босоножки.
…Вверх по шатким мосткам с пустыми носилками. Вниз-с тяжело нагруженными мусором. Сваливаются огромные брезентовые рукавицы, соскальзывают пятки с колодочек босоножек. Если я иду вниз первой, то тяжелые носилки подталкивают в спину. (Иди быстрей, неповоротливая!) Если впереди Ганнуля, то носилки так и волокут меня вниз. Едва успеваю переставлять ноги.
В доме сегодня только мы, девчата. Парни заняты на соседней площадке. Там роет траншею экскаватор.
Нескончаемо тянется время. Вверх - вниз по проклятым мосткам. Растет гора мусора. А солнце выше, выше. Жарко. Давно сбросила куртку. Толстые, насквозь пропотевшие штанины закручиваются на ногах. Блузка липнет к спине. Хочется пить. Вода, в прикрытом фанеркой ведре, противная, теплая. Все равно я пью ее, и зубы от усталости стучат о края эмалированной кружки.
Чувствую чей-то взгляд. Оборачиваюсь. У траншеи, с лопатой в руках, стоит Славка. Смотрит на меня испытующе и сочувственно.
Очень мне нужно твое сочувствие! С усилием расправляю плечи. К носилкам иду с независимым видом. Снова с пустыми носилками - вверх, с полными - вниз.
Наконец-то обеденный перерыв. Бригада сидит в тени, на досках. Шуршат бумагой с завтраками, смеются.
У меня завтрака нет. Тоня приготовила мне его, уложила в прозрачный мешочек. Но я забыла его в тумбочке. И деньги тоже. В животе бурчит от голода. Надо терпеть, ничего не поделаешь.
Пошла к воротам. Села на скамеечку. Там, на досках, шумели, хохотали, взвизгивали девчата. Им хорошо. Они не устали. Они все вместе. У них есть хлеб, помидоры, огурцы. При воспоминании о еде рот мой наполнился слюной, глаза - слезами, а душа - горечью.
"Только не плакать! Только не плакать!" - твержу я, растирая натруженные, грязные руки.
- Ну, что убежала? - спросил полный дружелюбия голос.
Славка. Стоит и улыбается.
Как сделать, чтоб не дрожали губы?
- Если ты назвался смелым…- с беззлобной иронией пропел Славка. Сел рядом. Взял и стал рассматривать мою красную ладонь.- Натерла маленько. Ничего, потрудится хорошенько и будет, как моя! - Он хлопнул своей твердой ладонью по моей, ноющей, потянул меня за руку:-Пошли!
Я отрицательно затрясла головой.
- Поесть не взяла? - понимающе улыбнулся Славка.- Не беда. Пошли!
Есть хотелось нестерпимо, но все-таки я гордо замотала головой.
- Дурочка,- сказал Славка очень ласково.- При нашей работе разве можно не евши?-Взял меня за обе руки, потянул вверх.- Ах, ты сопротивляться? Ишь какая бойкая! Ну, пойдешь ногами или донести?
Глаза-щелочки смеялись возле самых моих глаз. Этот донесет. Запросто. Вон какие у него железные руки!
Шмыгая носом, я пошла.
А у них на досках расстелены газеты. Горкой лежат помидоры, огурцы, яблоки. Бутерброды свалены в кучу. По кругу ходят две кружки с молоком. Настоящая коммуна!
Славка дал мне бутерброд, налитый соком огромный помидор. Расма протянула ему кружку.
- На, попои. Как в детском садике,- смотрела на меня, смеялась. А глаза холодные. В глазах не было улыбки.
Ганнуля толкнула ее локтем в бок.
- А что? - невинно спросила Расма.- Надо же проявить заботу о людях! Славка у нас один за всех.
Славка будто и не слышал ее слов.
- Ешь,- сказал он мне. Передал кружку.- Пей.
Откусила кусочек хлеба, запила молоком. На душе стало легче.
Но вот все съедено. Обеденный перерыв еще не кончился. Все улеглись здесь же, на досках. Легла и я. Смолистый аромат от досок кружил голову. Смотрела в небо. Редкие белоснежные облачка неподвижно висели где-то высоко-высоко.
