35
В Светлогорск Груздев возвращался ночью вместе с Семеном Тризной и Скрепиным, которых вызывали на совещание в Совнархоз. Самолет летел на большой высоте: собиралась гроза. Далеко внизу мелькали огоньки, то редкие, то сплошными созвездиями, и мгновенно пропадали под бегущими тучами. Вскоре мрак сгустился, кругом начали полыхать молнии, и стало похоже на воздушный бой.
Семен Тризна, набегавшийся по магазинам по поручению жены, крепко спал, а Груздев глядел в окно и с чувством доброй зависти вспоминал шумное веселье в доме Щелгуновых и то, как Христина, отодвинув разложенные на столе ученические тетради (принимала переэкзаменовки), с милостивой улыбкой богатой и щедрой владычицы смотрела на суету, поднятую целой оравой детей и нагрянувшими громкоголосыми, рослыми мужчинами.
"Строителей коммунизма растит, среди которых не появится злейший его противник - равнодушный бюрократ. Настоящего человека с пеленок воспитывать надо. Вот в чем сила такой семьи! Не зря получила Христина орден "Материнская слава"".
Не забыл еще Груздев матерей прошлого, постоянно рожавших и хоронивших детишек.
- Земля велика - ее не уполнишь! - сказала ему однажды в Башкирии скорбная бабка в овчинном полушубке, которая, уминая снег широкими лаптями, везла на санках детский гробик.
Рожали и хоронили. Хоронили - и опять ходили со вздернутыми подолами.
"Земля велика - ее не уполнишь!"
Самолет пробивает грозовые тучи, встряхивается на воздушных ухабах. Большие руки Груздева смирно лежат на коленях. Седьмым он рос в семье. Выжили трое: Алешка, Серега и Петр. Когда Алешка лежал в люльке со жвачкой из черного хлеба в тряпке (вместо соски), матери и не снилось, что сын будет строить заводы, создавать грандиозные установки и выпускать продукцию из какого-то там подземного газа. Отец, Матвей Груздев, тоже не задумывался над тем, что будет завтра. Лишь бы день прожить.
Но странно: достигнув многого, не доволен Алексей Груздев ни результатами своей работы, ни личной жизнью.
Секретарь горкома Скрепин блаженно храпел, закинув на спинку кресла до блеска выбритую голову. Он все успевал делать: много ездил по колхозам и по нефтяным промыслам, читал лекции в вечернем народном университете, входил в интересы двух своих сыновей-первоклассников, но зато часто недосыпал. Поэтому ему сейчас и горя мало, что бушует гроза.
Иногда молния разрезала мрак над самым крылом самолета, тогда в мокрой плоскости зловеще отсвечивали и мгновенно исчезали бегущие тучи. Красивое, но грозное зрелище; хорошо, что без прицела играет своими смертоносными стрелами господь бог!
"А может, прицелится прямо в мудрую лысину секретаря горкома за то, что подбил Семена Тризну и Самедова вылить в новоявленный святой источник бочку нефти".
Груздев даже развеселился, вспомнив о "подвиге" товарищей на антирелигиозном фронте. То-то была бы потеха, если бы заставить самого Джабара выгребать грязь из колодца!
Вот и Светлогорский аэродром. Глендем в мокром плаще, сверкающем в отблесках горящих фар, асфальт, на котором пляшут струи ливня.
- Приятно возвратиться в свой родной удел! - сказал Скрепин, устраиваясь на заднем сиденье машины рядом с Груздевым и позевывая. - Здорово всхрапнул я в самолете? - И не ожидая ответа, полушутя: - Всю жизнь мучит меня этот храп проклятый… Другой раз привалился бы где, ан нет, торчи как гвоздь, вздремнуть - думать не смей.
Скрепин еще раз зевнул и сразу захрапел.
Прав он: приятно вернуться домой даже тогда, когда тебя никто не ждет. Вон факел опять мигает сквозь туман.
Горят нейлоновые шубки,
и день и ночь горят они.
"Может, и ни к чему мы такой фронт работ развернули, не справляясь с освоением найденных богатств? Этак для потомства ничего не оставим, и заклеймит оно нас, как хищников".
Завиднелся ярко освещенный корпус первой на промыслах ЭЛОУ - электрообезвоживающей установки по очистке нефти от примесей воды и солей. Семен Тризна страшно гордился этой установкой, но освоение ее долго тормозилось, пока инженеры Груздева не предложили промывать трубки теплообменников струей горячей воды под большим давлением. Народ думает, беспокоится, дерзает, и это кипение снимает даже тот нагар, что оседает в чиновно-бюрократических инстанциях.
