5
Уже давно закончилось собрание и все разошлись по домам, когда Торопчин и Бубенцов вышли из правления колхоза.
На небе сквозь редкие просветы в тучах неярко поблескивали звезды. Пушистыми хлопьями медленно опускался снежок. От ближней избы доносился заливистый лай собачонки.
- Хорошей, слов нет, была, Федор Васильевич, наша жизнь до войны. И уж так хочется народу вернуть ее, что гору люди своротят. Реку, если понадобится, ведрами вычерпают, - негромко, но взволнованно говорил Торопчин.
Они медленно шли посредине улицы, оставляя глубокие следы на недавно разостланном метелью белоснежном ковре. Бубенцов, не прерывая, внимательно слушал Торопчина. Отозвался только, когда услышал такие слова:
- А мне этого мало.
- Мне тоже.
- Значит, оба мы с тобой жадные, - Иван Григорьевич рассмеялся, ближе подступил к Бубенцову.
Теперь они шли, почти смыкаясь плечами.
- Эх, и трудно, Федя, тебе в первое время придется! Это учти.
- Подожди пугать, Иван Григорьевич. Я ведь еще не председатель, народ стоит больше за Шаталова.
- Не думаю. А если и так… Вот как будто ничего плохого про Ивана Даниловича не скажешь, но и хорошего тоже. Правда, по возрасту он Никонычу в сыны годится, но по мыслям они ровесники. Уж очень коротенькие у обоих замыслы. Честное слово, вот гидростанция для них - и то пока фантазия. Смотри - столбы поставили, провода натянули, а сидят с коптилками.
- Год был такой тяжелый.
- Брось! А разве в легкий год наши люди начали восстанавливать Днепрогэс? А в какое время заводы на Урале и в Сибири ставили?! Не в том дело. Боятся такие руководители всего нового. Шагают вперед, а смотрят на то, что позади осталось. "Вот жили", - говорят, а не скажут: "Вот жить будем". А уж дальше своего колхоза немногие пока заглядывают. Вот что, Федор Васильевич, нам с тобой ломать придется мысли у людей. А это, брат, потруднее, чем сев провести даже при таком тяжелом положении.
- Да-а. - Бубенцов покосился на Торопчина, пошел медленнее. - Тут, как говорится, без посудинки не разберешься… А?
- Опять!
Торопчин даже остановился. Встревоженно взглянул на Бубенцова, положил ему на плечо руку.
- Об этом забудь. Серьезно говорю. А понадобится, скажу и еще серьезнее. Слышишь, Федор? Разве мало ты по пьянке глупостей настрогал?
- Знаю. Вот и хотел выпить сегодня с тобой последнюю, для ясности. И заклинить наглухо.
- Верно говоришь?
- Я ведь из упрямой фамилии. Раз Бубенцов сказал - отрезал. А если придумал что - ну, не становись никто поперек дороги!
- Это не всегда хорошо, - Торопчин, раздумывая, склонил голову.
- Ты знаешь, как я тебе благодарен, Ваня. - В голосе Бубенцова зазвучали необычные нотки. - На многое ты мне глаза открыл. А главное… сам себя я увидел, как в зеркале. Эх, если только поверят в меня колхозники, как ты поверил… Понимаешь, прямо дрожит все внутри.
- Поверят, - Торопчин долго глядел в побледневшее от волнения лицо Бубенцова. - Ну, что же? Раз такое дело, давай закрепим узелок. Но уговор, Федор Васильевич, помни!
- Даю тебе честное слово коммуниста!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
На другое утро в районном центре, большом торговом селе, по существу переросшем уже в крепенький городок, в помещении райкома партии встретились два человека. Оба из одного колхоза. И оба - Иваны.
Иван Григорьевич Торопчин и Иван Данилович Шаталов.
Встреча оказалась для обоих неожиданной, а для Шаталова, пожалуй, и нежелательной.
- Ты как сюда попал? - удивленно спросил Торопчин.
- Да так же, как и ты. Думается, дорога в этот дом никому не заказана, - неприветливо отозвался Иван Данилович.
- Ясно. Чего ж вчера не сказал? Я бы тебя подвез. По своим делам, что ли?
