- Смешно?.. Ну, спасибо, племянничек, за открытое слово. Верно ты сказал: да, долгую жизнь прожила твоя смешная тетка на белом свете. А начни вспоминать - вроде и не было ее, той жизни. Словно горох по пыльной дороге рассыпала, дурочка, все свои деньги. А ведь была когда-то… Да хочешь знать, я даже альбом со своими фотографиями в печку сунула - чтобы молодость свою не оплакивать! Нет тяжелее подвига, чем ухаживать за больными, - это и в священном писании сказано, а я, почитай, до тридцати лет по неделе в зеркало не заглядывала. Ведь бабка-то твоя, а наша с Кузьмой мамаша больше шести лет лежала недвижимо, вечный покой страдалице Пелагее! А кроме мамаши два брата несовершеннолетних оказались на моем же девичьем попечении - Кузьма и дядя твой Петр Петрович, - обшей, накорми, обштопай!.. Потом война. И за что на русских людей господь наслал такое испытание! То есть у всех жизнь перекосилась, а уж у меня… Сначала брата старшего сыновей-близнецов нянчить пришлось, поскольку супруга его руки на себя наложила, после того как Петрушу безвинно осудили. А когда Москва в его делах разобралась, сам Петр Петрович прямо из лагерей на фронт отправился добровольно.
- Да, дядя Петр у нас несгибаемый! - уважительно произнес Андрей.
- А мы все, Добродеевы, такие! - обидчиво поправила племянника Елизавета Петровна. - Вот и отца твоего взять: всю войну командовал, да и после войны - разве легкое дело поставить такой дом? Ведь он на каменном фундаменте и железом крыт оцинкованным. Сто лет простоит!
- Еще бы. Наш папуля - товарищ оборотистый… "То соломку тащит в ножках, то пушок во рту несет!" - издевательски, как показалось Елизавете Петровне, пропел Андрей в ответ на похвальные слова его отцу.
Ну что от такого племянника ждать?
И Екатерина… Казалось, всем окрестным девчатам пример: скромная, прилежная, к отцу и тетке ласковая, ко всем старшим уважительная, а поманил какой-то щелкопер кудрявый, и дева понеслась, аж подол раздувается! Да, вещие слова сказал батюшка на последней проповеди: "Без веры в божественное начало человек не злаку животворному подобен, но плевелу!" А разве она во что-нибудь верит, теперешняя молодежь?
Погрузившись в невеселые размышления, Елизавета Петровна и про уборку забыла: наверное, минут пять простояла столбиком посреди комнаты, с напряженным безразличием всматриваясь сквозь распахнутую настежь дверь в разбитую перед ступеньками террасы цветочную клумбу. Поэтому даже вздрогнула, услышав веселый голос Кузьмы Петровича:
- Никак и ты, сестра, о женихе возмечтала?
Елизавета Петровна даже не сразу поняла суть вопроса. Уразумев, вознегодовала:
- Побойся бога, Кузьма!
- А его, болезного, уже и собственные слуги не опасаются. Вон вчера, слышь, отца дьякона опять у чужой супружницы застукали. Во гресех!
- Тьфу! - от возмущения у Елизаветы Петровны даже румянец выступил на блекнущих щеках. - Не-ет, надо уходить от греха. Уж если родной брат повторяет срамные сплетни… Уйду!
- Куда?.. Уж не на Афон ли гору? Там, говорят, из таких, как ты, уповальниц монахи организовали целый монастырский совхоз. Все окрестные санатории снабжают будто бы по сходной цене помидорами да виноградом. То ли не ловкачи! - крепкую материальную базу подвели святые отцы под Христово учение: тебе, господи, шлем все молитвы и дым кадильный, а себе оставляем самую малость - только прибавочную стоимость!
- Владычица, прости заблудшим их великие прегрешения! - Елизавета Петровна переложила тряпку из правой руки и левую и, вознеся взгляд к люстре, перекрестилась.
- А деньги куда прибрала?
Житейский вопрос брата сразу вернул мысли Елизаветы Петровны к земному.
- Какие еще деньги?
