- Ну вот, так будет теплее. Давай,- снова взял меня за руку.
Три кирпича с его помощью легли, как по ниточке.
- Поняла?
Я бодро кивнула: как не понять?
- Теперь сама,- и Славка взялся за свою кельму: наружную стенку за него никто класть не будет.
Увлекся. Насвистывает. Так и ходят лопатки под старой, выгоревшей добела стеганкой. Как будто и не торопится, а вот уже ушел от меня на несколько метров.
А моя злополучная перегородка - ни с места. То мало раствора возьму, то слишком много, и он, придавленный кирпичом, ползет во все стороны. Не шов, а…- ох, как мне сейчас хочется выругаться!
- Опять у тебя!..- Славка не смог подобрать подходящего слова.- Елки-палки, я же только что показывал…
Капля все-таки повисла на кончике носа. Смахнула ее, а заодно и слезы. Не могу больше. Руки закоченели. Стеганка опять расстегнулась. Не могу. Уйду.
Швырнула кельму в ящик с раствором. Побежала по подмостям. Славка вслед насмешливо насвистывал. Ненавижу, ненавижу! Ну, пусть, пусть я ничего не доказала! Пусть. Лучше уж мусор таскать!
Грачев поднимался по мосткам. Мне не удержаться было на скользкой лестнице. Налетела на него.
- Взбесилась? - рассердился Петька и тут же заметил мои слезы.- Э, атмосферные осадки в виде дождя. Давненько не было, соскучились.
Кое-как разминулись. Опрометью кинулась в конторку- там сейчас, наверно, никого нет. Хоть пореветь в свое удовольствие!
Распахнула дверь и сразу попала в изумительное тепло. За столом сидел Лаймон, разбирал чертежи. Нет уж, при нем реветь не стану: и так не бог весть какая красавица.
- Ты что? - сочувственно спросил Лаймон: наверно, и он заметил слезы.
- Погреться,- сунув руки к жарко пылающим в печке щепкам, беззаботно ответила я.- Ну и ветер! Аж слезы из глаз.- Отлично выкрутилась - свалила все на ветер.
- Бедная девочка! - Лаймон подошел, наклонился, взял мои руки.
У него руки теплые, как у Славки. Но… не хочу, чтоб Лаймон брал меня за руки!
- Садись.- Лаймон притащил от двери длинный толстый чурбак.
Села. И он рядом. Долго молчал, смотрел на огонь. Отблески пламени танцевали на его красивом, тонком лице.
- Ну, может, хватит себя испытывать? - тепло, дружески спросил Лаймон.- Переходи.
Ему нужен помощник - наряды заполнять. Лаймону дали еще один объект - в другой бригаде. Теперь ему положен нарядчик. Он давно предлагает мне эту работу.
Согласиться? То-то хорошо: в тепле, не надо мерзнуть и мокнуть. Шевелю перед огнем опухшими пальцами. Думаю. Колеблюсь.
А за дверями - крик.
- Учитель… чертов! - распинался Петька. Передразнил: - "Не соображает ни… ни черта!" Так учишь, бабушке твоего черта холера в живот!
Ого, какую фразу сочинил! Он теперь вообще ругается страшно замысловато. Сейчас Славку ругает. За меня. Так и надо!
Завизжала дверь. С виноватым видом вошел Славка, спросил:
- Отогрелась? - и тронул меня за руки.
- Решай, Рута,- поторопил меня Лаймон.
- Пошли,- сказала я Славке.
Он за руки поднял меня с чурбака.
- Опять расстегнулась, ну что ты скажешь!
"И расстегнулась! - мысленно с вызовом ответила я.- А ты застегнешь!"
Вытащил из кармана английскую булавку. Долго не мог проткнуть вату. Шершавая рука терлась о мой подбородок…
Все правильно!
Суббота - самый приятный день. Не только потому, что короткий. Все остальные вечера я зубрю то, что надо знать каменщику. Учусь читать чертежи. В общем, оказывается, не так-то просто укладывать кирпич на кирпич.
В субботу по окончании работы мы со Славкой остаемся в теплой, тихой конторке. Я отвечаю на его вопросы. С гордым видом слушаю его похвалы.
Слушаю и думаю: вдруг он возьмет меня за руку и скажет:
"Пойдем в кино? Договорились?"