- А у меня между своими и колхозными делами межи не проложено! Так-то, Иван Григорьевич, - значительно прогудел Шаталов, скосившись в сторону с любопытством прислушивавшейся к разговору чернявой, со смышлеными глазами девушки - технического секретаря.
- И тут не возразишь, - Торопчин улыбнулся. - Я смотрю, Иван Данилович, с тобой надо в ладах жить. А если спорить, так не натощак.
Как раз в это время в приемную быстро вошла чем-то сильно озабоченная Наталья Захаровна Васильева - первый секретарь райкома.
- А-а, "Заря" объявилась! - заговорила она весело, заметив стоявших в сторонке Торопчина и Шаталова. - Легки на помине. Ну, проходите, проходите, отцы-пустынники.
Васильева была по специальности агроном. А секретарем райкома стала с первого года войны.
Никто из знавших Наталью Захаровну, а знали ее все, не мог понять, где находила эта маленькая, щуплая женщина столько воли, силы, энергии. Целыми днями озабоченно колесил по району ее старенький, некогда фронтовой автомобильчик. Васильева обычно появлялась там, где ее меньше всего ждали, но где присутствие секретаря райкома было весьма желательно. И еще одна черта была у Натальи Захаровны - лично она как будто никогда колхозных вопросов не разрешала, но умела направить разговор так, что колхозники сами находили правильный выход из трудного положения. И обсуждение заканчивала обычно такими словами:
- Ну, уж раз вы сами решили, я протестовать не хочу. Вы - хозяева. Но чтобы свое хозяйское слово сдержать!
Она знала по имени-отчеству не только всех председателей колхозов и секретарей сельских партийных организаций, но и бригадиров, и звеньевых, да и многих, очень многих рядовых колхозников своего района. Часто появлялась на семейных праздниках. А еще чаще навещала тех колхозников, у кого случалась беда.
Вот почему, когда после окончания войны на большинство ответственных должностей в районе вновь вернулись мужчины, самая трудная и ответственная должность - первого секретаря райкома - осталась за Натальей Захаровной.
- Ну, выкладывайте пироги на стол, - сказала Васильева Торопчину и Шаталову, склонив набок голову и поглядывая усмешливо. - Почему это у Данилыча усы вроде обмякли? Разве живется плохо?
- А где теперь хорошо? - передохнув, отозвался Шаталов. - В Сибири разве.
- Ух ты! - Васильева рассмеялась. - Посмотреть, Данилыч, на тебя - прямо гвардеец. А все чего-то на жизнь жалуешься, как хилый зять на сварливую тещу… Ссуду, что ли, торопить приехали?
- Ссуду, Наталья Захаровна, полагаю, государство и так не задержит, - заговорил Торопчин. - Без нее нам не обойтись, сами знаете. Но приехали мы не за этим… Хотим все-таки Андрея Никоновича освободить от работы.
- Освобождают из тюрьмы. А в труде человек сам себе волен, - уклончиво ответила Васильева.
- Поэтому и не задерживаем. Все-таки ему стукнуло семьдесят восемь. Тяжело старику. Да и на колхозе его года, боюсь, отразиться могут.
- Ну, что ж, - Васильева подняла голову и взглянула на Ивана Григорьевича в упор. - А Бубенцов тебе ровесник, кажется?
Вопрос Натальи Захаровны явился полной неожиданностью для Торопчина. Он некоторое время с недоумением глядел на Васильеву, переглянулся с Шаталовым, потом произнес удивленно:
- А вы уже знаете? Откуда?
- Карты вчера раскинула. На трефового короля. И выпало ему быть в казенном доме, - Васильева рассмеялась. - Эх, Иван Григорьевич, да что же это за секретарь райкома, который не знает, что у него по району делается! Ну ладно. Нужно сказать, что поначалу я удивилась.
- Вот-вот, и колхозники удивляются на такую затею, - оживившись, вступил в разговор Шаталов.
- Чему удивляются?
- Да тому же самому, что и вы.
- Так ведь я удивилась только поначалу. Ну, а как Федор Васильевич в последнее время ведет себя?
- Как вам сказать… - начал было Торопчин, но Шаталов предупредил его.