- Обыкновенные. Вот здесь на приемнике лежали.
- Не было тут никаких денег.
- Елизавета!.. Лоскутников мне только что принес. Две сотенных.
- Да ты что, Кузьма, бог с тобой: смотри, побелел даже!
Елизавета Петровна суетливо заглянула за приемник, под стол. Затем на короткое время замерла, припоминая.
- Постой, постой: то-то мне послышалось, будто кто-то…
Добродеев тоже подошел к приемнику, резким движением руки смахнул с лакированной поверхности на пол кружевную салфеточку, затем грузно опустился в кресло. Натужно зевнул.
- Неужто украли средь бела дня?.. Украли! - Голос Елизаветы Петровны сорвался на крик. - О господи! Надо в милицию позвонить, пусть сыщика пришлют либо собаку. Он еще далеко не ушел, проклятый!
- Кто?
- Жулик!.. Кузьма, да что ты сидишь, будто неживой!
- Присядь и ты, живая! А насчет милиции… Не к чему беспокоить по пустякам уполномоченных людей. А собак - тем более.
- Это что же делается-то! - Елизавета Петровна горестно помотала головой. - Тебя обворовали, а ты - молчи! А чуть что - мы строители новой жизни, у нас…
- Елизавета! - сердито оборвал сестру Добродеев. - Я не хочу слышать у себя в доме такие… противосказания!
- Не-ет, правильно поступали при Петре Великом: ноздри ворюге рвали, на цепь сажали, как пса, черного человека!
- А в Финляндии, слух есть, руку отрубали вору: на первый раз левую, а попался вторично - правую. Тем будто бы и вывели воровство, - уже в обычной своей усмешливой манере дополнил историческую справку сестры Кузьма Петрович.
- Вот, вот, и у нас бы так!
- Скажи пожалуйста: все смирение у благочестивицы из головы выдуло. Ах, молодец!
- Кто?
- А тот, кто сегодня выпьет за здоровье Кузьмы Добродеева. Я тоже на его месте поздравил бы с наступающим днем ангела старого простофилю!
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
"Товарищи пассажиры и встречающие! Через сорок минут к первому причалу пристани "Светоград" прибывает теплоход "Академик Вильямс", следующий рейсом Астрахань - Москва".
Ометалличенный голос пристанского диспетчера услышали и сидящие под пальмой, в укромном уголке ресторана председатель колхоза "Партизанская слава" Степан Федорович Крутогоров и заведующая молочнотоварной фермой колхоза имени Дзержинского Евдокия Андрияновна Зябликова - женщина крупной стати, ясноглазая и бровастая, сохранившая и к сорока годам приманчивость.
- Видно, не только на нашем колхозном подворье положение выпрямляется, - как бы в ответ на сообщение диспетчера заговорил Крутогоров. - Ведь этот самый теплоход, помнится, сормовичи пустили на плав году в сорок восьмом: в сорок девятом племяш мой, сестры Капитолины первенец, был тогда зачислен в его команду. И имя Вильямса судну присвоили тогда же. Под духовой оркестр. Потом, лет через восемь, мне довелось на нем плыть до Волгограда. Правда, город-то тогда еще Сталинградом именовался, но теплоход уже успели перекантовать в "Антонину Нежданову", поскольку Василий Робертович погорел на овсе и травяных культурах. А теперь, выходит, обратно возвратили судну ученое звание?
- А тебе не все равно, на ком плыть? - усмешливо глядя в лицо Крутогорова, спросила Зябликова.
- Похоже на кадриль: по первому заходу парни танцуют направо, барышни налево, а по второму - под ту же музыку обратно топают, на свои места. Правда, теперь и танцы другие… А ну, Дуся, давай пропустим за то, чтобы на нашем съезде колхозная линия окончательно определилась.
- Вы определите!
Но Крутогоров не обратил внимание на насмешливость. Он степенно вытянул стопку, отер бумажной салфеткой губы.
- Ах, хороша! Аж наискось пошла столичная залетка! Может, это самое… еще затребуем?