"Почаще бы проводились съезды изобретателей!" - вспомнил Груздев сожаление Федченко и приказал Глендем следовать за машиной Тризны, свернувшей на ЭЛОУ. - На местах-то мы много внимания уделяем рабочей смекалке. И шуму у нас вокруг наших заводских рационализаторов достаточно. Но получается так, что ценнейшие предложения изобретателей-одиночек маринуются в комитете по изобретениям годами. И пожаловаться некуда: союз наш - ВОИР, вроде МОНРа, - миллионная организация: утонули в нем изобретатели!
Машина Тризны вдруг остановилась, сдала шина. Пока шофер топтался в зыбком сумраке возле багажника, выволакивая домкрат и запасное колесо, Семен Семенович пересел к Груздеву.
Проснувшийся Скрепин стал прикидывать вслух, что еще нужно сделать, чтобы закончить к весеннему паводку водозаборы. Перед войной он работал на Сахалине, на Охинских нефтепромыслах. Масштабы работ в Татарии поражали его, но до сих пор он любил хвалиться "своим" Дальним Востоком.
- У нас в Охе, - сказал он Тризне, - чтобы добыть тонну нефти, много труда надо вложить. Есть такие скважины, где в сутки добывают качалками не больше ста килограммов. Большей частью они неглубокие и очень густо расположены: кое-где до пяти метров.
"Ну, сел на своего конька", - подумал Груздев ласково: по душе ему были жизнерадостность Скрепина и его влюбленность в нефть.
36
Въехали в Светлогорск поздно ночью. Дождь лил как из ведра, и на залитых водой улицах, точно в реке, отражались огни фонарей и освещенные окна. Скрепин первым, спасая покупки под полой плаща, вышел у своего дома с полисадником, в котором блестели мокрые кусты сирени. Алексей Груздев мог бы переночевать в особняке для приезжих, но он торопился на завод, и непогода его не страшила. Однако мысль о встрече секретаря горкома с женой и сыновьями вызывала в воображении собственную квартиру в Камске. Никто не откроет дверь… Голые окна, учрежденческий диван под белым чехлом в столовой. Холодная в своей опрятности холостяцкая кровать. В кабинете письменный стол, заваленный бумагами: дела, дела, дела…
И вдруг Алексею не захотелось тащиться по дороге под ливнем, так хлеставшим по стеклам машины, что почти ничего не было видно.
Тризна, почувствовав настроение товарища, сказал:
- Переночуй у нас. Поужинаем, потолкуем о том, о сем, а утром быстро доедешь.
Груздев согласился с радостью, спугнувшей ощущение одиночества, не в первый раз подбиравшееся к нему.
Уже в передней квартиры Семена Тризны ощущалась зажиточность семьи - все забито вещами: большое зеркало с дорогими бра по обе стороны, затейливая, но удобная вешалка, яркая ковровая дорожка на полу, термометр, барометр и старинные часы на стене.
- Как у частного врача! - заметил Груздев не то с одобрением, не то снисходительно.
Вдобавок вкусно пахло домашним печеньем и почему-то клубникой, хотя время ягод давно прошло.
Танечка выкатилась из столовой в длинном голубом капоте, с белой шалью на плечах; увидев гостя, весело всплеснула руками, на полных щеках улыбчиво заиграли ямочки.
Вошли в столовую, по-кавказски убранную коврами, залитую ярчайшим светом лампы под оранжевым абажуром. В массивной вазе на пианино - букет астр. За стеклянными дверками буфета блеск фарфора и хрусталя, и стол сервирован, как для парадного ужина.
Светло, тепло, и странно думать, что на дворе бушует почти осенняя буря.
- Дом, как говорится, полная чаша. - Груздев сел на тахту, покрытую ковром, спадавшим со стены. - Неплохо живете, Татьяна Сидоровна. Все обрастаете.
- А что нам? - Танечка задорно остановилась у стола, переставила тарелку с поджаренным куском телятины. - Трое в семье работают, получают прилично, я только реализую. Все к тому идем.
- К чему? - придирчиво, со скрытым раздражением спросил Груздев.
- Ну… - Она хотела сказать "к коммунизму", однако тон Алексея насторожил ее. - К зажиточной жизни.
- Это несомненно! - Груздев окинул взглядом стол. - Вы еще не обедали?