- Охальничает! На неделе чуть не избил завхоза. Не по его разумению, видишь ли, Кочетков поступает. Бригадиров срамил на собрании. Как цепной кобель, на всех кидается!
Шаталов вызывающе взглянул на Торопчина.
- Продолжай, Иван Данилович, - спокойно сказал Торопчин. - Я ведь то же самое хотел рассказать Наталье Захаровне, что Бубенцов в последнее время колхозными делами очень интересуется.
- Заинтересовался кот воробышком! - Шаталов сердито фыркнул. - Не знаю, Наталья Захаровна, как другие, а я колхозу зачинатель. Колхоз меня человеком сделал. И не могу я на такие дела смотреть из-под печки.
- Хорошо. Очень хорошо, Иван Данилович, что ты так беспокоишься о колхозе, - серьезно сказала Васильева. - Значит, новому председателю поможешь.
- Какому, интересно?
- А это уж решат колхозники. Самое важное, чтобы народ чувствовал себя настоящим хозяином своего колхоза. Верно?
- Безусловно, Наталья Захаровна, - сказал внимательно прислушивавшийся к разговору Торопчин. - Но только если парторганизация наметила одно, а колхозники решат другое… Не нужна колхозникам такая парторганизация.
- Молодец! - Васильева улыбнулась, очень ласково поглядела на Торопчина. - Почему и люблю я тебя. А то приедет иной руководитель в район и смотрит в рот. Ждет все - не то указаний, не то приказаний. А своего-то мнения у него и нет. Разве за такими колхозники пойдут? А вообще нужно нам смелее выдвигать новых людей. Достойных, конечно. Ведь какая молодежь за войну выросла! А уж про вас, фронтовиков, Иван Григорьевич, и говорить нечего. Помню ведь я, каким ты воевать ушел. Прямо скажу - не особенный был. Из комсомольцев вырос, а в партию не дорос. И вижу, каким вернулся. Значит, понял что-то.
- Понял, Наталья Захаровна. Даже не то слово. Не так хочется сказать… А как - не знаю…
- Тоже и фронтовички разные объявляются, - вновь попытался повернуть разговор на беспокоившую его тему Шаталов. - Верно, иному фронт ума прибавил. А из другого и последний вышиб.
- Правильно, правильно, Данилыч. Есть фронтовики, а есть и "фронтовички", - Васильева рассмеялась, по-видимому вспомнив что-то очень веселое. - Да вот вчера заявился ко мне один "герой" на учет становиться. Старший сержант, гвардеец, вся грудь в медалях. Козырь-парень! Я как глянула, ну, думаю, пропали на селе все девушки. Спрашиваю: "Чем заняться думаете?" А он: "Не решил, говорит, еще. Вот посмотрю, как колхоз встретит. Помощи, говорит, от колхоза пока не вижу, товарищ Васильева". Взглянула я на него повнимательнее - шутит, может быть? Нет, серьезен. И даже сердито так на меня смотрит.
- Вот так козырь! - возмутился Торопчин. - А ведь, наверное, не с пустыми руками вернулся из армии.
- Ясно! - Начав свой рассказ весело, Васильева заканчивала его с горечью. - Больше четырех тысяч получил по демобилизации. Мало тебе? Так то, говорит, государство мне выплатило, а то - колхоз.
- Гнать таких рвачей из колхоза надо метлой! - уже совсем разгорячился Торопчин. Обидно ему стало и за себя, и за тысячи других фронтовиков, и за всю Советскую Армию.
- Прогнать не хитро, Иван Григорьевич, - Васильева невесело усмехнулась. - А перевоспитать не возьмешься?
- Надо бы! Да попробуй, перевоспитай такого халдея! - Шаталов оживился. Разговор начинал ему нравиться. - Ну, ну, чем же закончилась ваша беседа?
- Этим почти и закончилась. Нет, самое интересное и забыла. "Инвалид, говорит, я Великой Отечественной войны". Вот тебе и раз! Смотрю: парень - кровь с молоком. В плечах, пожалуй, обоих вас пошире. Не хромает, не горбится…
- Может, нутро ему повредило? - спросил Шаталов.
- Пожалуй, что и так. Самое нутро, - Наталья Захаровна совсем уж нахмурилась. - Совесть человек потерял. Если, конечно, раньше она у него была. А так - двух пальцев на левой руке нет.