- Нет, Степа, - в глазах Евдокии Андрияновны появилась озабоченность. - Ведь меня не в гости прокурор приглашает. Слышал небось?
- Чего?
- О нашем происшествии?.. Ну, насчет Пристроева.
- Как не слышать. Только… ты-то здесь при чем? Парни нахулиганили, с них и спрос.
- Парней моих не трогай! - с неожиданной резкостью возразила Крутогорову Евдокия Андрияновна. - Да хочешь знать, это я на Леонтия еще с пятьдесят восьмого года ремень припасла: когда он в сельхозотделе райкома околачивался и моего Николая ни за что подвел под партийное взыскание.
- Ты?! - Крутогоров от удивления даже привстал со стула. - Вот так номер - поп с гармонью! Отстегать ремнем номенклатурного товарища?!
- Брось, Степан Федорович! - Уже не только глаза, а и все смуглое, резковато очерченное лицо Зябликовой окончательно утеряло сопутствующее застольной беседе благодушие. - Ведь сам Арсентьевич сказал вчера на партийном активе: иную номенклатуру пора сдавать в макулатуру!
- Слова! - Крутогоров поднял пустую бутылку, хитро сощурившись, заглянул через горлышко внутрь. - Да ведь с тех пор как Леонтия Никифоровича по хозяйственным делам запустили, он, сказать не соврать, полдесятка должностей в районе запакостил. Сначала в райпотребе учинил что-то непотребное - поставили на вид. Потом Макарьинский маслозавод, можно сказать, до ручки довел. Тут, правда, Леонтию выговор на бюро припесочили, но, учитывая какие-то старогодние заслуги, пять голосов - за, четверо - против. Потом…
- Вот и выходит, - снова сердито перебила Крутогорова Евдокия Андрияновна, - на словах-то мы все непримиримые, а на деле: господи, прости им, не ведают бо, что творят! Нет, какую же наглость надо иметь, чтобы занаряженный нашему колхозу лес переплавить "Светлому пути"? Не иначе как смиренник Васька Глухов к Леонтию нашел какой-то… светлый путь!
- Да, наш Василий Прокопович насчет этого… - Крутогоров выразительно погладил себя по карману, - ловкач! И меня ведь он - с-сукин сын! - втравил в грязное дельце. Я, понимаешь, к ним в Никульково заскочил на прошлой неделе, семенами вики разжиться, гляжу, у Василия Прокоповича все самотопы в новые галоши обуты, ни дать ни взять старухи к обедне наладились в светлое Христово воскресенье. Откуда? - спрашиваю. Да все оттуда же: известно, на небеси командуют архангелы да космонавты, в Москве - министры, а на закрепленных за колхозами землях хозяйнует тот, кто обеспечивает нас стройматериалами, а нашу могучую технику запчастями да резиной.
- И никуда ты от этого не подашься! - сердито поддакнула Зябликова.
- Слово за слово, - продолжил Крутогоров. - "Вы, - говорит мне Прокопыч доверительно, - козырные председатели, все на высокое начальство уповаете, а того не сообразите, что ключиками-то от складов бренчат не секретари райкомов. Вот, говорит, - между нами слово! - околачивается у нас в районе такой незаметный делок, Яков Семенович Лоскутников". В военное время он будто бы тоже в руководителях ходил где-то за Уралом, чуть ли не областными фондами ворочал. По своему усмотрению! За что и попал на судебную скамейку. Правда, тюрягу ему маршевой ротой заменили. А зря! Такие и от пули рублем загородятся. В общем, только тебе, Дуся, признаюсь: достал я у супруги из комода двести пятьдесят целкашей, своих любезных - прошу обратить внимание!
- А ты не плачь, - на лице Зябликовой появилась заинтересованность. - Небось не последние.
- Надо бы! Да мне только премии за прошлый год… В общем и целом, упаковал я денежки в обертку из-под пряников тульских, - теща у меня такие обожает, - еще и в газетку завернул для неприметности и, как мне Глухов присоветовал, встретился с глазу на глаз и - "вот, говорю, Яков Семенович, известный вам товарищ Непомнящий просил передать должок".