- Что вы! Мы с Юриком и Юлией обедали. Я всегда говорю Сене: "Правильное, то есть вкусное и своевременное, питание - залог здоровья". А он на работе, как ребенок заигравшийся, забывает даже стакан чаю выпить вовремя. Вот сегодня… Надо же было: прямо с самолета ехать на какую-то установку!
- "На какую-то установку!" - с мягким укором повторил Груздев. - На ЭЛОУ мы заезжали, дорогая Татьяна. Когда-то вы были в курсе всех наших дел, а теперь отстаете.
- Так когда же мне? - Танечка еще что-то передвинула на столе и, обернувшись к двери, крикнула: - Маруся, давайте заливное! - И по тому, как она приняла из рук Маруси украшенное зеленью блюдо и начала устраивать его среди пышной сервировки, было видно, что еда в этом доме - дело священное.
"Вот вышла бы Надя за Юрия, то-то закормила бы ее свекровушка!" - подумал Груздев, взглянув на Семена, и ему стало обидно за него.
Когда заезжали на ЭЛОУ, там Семен Тризна был совсем другой: увлекал заразительным азартом и знанием дела, а дома походил на заплывшего жирком лавочника. Всем тут, конечно, верховодила Танечка, целиком погруженная в домашнее хозяйство и в своем самодовольстве уверенная, что идет к коммунизму.
Груздеву опять вспомнился дом Щелгунова, его дети, Христина… "Детей мы с малых лет приучили к самообслуживанию, - говорил Щелгунов. - Когда они не боятся физической работы, то во всем деловые получаются человечки. Любой быстро оденется, постель уберет, младшему поможет собраться в ясли или в садик. Такая самодисциплина хорошо сказывается и на занятиях в школе".
Десятеро детей у Щелгунова, а мать занята общественным трудом, и домработницы не держат. Какая завидная дружба в семье!
"То, что я всю жизнь работаю, вызывает уважение детей, - заявила Хатиря-Христина. - Они никогда не видят меня раздраженной или неряшливой. Ради счастья детей мы сами должны быть красивы, и я строго слежу за этим".
- Значит, и муж хорош, дай бог ему здоровья! - шутливо похвастался Щелгунов.
А к Танечке трудно предъявлять моральные требования: все от нее отскакивает, как от стенки горох.
- Юлька! Юрик! Идите ужинать! - звала она где-то в глубине квартиры. - Посмотрите, какой у нас гость!
- Почему ты Тризна? - Груздев опять критически поглядел на товарища. - Откуда в деревне появилась такая фамилия?
- Не знаю. Кличка дворового, возможно. Я родословную свою дальше деда не прослеживал.
- Алексей Матвеевич! - воскликнула Юлия и картинно остановилась в дверях в ярко-синих брюках и малиновой кофте навыпуск. - Здравствуйте, дорогой товарищ директор! - Развинченной походкой она прошла по комнате, пожала руку Груздева и села, развалясь, рядом с ним на тахту.
Зеленые глаза ее были подведены так, что углы их приподнимались к вискам, завешанным прядями прямых волос, крупный рот накрашен под цвет кофты, ногти тоже малиновые.
- Юлия, когда ты сбросишь с себя эту "дурочку"? - спросил Тризна, неодобрительно посмотрев на дочь. - Ты похожа на попугая, честное слово.
- Я тебе верю и без честного! Но мне скучно, когда все обыкновенно.
- Замуж тебе пора выйти. Тогда перестанешь дурить.
- Как сказать! Имейте в виду, что я выйду только за генерала или академика. За художника тоже могу, если он уже проявился.
- Любому из этих возможных претендентов инфаркт обеспечен, - предсказал Юрий, усаживаясь за стол.
- Не болтайте глупостей, неудобно! - попросила Танечка, поведя взглядом на Груздева, хотя сама никогда не стеснялась старого друга семьи.
- Что значит "неудобно"? Молодежь двадцатого века свободна от условностей. Я, во всяком случае, смотрю на жизнь реально, а не через розовые очки, как Надя Дронова, поэтому не кинусь в реку от разочарования, а тем более назло кому-нибудь: себе дороже обойдется! Алексей Матвеевич, что она говорила вам, когда вы ее вытащили из воды? Ведь она хотела утопиться, это факт! Помните, в каком состоянии вы доставили ее домой? Казалось, она совсем обезумела: лежала и молчала, уставясь в одну точку, целую ночь напролет, не смыкая глаз. И я промучилась до утра - пока не приехала Дина Ивановна, боялась, чтобы она не повторила свой номерок. А почему? - Юлия сердито вздернула брови. - Я не верю, что тут виноват Ахмадша: он, бедняжка, до глупости влюблен в нее. Она сама чем-то себя растравила, да так, что с ней заговаривать об этом невозможно. Все выдумывают, осложняют! А жить надо легко, просто. Я ничего ни от кого не требую, а чем я хуже других?
