- Денис Антонович, - сказала Ольга, резко останавливаясь. - А его самого кто будет беречь? То у него операция, то совещание, то лекцию читает… Он сегодня опять не обедал! Об этом ведь тоже надо подумать!
- Обязательно. Да случай-то какой досадный! Сейчас я позову Ивана Ивановича. Есть у нас одна санитарка - золото, а не женщина, но занята сегодня в послеоперационном, там уход за больными тоже как за детьми малыми.
27
- У вас все получается вкривь и вкось, - сказал Тавров, глянув через плечо Ольги на эскиз декорации, который та делала по просьбе Павы Романовны.
- Как умею, - неохотно ответила Ольга.
- Вас же учили черчению в машиностроительном институте!
Ольга покосилась сердито, но загорелое лицо Таврова, освещенное улыбчивым блеском голубых глаз, было так ясно, что она только вздохнула и, ничего не возразив, снова наклонилась над рисунком.
- Если бы она захотела, то могла бы стать и чертежником, - сказала Пава Романовна, подсаживаясь на ручку кресла, в котором сидела Ольга. - Она умеет выводить всякие шрифты, хотя почерк у нее препротивный!
- Если бы захотела… - тихо повторила Ольга, подчищая резинкой неровно проведенную линию. - Выводить шрифты, имея препротивный почерк, - уже принуждение, - добавила она, откидывая со лба светлую прядку и глядя снизу на Паву Романовну.
- Вы беспокойное дитя. Вы сами не знаете, чего хотите! - ответила та, обнимая ее за плечи и одновременно ласково улыбаясь Таврову.
Ей очень нравился этот молодой инженер. Правда, он не умел говорить комплименты, смущался, когда она подсовывала ему руку для поцелуя, но зато был начитан, смел в спорах, уверен в себе, когда дело касалось его убеждений и работы. А Пава Романовна любила принимать людей незаурядных.
"Чего общего между ними? - гадал он, когда Пава Романовна, словно избалованная кошечка, ласкалась к Ольге. - Одна - пустая, взбалмошная бабенка, а другая умница и, кажется, с большим характером, но почему они ладят?"
- Шахматы? Опять шахматы! - жалобно вскричала Пава Романовна, увидев клетчатый ящичек в руках Таврова. - Клянусь честью, я выброшу их когда-нибудь за окошко!
- Ну что же, сыграем! - говорила обычно Ольга, не обращая внимания на суетню Павы Романовны.
Но в этот день она не стала играть.
- У меня дурное настроение сегодня, - сказала она, вытирая комочком бумаги пальцы, выпачканные графитом. - Я ничего больше не хочу и ухожу.
Тавров, отвечая невпопад на вопрос Пряхиной, видел краем глаза, как Ольга сходила с крыльца, как, пройдя по дорожке, отбросила нетерпеливым движением затвор калитки… Она никогда не разрешала провожать себя.
- Мне тоже пора, - сказал Тавров чуть погодя. - Меня сегодня ожидают на руднике у Логунова.
Причиной дурного настроения Ольги была жестокая обида, которую нанес ей Иван Иванович в тяжелую для него минуту.
…Забылась история с санитаркой. Больница получила дополнительное оборудование, в том числе аппарат для диатермии и электроотсос - предметы мечтаний и неотступных хлопот Ивана Ивановича. Особенно его порадовал приезд очень опытного глазного врача.
- Наш новый коллега - необходимое лицо при установлении диагноза черепно-мозговых заболеваний, - представил он Ольге немолодого плотного человека с зачесанными назад густыми волосами, - Иван Нефедович Широков. Мой тезка, а главное, единомышленник по вопросам медицины.
- Теперь здесь почти полностью укомплектовано нейрохирургическое отделение, - пошутил Иван Нефедович, пожимая руку Ольги. - Нервные болезни, как это установил в своей практике Николай Нилович Бурденко, требуют комплексного изучения и лечения. Значит, нужны врачи самых различных специальностей. А вы как? С нами или против нас?
- Она никак! - отмахнулся Иван Иванович, обрадованный случаем поговорить со специалистом, приехавшим из центра. - Училась в медицинском и сбежала.