- Ловко действуете. Непомнящие! - Зябликова, как бы прицеливаясь, сощурила один глаз. - Значит, поздравить вас можно, товарищ Крутогоров?
- С чем?
- С удачной покупочкой.
- Черта с два! "Понаведайтесь, - это Лоскутников при той первой встрече мне сказал, - завтра с утра пораньше". А сегодня утречком: "Мой совет, говорит, вам, Степан Федорович, еще раз нажать на "Сельхозтехнику" по партийной линии".
- Совет дельный!
- А то я без него не знал адреса: улица Победы, дом 3. То есть таким лопухом я в ту минуту сам перед собой предстал, прямо как в "Крокодиле" рисуют. В милицию заявить - нет никаких доказательств. Да еще, гляди, тебе же и припечатают!
- Обязательно.
- А за что?.. Разве я для себя старался?
Крутогоров помолчал, сердито уставившись на бутылку, которую машинально вертел в руках. Потом заговорил уже спокойнее:
- Еще хорошо, что Владимир Арсентьевич наш колхоз уважает. Тут же, понимаешь, звякнул по телефону самому Кузьме Добродееву - тоже, брат, персона! Возможно, и это не помогло бы, поскольку план у них в "Сельхозтехнике" вроде заграждения, но на мое сиротское счастье наш район получает из Ярославля сверх плана чуть ли не сто комплектов.
- Да, ловко обкрутили тебя… сиротину бородатую! - с сердитой насмешливостью сказала Зябликова, но Крутогоров не обратил внимания на ее тон.
- Нет, ты, Дуся, растолкуй мне, как наш златоуст Колышкин говорит, в свете марксизма: на кой ляд я к тому огарку подмазывался?
- А это вам с Васькой Глуховым, пожалуй, правильнее растолкует наш уважаемый товарищ Пахомчик, - сказала Зябликова, не глядя на своего собеседника. Как бы между прочим.
- На черта он мне сдался, твой уважаемый!
- Не он тебе, а ты ему.
- Постой, постой…
- За постой деньги платят. А тебе, Степан, за твои, как ты говоришь, любезные придется ответ держать не только перед своей супружницей, поскольку… в свете марксизма!
- Да ты что, баба, никак с ума спятила? Я к ней с открытой душой, а она… - забормотал Крутогоров, озадаченно уставившись в лицо собеседницы, ставшее вдруг отчужденным. Но что Зябликова ему ответила, Степан Федорович не расслышал, потому что слова женщины заглушил сердито-басистый гудок подходящего к пристани "Светоград" танкера.
2
Как говорится, живи да радуйся, на редкость удачно складывались у громовцев дела. И не только по работе: к концу строительного сезона у четырех членов бригады ясно вырисовывались особенно радужные перспективы.
Три свадьбы в один день решили отпраздновать громовцы!
И хотя столь знаменательная дата окончательно еще не определилась, уже само предвкушение радовало.
Ну, первая пара сложилась еще до вступления в бригаду: Фридриха Веретенникова и Васену Луковцеву ребята уже давненько и не без основания считали "женатиками". Тоже еще с весны начало назревать супружеское счастье и у самого бригадира. Правда, до последнего времени Михаил в ответ на прозрачные намеки товарищей только обнадеживающе посмеивался: дескать, там видно будет. А почему "там", когда и "здесь" уже все прояснилось! И особенно после того, как Катюша Добродеева как бы мимоходом завернула в общежитие.
- Да-а, старики, наш бригадир не промахнется!
- Что и говорить: девица… авторитетная!
- Каждому бы!
Такие слова были высказаны Яруллой Уразбаевым и братьями Малышевыми после того, как Катюша, "поручкавшись" со всеми общежитниками по отдельности и похвалив всех купно за чистоту и порядок, удалилась в сопровождении жениха, весьма довольного результатом "смотрин".
И только Митька Небогатиков, по своему ёрническому обыкновению, вспомнил совершенно не подходящую к случаю частушку:
Катя, Катя, Катерина,
Не девица, а малина!