Но Славка, как только мы остаемся одни, отодвигается подальше, смотрит не в глаза мне, а куда-то на щеку или на нос. Смотрит внимательно, каким-то остановившимся взглядом. Иногда мне кажется: грязь на лице. Потру незаметно, гляну на ладонь. Нет, чисто. А он все смотрит мимо моих глаз и вопросы задает чужим, ворчливым голосом. И никуда он меня не приглашает.
Сегодня было все то же самое.
Когда вышли из конторки, уже стемнело. Багровый закат еще полыхал, обещая и на завтра мороз и ветер. И тем и другим мы, что называется, сыты по горло. Земля звенела под ногами, скованная морозом. А снежинки ни одной до сих пор не упало. Мороз от этого кажется особенно жгучим. Ветер носит по улицам тучи мелкого песка. Густым, непроницаемым слоем инея подернуты стекла в домах, витрины, окна троллейбусов.
Мне как-то особенно холодно. Я давно заметила: когда плохое настроение, то и мерзнешь сильнее. Но все равно - нарочно расстегнула куртку не на одну, а на две пуговицы. Дует в грудь невыносимо. Но Славка ничего не замечает. Сдвинул на лоб ушанку, молчит. О чем думает?
Так молча и дошли до папиного подъезда. Славка простился и ушел, не оглядываясь. А мне надо идти в общежитие.
У самого подъезда столкнулась с тетей Анной.
- Рутыня! - воскликнула она и критически оглядела меня.- Бедная девочка - в таком виде! И, наверно, совсем замерзла. Шутка ли, целый день под открытым небом! Идем скорее!
Ни тетя Анна, ни Скайдрите никогда не видели меня в спецовке. Охали и ахали. И никуда от их сочувствия не денешься - наших не было дома. Ушли с малышом в консультацию. Тетя Анна потащила меня на кухню, налила тарелку горячего супу. В комнате, конечно, "бедных родственниц" кормить не положено. Противно. Но я в самом деле замерзла да и проголодалась. Пусть думают, что хотят,- ем с аппетитом.
А тетя Анна и Скайдрите, одинаково сложив руки на груди, стояли возле стола. Жалели меня.
- Вот до чего можно довести девочку! - Тетя Анна, конечно, намекала на Тоню - она ее не любит.- Из родного дома выжили…
- Никто меня не выжил! - Мне вдруг стал противен и ее суп и ее притворная жалость.
- Милая моя!-Тетя Анна всплеснула руками.- Мы-то знаем, какая ты добрая, безответная…
- Ладно,- сердито оборвала я и спросила у Скайдрите, чтоб переменить разговор: - Ну, а твои дела как?
Скайдрите села на табуретку. Положила ногу на ногу. На кончиках пальцев болталась малиновая плюшевая домашняя туфелька. Конечно, заграничная. У Скайдрите все заграничное. Даже поза, наверно, позаимствована из какого-нибудь иностранного журнала.
- Ой, Рута! - Скайдрите раскачивалась на табуретке, и мне хотелось, чтоб она шлепнулась.- Ой, Рута, я с таким молодым человеком познакомилась!
- Стиляга, конечно? - Я нарочно вызывала ее на ссору.
- Что ты! Летчик. Из гражданской авиации.
- Так влюблен в Скайдрите!- прибавила тетя Анна восторженно.- Так влюблен! Дня без нее прожить не может!
Перебивая одна другую, они выложили мне все подробности о летчике. И о подарках, которые он делает Скайдрите. Больше всего, конечно, о подарках.
Чтоб перебить поток их восторженных сообщений, спросила:
- А в институте как дела? - лелеяла тайную надежду, что тут у нее особых успехов быть не может.
- А, что институт! - Скайдрите махнула рукой.- Скучища. Нет, ты послушай… Перед отлетом говорит…
Не хочу знать, что он говорил перед отлетом. На полслове перебила Скайдрите, начала рассказывать о нашей бригаде.
У нас последнее время идут споры: как строить наши пять домов? Одна часть, во главе которой Лаймон, стоит за поточный метод, как самый передовой. Грачев и Славка настаивают, чтобы за зиму сделать стены всех зданий. Летом, по теплу, вести внутреннюю отделку - "начинку", как они говорят. Тогда квартиры будут хорошие. Штукатурка просохнет, столярка- тоже. Я до сих пор не разобралась, к какой "группировке" примкнуть. Вроде и те правы и другие.