- Вовсе не сбежала, а просто ушла, раз это мне не подходило.
- Почему же не подходило? - ревниво вступился Иван Нефедович. - Медицина такое широкое поле действий, что на нем может найти себе поприще человек любого склада. Мужество, воля, точный глаз, послушная, гибкая рука - идите в хирургию; терпеливость в наблюдении, умение делать выводы, построенные на тончайших деталях поведения больного, - готовьтесь стать психиатром или невропатологом. Может быть, у вас больше развито эстетическое чувство, любовь к пластике красивого, здорового тела, - валяйте на лечебную физкультуру, готовьтесь стать тренером мастеров спорта. Мало вам этого? Есть еще детские болезни, где врач может с особенной полнотой проявить свою гуманность, если он ею обладает. А общая терапия? Блестящая диагностика универсала - знатока человеческой машины?.. Да что говорить! Я уже не упоминаю о научно-исследовательской работе.
- А о вашей?
- О моей? Врачи-глазники еще ждут поэта, который воздаст им должное. Давно известна поговорка: свой глаз - алмаз. Знаете ли вы, что такое зрачок, вот эта, словно дышащая, казалось бы, непроницаемо черная точка в глазу? С помощью особого аппарата я могу заглянуть в нее, как в замочную скважину…
- Что же там можно увидеть?
- Глазное дно, ровное красное поле, и в центре его светлый кружочек полуовальной формы - сосок зрительного нерва, входящего в глазное яблоко, - единственное место нервной системы, которое можно увидеть без операции. Строение этого нерва с его оболочками однотипно с мозгом, и оттого глазное дно иногда позволяет видеть болезненный процесс в мозгу. Особенно при повышенном внутричерепном давлении, создающем застой в зрительном нерве, который от этого становится как будто размытым.
- Застойный сосок, - произнесла нерешительно Ольга, смущенная и заинтересованная.
- Именно! - весело подхватил Иван Нефедович. - Вот пункт, отправляясь от которого я могу держать контакт с нейрохирургами. А вы говорите насчет отношения вашей супруги к медицине "никак"! - обратился он к Ивану Ивановичу, который слушал его, понимающе посмеиваясь. - Я вижу - она в курсе дела.
28
У машинистки приискового управления, с весны страдавшей головными болями, ослабело зрение и появились странности.
- Я пришла домой, прошу у нее денег, чтобы сходить за хлебом, а она ничего не понимает, забыла, что такое сумка. Села на стул и смотрит, смотрит, - плача рассказывала ее десятилетняя дочь Люба. - Я спросила: "Ты чего, мамочка? Зачем ты так шутишь?" А она меня не узнает, говорит, и я тоже ее не понимаю. Потом ей стало казаться разное… Скажет: "Вот какая музыка хорошая играет!" А радио молчит. А то вскочит: "Почему под столом собака тявкает?.."
Женщину положили в больницу, сделали исследование и установили, что у нее большая опухоль в левой лобно-височной области.
Готовясь к очень длительной операции, Иван Иванович не раз продумывал и взвешивал данные диагноза, припоминал споры врачей при обсуждении больной, все анализы, прикидывал, с какого поля лучше подойти к опухоли.
Когда он приближался к операционному столу, то вспомнил о дочери больной, о старой ее матери, жившей на Урале. От его действий хирурга зависела теперь судьба этих людей. Как неприятное обстоятельство воспринимался Гусев в роли главного ассистента. Но вот операционное поле - смазанная йодом, гладко пробритая кожа головы, - окруженное стерильными салфетками и полотенцами. Иван Иванович легко притрагивается к нему чуткими пальцами в желтоватых резиновых перчатках, протягивает руку в сторону хирургической сестры, и она, Варвара, очень серьезная, передает ему шприц с новокаином. Операция начинается, и посторонние мысли Ивана Ивановича улетучиваются. Он сосредоточен только на одном и таким останется до конца операции, сколько бы она ни продлилась: два, три или четыре часа. Он оперирует стоя, работая обеими руками: левая помогает правой, правая левой; с одинаковой легкостью обе разрезают, впрыскивают, вяжут узлы. Это результат длительной большой тренировки. Но здесь не то, что при резекции желудка, удалении аппендикса или вскрытии грудной клетки. Там действительно поле, и если разрез сделан шире, чем нужно, на несколько сантиметров, то это не имеет значения. А тут порядочной величины костное окно в виде подковы, но дальше в мозг надо идти таким узким ходом, что еле помещается в нем самый тонкий инструмент. В глубине же, освещаемой погружной лампой - светящимся изогнутым шпательком, - может быть опухоль в несколько раз больше этого хода - и столько осторожности потребуется при удалении ее отдельными кусками!