- Факт примечательный. - Шаталов подвинулся со стулом поближе. Многозначительно взглянул на хмурое лицо Торопчина, повернулся к Васильевой, которая, низко склонившись к столу, рассматривала какую-то бумагу. - Выходит, и инвалиды бывают разные, Наталья Захаровна! Это вы очень даже хорошо про совесть упомянули. Вот опять скажу про Бубенцова…
- Опять - не надо! - Васильева вскинула голову и взглянула на Шаталова так, что у Ивана Даниловича повеселевшее было лицо снова стало постным. - Я ведь, товарищ Шаталов, понятливая. Лучше скажи прямо - а кого же ты в председатели наметил?
Иван Данилович засопел и грузно заерзал на стуле.
- Я, конечно, не знаю…
- Знаешь! И я знаю. И советую тебе, когда будет общее собрание колхозников, выступить и предложить эту кандидатуру от своего имени. Устава ты этим не нарушишь, да и партийная демократия не пострадает. Тем более кандидат твой не последний человек в колхозе. Даже заслуженный.
Хотя Наталья Захаровна и говорила как будто бы без всякой насмешки и взгляд у нее был совсем не ехидный, Иван Данилович почувствовал себя так, как будто кто-то сунул ему за шиворот сосульку. А на Торопчина в ту минуту даже не покосился.
И хорошо сделал, потому что тот не смог удержать какой-то по-мальчишески задорной улыбки. Но ничего не сказал Иван Григорьевич.
А заговорил только тогда, когда оба Ивана вышли на крыльцо. Заговорил весело, щуря глаза на лучистое, уже настойчиво пригревающее землю солнышко.
- Эх, и денек сегодня, Иван Данилович, знаменитый! В такой день хорошо дела начинать.
- Хвали невесту после свадьбы, а день по вечеру, - хмуро отозвался Шаталов.
- Сердишься?
- Нет, привычный.
- Ну, коли так, поедем до дому вместе.
Торопчин и Шаталов спустились с крыльца и не спеша направились к сараю, около которого стояли сани.
- Давно я собирался поговорить с тобой, Иван Данилович… так сказать, по-семейному, - подтягивая чересседельник, сказал Торопчин. Он почему-то смутился, и от этого его крутолобое, худощавое лицо помолодело и стало простодушным.
- Говорить мне с тобой трудно, товарищ Торопчин, - грузно опускаясь в санки, сказал Шаталов. - Двойственный ты, я вижу, человек. Одной рукой гладишь, а другой за бороду придерживаешь, чтобы не качалась голова.
Лицо у Ивана Григорьевича помрачнело. Он подобрал вожжи. Шершавый мослаковатый меринок пошел спорой рысью. Комья талого снега гулко застучали в передок саней.
- Не тебе бы говорить так, - вскоре опять начал разговор Торопчин. - Ведь сам секретарем был. И знаешь, какая это ответственность. Каждый человек только за свое дело отвечает, а я за всех людей. Ну, как я тебя хвалить буду, в председатели рекомендовать, если вижу, что и с бригадой ты не справляешься?!
- Ясно. Где уж нам с такими руководителями, как Бубенцов, тягаться.
- Может быть, и так. Пока я в Федора верю. Энергии в нем непочатый край. Да и не глупый он человек.
- Ну что ж, поживем - увидим, как умники управляться будут. - Шаталов зевнул было, но сразу захлопнул рот, так как туда залетел комочек снега. Сплюнул. - А нам, дуракам, видно, и на покой пора.
- Не прибедняйся, товарищ Шаталов. Дураком тебя пока никто не называл, и не старайся, чтобы назвали. И о покое тоже разговорчики отложи. Сейчас у нас каждый человек на счету. Для всех найдется работа. А вообще хватит, Иван Данилович, - неожиданно почти весело закончил Торопчин. - А то солнце снег точит, а мы друг друга. Эх, и снега! Ну, напьется нынче земля с весны досыта. Только бы не упустить влагу.
Иван Григорьевич даже привстал, оглядывая окрестности.