Об этом я и пыталась рассказать. Но у Скайдрите на лице появилась скука. Тетя Анна взялась мыть посуду, загремела тарелками, ложками. В общем, это их не интересовало.
- Ты бы пошла, помылась,- сказала тетя Анна. Уж лучше сидеть в ванне, чем слушать трескотню Скайдрите. Горячая вода всегда исправляет настроение.
С наслаждением залезла в ванну. Почти задремала. Вдруг стук в дверь.
- Это я,- сказал Тонин голос.- Открой, Рута, на минутку.
Открыла задвижку. Тоня в щелку просунула пушистый, весь в крупных цветах фланелевый халатик.
- Подарок тебе. От папы.
Знаю я, как от папы. Тоня фланель выбирала. Тоня шила. И, увидев в передней мою рабочую куртку, сообразила, что халат мне сейчас придется кстати.
В комнату я вошла довольная, умиленная. Вообще теперь, когда я бываю здесь гостьей, я никогда им не мешаю. Нам хорошо втроем. Нет, теперь уже вчетвером.
Братик лежал на кровати. Дрыгал в воздухе голенькими ножками. Ему третий месяц. Он стал толстенький- так и хочется потискать. Глаза синие-синие, как у папы. А волосики темные, как у Тони.
- Как жизнь, рабочий класс? - спросил папа и задержал мою руку в своей.
- Лучше всех! - ответила я Славкиными словами. Папе и Тоне я могу рассказать о наших делах.
Они поймут.
Долго сидим за ужином. Я все рассказываю, рассказываю.
- Поточный метод, конечно, передовой,- говорит папа. И Тоня согласно кивает.
- Да,- возражаю я,- но тогда часть отделки придется на зиму.
- Плохо будет сохнуть,- соглашается папа.
- Вот именно,- теперь я "процитировала" Петьку.- Качество отделки ухудшится.
- Логично. Значит, лучше второй способ.
- А тогда летом упадут заработки. "Начинка" - невыгодное дело.
- Конечно,- подтверждает Тоня.- Швы прострочить - пустяк. А начнешь отделывать - массу времени займет.
- Грачев и Баранаускас говорят: "Сознательно идем на трудности".
- По-хозяйски, по совести. Молодцы ребята!- хвалит папа.
- Конечно, деньги - это еще не все,- поддерживает и Тоня.
Вот теперь я знаю, куда примкнуть.
Хорошо, когда все ясно, все правильно. Лежу на своем старом месте - братик пока спит в коляске, и потому мой диван не вынесли. Знакомый квадрат лунного света лежит на полу.
Ничего, что Славка меня никуда не приглашает. Это впереди. Я верю. Очень хорошо, что здесь, в этой комнате, я только гостья и никому больше не мешаю. Очень хорошо, что "начинку" будем делать летом. Все ясно, все правильно.
Как хорошо спится, когда все правильно!
Второй разряд
Шлеп! - Раствор падает на кирпич. Столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше.- Р-раз! - одним движением кельмы, почти так же ловко, как Славка, расстилаю раствор. Еще раз: - Шлеп! - Кирпич лег на место.- Стук, стук! - Кельмой выровняла его. Теперь подобрать капельку выдавленного кирпичом раствора. Нагнуться, подцепить из ящика новую порцию раствора - и все сначала.
Светит ослепительное зимнее солнце. Все на диво бело кругом - только кончилась метель. На досках, на штабелях кирпича - пышные шапочки снега. Кто-то успел пройти от стройки к конторке. Следы сначала рыжие, а потом совсем белые, чистенькие. Хочется смотреть и смотреть на эту нетронутую белизну. Но некогда. Потом. В обеденный перерыв. Наклониться, ловко подхватить кирпич, выпрямиться. И вовсе он не тяжелый. И кто сказал, что холодно? Рывком распахиваю стеганку - мне жарко. В такт движениям напеваю гимн бригады: "Если ты назвался смелым…"
Я - смелая. Я - выдержу. Я - докажу. И пусть Лаймон сколько угодно говорит, что все это мне ни к чему. Даже если я стану инженером-строителем (вот назло ему стану!), все равно незачем самой уметь класть стенки. Это он так утверждает.