Вскрыта мозговая оболочка, опухоли на поверхности нет.
"Так и есть: внутримозговая! - думает Иван Иванович. - Только бы не злокачественная!"
Точным движением шпателей он рассекает кору мозга и идет в глубину. Руки его работают с легкостью и гибкостью, поразительной для такого крупного мужчины. Они действуют как будто независимо от его неподвижного тела. Кажется, это два разумных самостоятельных существа. Есть еще поворот головы; губы произносят приказания, а взгляд все время прикован к ране.
С какой непостижимой точностью надеваются крохотные серебряные клипсы на устья перерезанных кровеносных сосудов. Миллиметр за миллиметром продвигается нож хирурга, - при всей быстроте движений операция продолжается уже третий час. И вдруг от неосторожности ассистента Гусева, нажавшего электроотсосом, что-то происходит в ране. Струя крови брызжет оттуда узким фонтанчиком и, окропив лица окружающих, заливает операционное поле.
Гусев сразу опускает руки.
- Я предупреждал, что в наших условиях нельзя производить подобные операции! - яростно шипит он.
- Отойдите, прошу вас! - властно говорит ему Иван Иванович, с помощью Варвары и молодого хирурга Сергутова останавливая кровотечение.
После нескольких томительных секунд врачам удается обнаружить, поймать и зажать кровоточащий сосуд.
Они осушают поле электроотсосом и тампонадой. Операция продолжается. Все глубже погружается шпатель: он ищет, исследует, превратясь в чуткой руке в нечто осязающее, и нащупывает, находит…
- Вот она! - Иван Иванович, увидев наконец в глубине багровую массу опухоли, впервые распрямляется с некоторым облегчением. - Но, кажется, злокачественная! - огорченно чуть слышно шепчет он, всматриваясь. - Скорее всего злокачественная!
Ловким движением хирург берет несколько кусочков опухоли - и к Варваре:
- Срочно на исследование! Смотрите, какие крупные сосуды подходят к опухоли, - продолжает он, обращаясь к своему молодому ассистенту Сергутову. - Тут все проросло ими. Поэтому такая кровоточивость. Вот опять!..
Из глубины раны, освещенной погружной лампой, снова появилась кровь, заливая операционное поле.
- Электроотсос! Отсос! Свет дайте! Да что вы, в самом деле?!
- Тока нет, - отвечает практикант, якут Никита Бурцев, учащийся на фельдшерских курсах. - Свет-то погас!
- Как погас? - Иван Иванович взглядывает на стоящий за его спиной рефлектор, встряхивает головой, но лобная лампа тоже не действует… - Черт возьми! Пошлите за монтером. Я не могу продолжать!
- Тампон с перекисью! - говорит он Варваре, начиная действовать по возможности.
- Короткое замыкание, - сообщают в один голос запыхавшийся Широков и вбежавшая следом санитарка. - Через пять минут наладят.
Нарастающее нетерпение хирурга прорывается в сдержанном возгласе:
- Пять минут! Целая вечность!
"Я могу потерять больного!" - добавляет он уже про себя, помня о бодрствующем состоянии человека, лежащего перед ним на столе, - операция идет под местным обезболиванием.
Проходит несколько минут мучительного ожидания.
- Мозг становится напряженным. Похоже на отек, - испуганно шепчет Сергутов Ивану Ивановичу.
- Вижу. Почему же нет тока?!