- После обеда,- сказал Петя Грачев,- половина девчат на фундамент! - Он неправильно сделал ударение, но я не осмелилась его поправить. Да и лень. Пусть будет фундамент, какая разница?
- Кого послать? - спросила Ганнуля. Петя медленно перечислил имена.
- И новенькую,- завершил он.- Пусть с камнями понянькается.
Можно представить, что это такое, раз все смеются! А Петя толкнул меня, спросил:
- Тебя как звать-то, новенькая?
- Рута.
- Хочешь, Рута, с камнями понянькаться? - засмеялся бригадир.
Мне все равно - камни так камни, мусор так мусор. Только бы не сейчас, а немножко погодя.
Все-таки они чуточку движутся, облачка. Прижмуришь ресницы, и они плывут, плывут… Исчезают куда-то. Наверно, это я дремлю…
- Подъ-ем! - нараспев, громко скомандовал Петя.
Вздрогнула, приподнялась.
…Глубокая, свежевырытая траншея, по краям обшитая досками - опалубкой. На дне траншеи скапливается вода. Чавкают, выхлебывая ее, насосы. Парни в резиновых сапогах - на дне траншеи. С вибраторами в руках. Самосвал за самосвалом подъезжают, поднимают кузова и валят в траншею похожий на серую грязь бетон. А мы, девчата,- только успевай, поворачивайся - бросаем камни в бадью. Сотни, тысячи камней. Не очень больших. Круглых, обкатанных. Острых, наколотых, наверно, из огромных валунов. Не успеешь наполнить бадью - кран подхватит ее, вывалит камни в траншею, на слой бетона. Только выпрямишься - кран уже волочет пустую бадью: кидайте снова, девчата. И так без конца. Таскать мусор - детская забава по сравнению с этим.
…Ползет бетонная каша… Мусор, мусор, мусор мельтешит перед глазами. Его сменяют камни - серые, красноватые, острые, круглые. Ломит спину - не повернуться. Ноют руки и ноги. Горят ладони.
- Не галдите! - шепотом унимает девчат Ганнуля.- Девка чуть живая пришла. Пускай спит.
- Подумаешь, заработалась! - с вызовом, громко отвечает Расма.
- А ты забыла, какая ты в первый день пришла? - спрашивает Ганнуля.- Ничего. Привыкнет.
Милая Ганнуля! И Петя тоже милый! Когда кончился этот адский труд под палящим солнцем - сентябрь, а как жарко! - Петя дружески подмигнул мне небесно-голубым глазом, сказал весело:
- Ну вот, Рута, это и есть бутобетонный фундамент.
Неважно, что неправильное ударение. Важно, что это и мой фундамент!..
Молодой специалист
Целый месяц изо дня в день я делаю одно и то же: беру из кучи камень и бросаю его в бадью. Вот и все, чему я научилась. Не болит больше по утрам, как побитое, все тело. Даже Расма перестала называть меня маменькиной дочкой. За месяц мы сделали два фундамента (я тоже произношу это слово с неправильным ударением). На очереди - еще три. Ну, сделаем. Что дальше? Для меня лично что?
Таскать на носилках мусор, подносить раствор, доски, гвозди - все, что надо тем, кто имеет специальность? Я разнорабочая. Это для пущей важности так говорят. А правильней - чернорабочая. Самая низшая ступень на пути к моему призванию.
Раньше я направо и налево бросалась этим словом. Теперь Скайдрите нет-нет да и спросит с невинным видом:
- Ну, что же твое призвание?
Ей хорошо, она студентка. Ее учат. Меня никто ничему не учит. Только покрикивают:
- Быстрей, Рута!
- Шевелись, Рута!
А стоит мне запнуться или бросить камень мимо бадьи, тотчас Расма с издевкой комментирует этот факт. Да и другие то и дело говорят обо мне то ли с сочувствием, то ли с жалостью:
- Да непривычная же она!
Я из кожи вон готова вылезть, чтоб доказать: нет, я привычная. Всем доказать, особенно Славке Баранаускасу.
Сто раз я приходила в отчаяние, думала: "Уйду, поищу что-нибудь полегче". И всегда бывало так: я еще и мысль эту не додумала, а Славка уже смотрит, прищурив глаза, и насвистывает. Словно гипнотизирует меня этот свист. Сам же привел меня в бригаду, сам же больше всех сомневается!