Он часто приходит к нам в красный уголок. На танцы. Из-за меня. А я делаю вид, что ничего не понимаю. С Лаймоном хорошо танцевать. Он ловкий. Никогда не наступит на ногу. А руку держит так, будто она фарфоровая и он боится ее уронить.
- Бедная лапка! - сказал он вчера.- Жесткая, шершавая!
Ну и пусть! Зато как ловко "лапка" хватает кирпич. Хватай, хватай, "лапка"! До обеда еще ряда три уложу. Я кладу внутреннюю перегородку. Стою спиной к Славке - он, как всегда, ведет наружную.
Странно, вот не вижу, а все равно каждой клеточкой чувствую его присутствие. Иногда пою, а он подсвистывает мотив.
Раз в неделю - с воскресенья на понедельник - ночую у папы. Утром караулю у окна: когда выйдет Славка. Сверху хорошо виден его подъезд. Как только он появится - кубарем по лестнице. Иногда, если лестница пуста, притаясь, стою в подъезде, пропускаю Славку, а потом догоняю. Если нельзя постоять - выхожу, иду медленно и жду, когда он догонит и скажет: "Здравствуй, Рута!"
Делаю вид, что удивлена: ах, опять нечаянно встретились! Славка только ухмыляется:
- Да, бывает.
Нарочно пробовала поскользнуться - пусть поддержит. Однажды перестаралась, шлепнулась. Он и не пытался поддержать. Только смеялся. Ах, Славка, Славка!
Ганнуля, когда мы с ней вдвоем, с особенным чувством поглядывая на меня, поет:
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь!
И при этом так забавно, по-белорусски выговаривает слова, что я и рада бы пригорюниться, да невозможно: смешно.
Не верю я, что моя любовь безответная. Тогда зачем он по десять раз в день застегивает верхнюю пуговицу на моей стеганке? Другим-то не застегивает. Зачем тогда я ловлю на себе тот особенный, со светом изнутри, его взгляд?
Хорошо работать, петь и думать. Мысли мои прервали Славкины слова:
- Ну, как, а? - Гордость, вот что в этих словах. Оборачиваюсь. Сзади - Славка и Петька.
- Годится!-отвечает Петька тоже с гордостью.- Кладет-вот именно. А как с теорией?
- В порядке. Пора, а?
- Пора.
Это они о том, что мне пора получать второй разряд - первый рабочий разряд каменщика.
- Если ты назвался смелым! - на всю стройку пою я.
- Доказала, доказала! - смеются Славка с Петькой.
- На той неделе пойдешь сдавать,- говорит Петя озабоченно.- Смотри не подкачай!
Нет, я не подкачала. Без запинки отвечала на вопросы. Без запиночки показала, как умею работать. Не у себя, где сами стены вроде защита тебе. На чужой стройке, в чужой бригаде, под десятком проверяющих тебя взглядов.
- Что удивительного - ученица Чеслава Баранаускаса! - так сказали обо мне.- Со средним образованием. Так и должно быть.
Не чуя под собой ног, мчусь к себе, взлетаю на третий этаж, ни разу не споткнувшись, не поскользнувшись на мостках. Мой сияющий вид, наверно, сказал больше всяких слов.
- Молодчина! - И Славка обнял меня.
На одну секундочку обнял. А потом пожал мне руку. Как равный равному.
Корреспонденты
Не успела я, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, рассказать окружившим меня нашим все подробности - появился Грачев. За ним - двое незнакомых мужчин в шляпах. У одного на груди раскрытый фотоаппарат. "Корреспонденты",- догадалась я.
Вид у Петьки странный. Он преисполнен важности, словно подрос даже.
- Ну как, Эзериня? - снисходительно и покровительственно спросил он.- Так сказать, в порядке?
Я начала было рассказывать заново. Но Петька не стал слушать. Сохраняя тот же важный вид, пожал мою руку.
- Поздравляю! - И при этом состроил такую рожу, что ребята за моей спиной фыркнули.