В это время вспыхнул свет. С урчанием заработал электроотсос. Но у больной начался эпилептический припадок. Он продолжался две минуты…
- Меркузал! Сто граммов глюкозы внутривенно! - отрывисто говорил сурово собранный Иван Иванович Никите Бурцеву, который, теперь вместе с Широковым, следил за общим состоянием больной. - Надо срочно остановить кровотечение.
Операционное поле удалось осушить, однако ход к опухоли так сузился от напряжения мозга, что заглянуть в глубину раны было уже невозможно.
- Давление?
- Двести. Сознания нет.
- Зашивать! Костный лоскут придется удалить. Может быть, еще спасем жизнь…
Руки Ивана Ивановича работают с необыкновенной быстротой, но едва он успевает наложить несколько швов на кожу, как начинается второй припадок. Давление после него падает до пятидесяти, пульс почти не прощупывается. Наступает расстройство дыхания.
- Сделать камфору! Углекислоту! Кислород! Зашивайте вы, - говорит Иван Иванович Сергутову. - Я сам посмотрю больную. - Со страшной тревогой в душе заходит он с другой стороны стола, наклоняется к лицу больной, приподнимает веко ее неподвижного глаза, определяет давление и, как будто сразу потеряв интерес к операции, начинает стаскивать, срывать перчатки.
29
- Больная все равно скоро умерла бы, - сказал Гусев в ординаторской, рассматривая анализ частицы, взятой при операции - злокачественная опухоль, быстро растущая…
На этот раз Гусев чувствовал себя не очень твердо и избегал прямого столкновения с Иваном Ивановичем.
Зато Скоробогатов решил вмешаться в дело со всей строгостью. Председатель месткома Хижняк не согласился с его мнением, но что значил фельдшер Хижняк?!
- Треугольник запрещает вам заниматься подобными операциями, - объявил Скоробогатов у себя в райкоме вызванному им Аржанову. - Правильно ставит вопрос товарищ Гусев: не место здесь подобным экспериментам.
Иван Иванович выслушал, с трудом сдерживая возмущение.
- Я с вашим запрещением не согласен, - твердо возразил он. - Смертность у меня, как у нейрохирурга, малая, а этот случай осложнен отеком мозга. Если вы станете мешать оперировать, мы напишем протест в обком партии.
- Кто это "мы"? - спросил Скоробогатов.
- Я, Сергутов, глазной врач Широков, наш невропатолог и Хижняк как председатель месткома. К вашему сведению могу сообщить: у нас есть немало людей, которых мы вылечили.
В этот же вечер Иван Иванович перелистал последние журналы по вопросам нейрохирургии и перечитал, пересмотрел статьи об отеке мозга. Он с пристрастием проверял еще раз, все ли было сделано им сегодня для спасения больной, припомнил свою практику в нейрохирургической клинике в Москве, тему кандидатской диссертации, над которой тогда работал, представил, что в таком случае предпринял бы сам Николай Нилович Бурденко.
Да, это Бурденко сказал однажды: "Тот, кто научится бороться с отеком мозга, будет королем нейрохирургии". Действительно, важнейшая проблема! Но в свое время и остановка кровотечения была неразрешимой задачей, над которой долго напрасно бились хирурги. А проблема наркоза! А борьба с заражением ран, открытие микробов и асептики!
В конце концов, так и не найдя душевного облегчения, Иван Иванович пришел к выводу: он действовал правильно, виновата проклятая, глупая случайность. Да не одна! Если бы Гусев не рванул кровеносный сосуд, если бы не погас свет…
- Может, правда тебе не надо заниматься здесь нейрохирургией? - сказала Ольга, тоже расстроенная.
Иван Иванович, ходивший по комнате большими шагами, остановился, точно налетел на неожиданное препятствие, и с минуту грозно смотрел на притихшую Ольгу.
- Ты еще! Ты-то что понимаешь в этом деле! - промолвил он со сдержанным гневом. - Вы уж с Павой Романовной занимайтесь своими пустяками и не лезьте, куда не следует.
- Разве я занимаюсь только пустяками? - сказала Ольга, с трудом сдерживаясь от слез.