Напишу с нее портрет,
Четыре сбоку - ваших нет!
Небось сам и сочинил.
Впрочем, можно было понять и Митьку: конечно же этому некогда разгульному парню казались малопривлекательными все девушки, кроме… Ну, как тут снова не припомнить старинное изречение насчет того, что нередко сходятся и крайности: разве же не диво, что уже после нескольких встреч почувствовали взаимопритяжение еще не полностью прощенный правонарушитель и девушка, которую комсомольцы стройуправления избрали - и только при четырех воздержавшихся! - своим оргом отнюдь не за красивые глаза. Впрочем, и глаза у Маши-крохотули были - глянул и дышать перестал! Да если бы только глаза…
Хотя при первой встрече в комитете комсомола секретарь Крохоткова не проявила особой симпатии к представленному ей громовцами молодому лагернику, но вскоре, после того как Небогатиков стал полноправным членом молодежной бригады, Маша-крохотуля сама вызвала его в комитет и начала разговор с такой направляющей фразы:
- Поскольку, Митя, ты теперь вступил на честный трудовой путь…
Дальнейшие слова для Небогатикова уже не имели существенного значения: неоднократно выслушивал он наставления и в лагере. Но что такая не только привлекательная, а и облеченная доверием девушка обратилась к нему на "ты" и даже назвала Митей… это, братцы, надо ценить!
Конечно, не скоро Небогатиков утвердился на почтенном пути. Поначалу и на работе, по лагерной привычке, мог Митька словчить, поскольку работали громовцы зачастую поврозь, а получка была общая и распределялась "по едокам", и приврать не стеснялся при случае, да и "горючим подзаправиться" был не прочь. Но, как ни странно, именно то обстоятельство, что никто из его новых товарищей, как казалось Небогатикову, даже не замечал этих вообще-то не столь уж существенных изъянов в его поведении, начало вызывать у Митьки что-то вроде досады: "Видно, только на словах да разве еще на футбольном поле эти лопухи друг за друга горой!"
Вот почему Небогатикова даже поразило, когда однажды его наставник по работе Ярулла Уразбаев спросил в минуту перекура как бы между прочим:
- Интересно, Небогатик, ты своей мамашке деньги посылаешь?
- А то нет! - не задумываясь соврал Митька. - Только позавчера перевел. Тридцать дубов. Могу показать квитанцию.
- Не можешь, - сказал Ярулла дружелюбно.
- Да ты что?!
- Ничего. Эта получка был малый: шестьдесят семь рублей сорок копеек, а ты и в субботу хорошо погулял на пристани, и вчера ложился на койка… поздно.
Такое вмешательство в его личные дела сначала удивило, а затем и обозлило Митьку.
- Кто это вам стучит?.. Интересно! - спросил он, ввернув для язвительности любимое словцо Яруллы.
- Стучат, когда дверь на замок заперт, - рассудительно возразил Ярулла. - А мы живем открыто и не только кушаем и спим рядом. Мне не веришь, Михаил Иванович спроси: он первый за тебя на собрании хорошее слово сказал.
Этот разговор двух парней, который стороннему слушателю, возможно, показался бы пустячным, для Митьки не прошел бесследно. И особенно подействовало упоминание о бригадире - "он первый за тебя хорошее слово сказал". И еще Митька понял, что, несмотря на то, что после "убытия" из лагеря никто специально за ним не наблюдал, вся его жизнь была на виду, а отвечал за свои слова и поступки не только он сам.
Вообще-то с круговой порукой Небогатикову приходилось сталкиваться и раньше. Но среди преступников верность слову в подавляющем большинстве случаев зиждется на страхе перед расплатой, а соучастники темных дел только на словах становятся друзьями. Истинный друг только Человек Человеку.
Еще более неожиданным - и, пожалуй, прежде всего для самого Митьки - получился вечером того же дня разговор его с Громовым.
- О чем задумался, детина? - спросил Михаил, обративший внимание на необычайно сосредоточенный вид Небогатикова: Митька возлежал на кровати с баяном на животе, но не играл, а только пощелкивал клавишами.