Петька обернулся к тем, в шляпах, и сказал нудным, скрипучим голосом:
- Вот, имеется у нас героиня дня - Рута Эзериня. Молодая, так сказать, поросль. Сегодня успешно защитила честь бригады, вступила, так сказать, равноправным членом в нашу семью. Между прочим, у нее имеется аттестат зрелости. На стройку пришла, вот именно, по зову сердца…
Вроде все, что он говорил, правильно, а слушать противно. И откуда набрался таких слов?
Один из мужчин записывает Петькины слова в блокнот. Второй целится в меня фотоаппаратом.
- А это,- продолжал Грачев, указывая на Славку,- на данном этапе лучший каменщик участка Чеслав Баранаускас. Эзериня - его ученица.
Славка поморщился и отвернулся. А фотокорреспондент взял меня под руку, подвел к Славке.
- Вас сфотографируем втроем - бригадир, каменщик и девушка.
- Не стоит,- вмешался тот, что с блокнотом.- Лучше вдвоем: учитель и ученица. На две колоночки.
Петька отступил на шаг, но по лицу видно - это ему не понравилось. Фотограф заставил нас со Славкой принять дурацкие позы: будто Славка поздравляет меня, жмет руку. Ну и вид у нас, наверно!
- Нет, нет.- Фотограф вертел нас и так и этак.- Не годится. Скованно очень. Ну же, улыбнитесь, девушка, покажите зубки! - Попробовал бы сам улыбнуться по заказу! - И не смотрите в аппарат. Смотрите друг на друга.
По крайней мере раз десять мы меняли позы, обменивались рукопожатием. Фотограф щелкал затвором аппарата. Славка начал злиться.
- Хватит,- заявил он и взял кельму.
Тут Петька подвел к корреспондентам Тадеуша, покровительственно обнял его за плечи. Спросил елейным голоском:
- Ну, Тадеуш, как она, жизнь молодая?
- Так сама…- Тадеуш прикинулся дурачком.
А Петька все теми же затасканными словами принялся излагать все о Тадеуше. Корреспондент торопливо записывал, а фотограф тем временем со всех сторон "общелкал" Тадеуша и Петьку. Грачев старательно делал вид, что не замечает этого, а сам пыжился, надувал губы, выкатывал глаза.
- Все,- облегченно вздохнул фотограф и спрятал аппарат.
Второй, с блокнотом, прицепился к Славке.
- Расскажите о себе. О ваших учениках. Много их у вас?
Добрая половина ребят в бригаде - Славкины ученики. О каждом он может рассказывать. Но Славка, не прекращая работы, проворчал:
- Бригадир расскажет, если надо.
- Конечно, конечно,- засуетился Петька.- Пойдемте в конторку, а то вы озябли, наверно.
И то озябли: носы посинели, руки тоже. После их ухода мы намеревались обсудить события дня, но Славка прикрикнул:
- Работать за вас кто будет?
Что поделаешь, работать за нас, конечно, никто не станет.
Ядро или скорлупа?
-Не утерпел, расхвастался?-с оттенком презрения спросил Славка Грачева в обеденный перерыв и передразнил: - На данном этапе.:. Молодая поросль…
- А что такого? - Петька невозмутим.- Напишут. Похвалят. Смотришь, и неудобно будет не дать звания. Сам знаешь: до лета не выскочим - пиши пропало. Начнется "начинка", и сядем с выработкой. Ради того и от поточного отказались…
- Нет, не ради того,- резко перебил Славка. Отложил кусок хлеба, закурил, недобро посмотрел на Петьку.- Лично я, да и все ребята, думаю, тоже, ради того от потока отказались, чтоб не сдавать людям сырые, некрасивые квартиры.
Петька насупился, промолчал. А Славка спросил язвительно:
- И, скажи, на кой черт тебе звание, раз так?
- Смешно,- обиделся Грачев.
- Очень даже. Ответь-ка: что важней в орехе - ядро или скорлупа?
Петька не счел нужным отвечать. Скривил губы.
- Молчишь? - зло засмеялся Славка.- Потому и молчишь, что за скорлупу, а не за ядрышко воюешь. И сам понимаешь это. Звание, звание! Год соревнуемся. Год ты шум поднимаешь. А что изменилось в бригаде?
- Ни черта,- поддержал Тадеуш.- Какими были, такими и остаемся.