- А чем же? Кастрюльками да сковородками… Тоже деятельность!
Тут уж Ольга не могла вытерпеть и заплакала. Слезы, хлынувшие из ее глаз, сразу погасили неожиданную злую вспышку Ивана Ивановича.
Он растерялся, ему стало стыдно.
- Милая моя! Прости, пожалуйста! Я совсем не думаю о тебе плохо. Тяжело мне и больно очень, а тут ты попадаешь под горячую руку!
Воспоминание об этом все время угнетало Ольгу.
"Пнул, как собаку… - думала она, выходя из дома Пряхиных. - И правда, что я такое по сравнению с ним!"
День выдался светлый, но облачный и ветреный. Разорванные тени облаков быстро бежали по дороге, но глыбам камней, среди которых качались пучки высокой травы. Свернув на косогор, чтобы прямиком пройти к руднику, Тавров неожиданно увидел Ольгу. Она стояла вполоборота к нему и, придерживая парусивший на ветру подол платья и разлетавшиеся волосы, смотрела вдаль на дома поселка, на долину, заново открытую ею с этой стороны.
Заслышав шум шагов, она медленно повернула голову. Ничто не изменилось в ее лице, когда она увидела Таврова.
- Сколько баллов сегодня? - пошутил он.
- На воле около четырех… На душе буря.
- Что случилось?
- Да ничего особенного! - сказала Ольга уже с усмешкой. - Буря в стакане воды. Нет, в самом деле ничего, - продолжала она, присаживаясь на камень, но опущенный взгляд ее с минуту оставался задумчиво-неподвижным.
Тавров ожидал терпеливо.
- Садитесь! - пригласила она, точно впервые заметила его. - Садитесь же! Представьте: вы у меня в гостях. Нет, я у вас в гостях: эти горы - ваши владения. Свои, с той стороны, где больница, я уже облазила. Мне здесь нравится, не зря меня тянуло сюда. Особенно хорошо идти по нагорному хребту, между небом и землей, и сознавать, что ты молод, здоров и можешь без усилия брать любые подъемы. Идешь и дышишь всей грудью, но иногда вдруг станет тревожно…
- Медведь померещится в кустах, - тихонько подсказал Тавров.
- Да, я уже пуганая! Раза два, правда, померещилось, а однажды - настоящий медведь. Счастье, что увидела его издалека и у него не было настроения бежать за мной вдогонку. Но не это отравляет мои походы.
- А что же?
Ольга помолчала, преодолевая какое-то сомнение или недоверие.
- Плохо, когда приходит мысль… о незаслуженности отдыха.
- Почему вы так думаете? Ведь вы скоро сдадите диплом на повариху!
Казалось, вся кровь бросилась в лицо Ольги, ресницы ее задрожали, и она отвернулась. Но Тавров даже не подозревал, как больно могла задеть ее сейчас его добродушная ирония.
- Кастрюльками да сковородками занимаются не от хорошей жизни, - сказала Ольга с таким видом, словно обращалась к кому-то третьему, стоявшему между ними. - Если бы вы знали, как я жалею, что у меня нет ничего настоящего! Теперь особенно поняла значение своей ошибки в прошлом. Могла стать врачом, геологом, механиком, кем угодно и осталась ничем.
- Все звучит так, будто ваша жизнь уже кончена! Но можно еще столько сделать, если захотите. Вы любите ходить, поездки вас тоже не пугают, умеете наблюдать и разбираться в событиях. Сколько раз вы смущали меня своими фантазиями, и я думал: чего вам не хватает? Бродит скрытая душевная сила, беспокоит, не дает почить на лаврах всеми уважаемой хозяйки дома. И вот вы мечетесь, ничего не доводя до конца, тратя массу времени и не испытав ни разу радость самостоятельного труда. Почему бы вам не сделаться газетным работником? Для начала попробуйте писать маленькие заметки.
- Стать рабкором? - спросила Ольга недоверчиво и настороженно.
- Ох, какая вы! - воскликнул Тавров, которому вопрос ее показался пренебрежительным. - Вы хотели бы сразу сделаться писателем?