…Да, трудный был месяц. А сегодня я выполняю ответственное задание: помогаю Пете составлять наряды. Строймастер наш болел-болел да и ушел на пенсию. У Петьки же образование, как он сам говорит, четыре класса и пятый - коридор. Зашился с нарядами.
Пошептался со Славкой, подошел ко мне, посмотрел, как я бросаю камни, глубокомысленно посмотрел: не иначе, опыт мой обобщает. Потом очень важно изрек:
- Кончим класть фундаменты, поставлю учиться. Хошь - на каменщика. Хошь - на штукатура. Хошь - на маляра,- просто передо мной ворота в рай открыл. Прибавил веско:- Заслужила. Зря я сомневался.
Если бы год назад мне сказали, что от таких слов я возгоржусь, я бы посмеялась: тоже мне-предел мечтаний. Теперь - я и сама этому удивляюсь - очень приятно, что я не сплоховала, не хуже других.
- У меня к тебе просьбица, Рута,- заискивающе сказал Петька.- Ты у нас грамотная. С аттестатом. Помоги с нарядами разобраться.
- Что же я в нарядах понимаю, Петя? Я их и в глаза не видывала.
- Вместе, вместе.- Петька хлопнул меня по плечу.- Надо же… Ребят же без зарплаты оставим…
И вот мы с Петей сидим над нарядами. Сначала я просто ничего в них не могла понять. Теперь разобралась, теперь бы и одна справилась. Но Петька считает своим долгом присутствовать. Курит папиросу за папиросой. В окошко смотрит. По мере того, как я откладываю готовые наряды в сторону, приобретает вид все более гордый: вот как у нас хорошо дело идет!
Сижу в тепле. Не надо "нянькаться" с камнями. Казалось бы, все хорошо. Но мне нехорошо. Стоит отложить в сторону наряд, глаза сами тянутся к окошку. Гляну - и становится нехорошо. Наши кладут фундамент. Девчата бросают камни. Ребят вижу только по пояс: опалубка поднялась над землей.
Ночью были заморозки - побелели крыши, остатки травы на стройплощадке стали курчавыми от инея и хрусткими. Листья на деревьях потемнели, свернулись. Чуть потянет ветром - летят на землю.
Славка сегодня первый раз надел стеганку. Другие ребята давно в них обрядились, а он все ходил в пиджаке. В стеганке он стал какой-то квадратный. Кажется, что голова у него растет прямо из плеч, без шеи. Настоящий медведь!
И топчется с вибратором на одном месте, совсем как медведь. Наверно, попался большой камень и Славка обминает вокруг него бетон. Смотрю на его коротко остриженный затылок, будто гипнотизирую: оглянись!
Нет, не чувствует, не оглядывается. Мне стало стыдно: все работают, а я… Я ведь тоже работаю. Камни в бадью легче бросать, чем высчитывать бесконечные кубометры кладки и умножать их на рубли с копейками. Но все равно гляжу в окошко, и как-то стыдно мне перед нашими. Скорей бы уж кончить!
Со вздохом берусь за наряд. Бросаю последний взгляд в окно.
Славка теперь стоял лицом ко мне, обеими руками опирался на вибратор. Внизу, возле него, незнакомый, очень высокий худой парень. Почему-то мне подумалось: "Вот еще один выпускник школы, как и я когда-то, ищет работу".
Славка показал незнакомцу в сторону конторки. И парень пошел сюда, к нам.
Порыв ветра сорвал с большого дерева пожухлые листья. Они полетели прямо в лицо парню. Он отвернулся, пригнулся. Так, пригнувшись, и вошел в конторку. Распрямился с опаской - потолки наши на его рост не рассчитаны. Поздоровался, красиво склонив голову.
- Привет! - важно ответил Петя. Только что не прибавил: "Чем могу служить?" Он любит поважничать.
- Вы бригадир? - Парень шагнул поближе. Глаза у него карие, а коротенькие, остриженные под "ежика" волосы светлые, курчавятся на висках.
- Мы будем бригадир,- с достоинством ответил Петя.