Побуревшая, жухлая дорога стремилась все вперед и вперед по необозримым, обжигающим глаза сверкающей белизной полям, туда, где тянулась по горизонту синяя кайма леса.
- Верю я, что самое тяжелое время позади. Можно, пожалуй, и о хорошем подумать. А для меня… хорошее с твоей фамилией связано. Вот и хотел бы услышать от тебя слово…
Но Шаталов ничего не ответил. Он сидел, крепко втиснув в сиденье санок свое массивное тело, и угрюмо шевелил усами, что-то обдумывая.
- Так как же, Иван Данилович? - вновь спросил Торопчин.
- Пока все так же, Иван Григорьевич, - ответил Шаталов.
Больше за всю дорогу до села "оба Ивана" не сказали друг другу ни слова.
2
Невысокая, плотненькая, даже толстоватая девчушка с круглым и румяным, как яблоко боровинка, лицом и недлинной тугой косичкой - именно такой знал до войны Иван Григорьевич Торопчин закадычную подружку своей сестры Наташи - Клавдию Шаталову.
"Сердитка-небитка", "задавашка", "воображалка" - так часто называли девочку ее сверстницы. И действительно, в детстве Клаша всегда была нелюдимой, молчаливой и какой-то насупленной. Даже в играх сохраняла озабоченный вид.
Однако внешняя неприступность и замкнутость Клавдии не помешали сестре Ивана Григорьевича Наташе по-настоящему сдружиться со своей соседкой, Так и росли две девочки, дружно переходя из класса в класс, неизменно сидя на одной парте и не разлучаясь даже в свободное от совместных занятий время. То и дело подносили одна другой немудрящие подарочки, менялись иногда нарядами, чем не на шутку сердили матерей, и даже переписывались, не прибегая к услугам почты. Напишет вечером одна другой письмо, а утром просто передаст из руки в руки.
Трогательная была любовь.
Много раз клялись подружки не разлучаться до самой "гроб-могилы". И клятву свою сдержали бы, да разлучила девушек война. Ушла Наташа Торопчина вслед за отцом и тремя братьями, ушла… и не вернулась.
А Клавдию на фронт не отпустил отец. Как ни просилась девушка, как ни рвалась вслед за своей подружкой, Иван Данилович остался непреклонным. На селе даже поговаривали, что всю зиму с сорок третьего на сорок четвертый год не выпускал Шаталов свою дочь из дому. Боялся, чтобы не ослушалась воли родительской. Слух, конечно, был преувеличен, но вот такие слова Ивана Даниловича люди слышали своими ушами.
- Двух сыновей в армию отдал. Старшая дочь еще до войны от дому отбилась. Случись что - и некому будет отцу с матерью глаза закрыть. А главное - кто на полях работать будет, если и бабы все в армию наладятся? Ведь мы, колхозники, а не кто-нибудь солдатиков наших хлебушком обеспечиваем!
Слова прозвучали убедительно.
Во всяком случае Клавдия смирилась. И к чести девушки нужно сказать, что последние годы войны работала в колхозе примерно.
Как это ни странно, возвратившийся с фронта Торопчин почти две недели не мог встретиться с Клавдией Шаталовой. Правда, в первое время Иван Григорьевич и не искал встречи. Но ведь трудно, проживая в одном селе, наискосок друг от друга, не повстречаться хотя бы случайно. Тем более и в дом Шаталова Иван Григорьевич заходил не раз. Не к Клавдии, конечно, а к ее отцу - тогда секретарю партийной организации колхоза.
Зато каждый день Торопчин слышал о девушке рассказы от своей матери и младшего брата.
- И в кого она у Шаталовых уродилась такая отзывчивая! Ведь она меня, прямо на руках из могилы вынесла. Истинно, как дочь заботилась, - растроганно и горько говорила Анна Прохоровна. "Как дочь, а все - не дочь".
- А уж яблоков Клаша нам из своего сада перетаскала - пуды! - добавлял к рассказу матери Васятка. - И костюм военный мне справила на свои деньги. Из Мичуринска привезла. А тебя, Ваня, каждый день вспоминала хорошими словами…
Слова матери и Васятки не проходили мимо ушей Ивана Григорьевича. Ему все сильнее хотелось повидать девушку, поблагодарить ее.