- Тем, что ты эгоистка. Думаешь только о себе, - заметил Юрий.
- А ты обо мне думаешь? Ты тоже заботишься только о себе, да еще о Наде Дроновой. Я всерьез заявляю, что с охотой вышла бы за старого человека с хорошим положением в обществе. Когда у интересной женщины старый муж, это, во-первых, всегда молодит ее и делает привлекательной в глазах мужчин. Во-вторых…
- Во-вторых, прикуси свой противный язык, слушать тошно! - не на шутку рассердился Семен Тризна и - к Груздеву: - Садись за стол, дружище. На воле разверзлись все хляби небесные, а тут благодать!
- Да, не то что там, где сейчас мокнут рабочие, - сдержанно сказал Груздев; его все больше раздражала обстановка в семье Тризны. - Я, конечно, не за уравниловку: не обязательно директору предприятия жить, как сторожу. Но жизнь каждого человека надо сделать лучше.
- К тому идем, - почти так же, как недавно Танечка, ответил Тризна. - В общем суммирую: довольно разговоров, давайте есть. Я ужасно проголодался, - он налил себе и Груздеву коньяку, а всем остальным сухого вина, полюбовался на свет золотистой влагой. - Ну, братцы-кролики! За успешное завершение наших начинаний, в первую очередь, водозаборных станций. Колоссально получается! За комплекс на Исмагилове! Ведь там нефть пойдет в товарные парки без потери легких фракций. Только бы решить проблему парафина, чтобы он не оседал в трубах. Сейчас изобретатели родили новую идею - создать двойные трубы для нефтепроводов: сверху металл, а внутри стекло.
Груздев задумался.
- Может быть, лучше пленку пластмассовую?
- Стекло хорошо бы. Парафин на него не осаждается. - Тризна выпил, закусил, сразу повеселел. - Вся трудность - придумать стыковку и как трубы из стекла заключить в сталь. Может быть, правда пластмассой покрывать металл?
- По уши влюблен в свое дело, - то ли с ревностью, то ли с завистью сказала Танечка.
- Когда-то вы тоже были влюблены в дело и столько тепла вносили в нашу трудную боевую жизнь, - напомнил Груздев.
37
Юрий и Юлия после ужина сразу ушли: им неинтересно стало в обществе "стариков", занявшихся воспоминаниями о днях давно минувшей молодости.
Груздев ел, пил, но в душе его росло беспокойство, вызванное словами Юлии.
Какие требования к жизни у Нади? Могла ли она принять программу, с таким беззастенчивым цинизмом изложенную Юлией, которая тоже занимается общественно полезным трудом, но не из потребности трудиться, а ради материального благополучия? В чем разница между новым поколением и поколением отцов? Вот Семен Семенович и Юрий. Оба инженеры. Оба беспокойные в работе. Но Семен уже покрылся жирком бытового благополучия, а Юра весь устремлен вперед.
- У нас все трудно было, - говорил Тризна, размышляя о том же, но вслух. - Нам и учеба давалась нелегко, и заводы мы строили на нетронутых местах, и война легла на плечи… но если сравнивать, то еще труднее досталось нашим отцам: голодные и холодные, они голыми руками дрались за советскую власть. Им приходилось начинать строительство в годы полной разрухи. Даже пути развития нового государства тогда были неясны для многих.
- Всем нелегко! - заключила Танечка, любившая поддерживать разговоры, особенно политические, ради чего она, полеживая после обеда на диване, каждый день просматривала газеты. - Современной молодежи тоже достается! То гидростанции строят, то целину осваивают! Едут бог знает куда…
- А ты хотела бы, чтобы они за печкой сидели? - добродушно укорил Тризна. - Сама-то не побоялась в глухие степи отправиться, в землянках жила - не плакалась, а Юльку отговорила ехать на Дальний Восток. Вцепилась в девчонку, как репей! Теперь бы она на Сахалине или в Магадане дома строила, а здесь что? Киснет в конструкторском бюро да разные фортели выкидывает.
- Ну уж! - беспомощно возразила Танечка.
Груздев задумчиво смотрел на них, в глазах его теплилась добрая и грустная улыбка.
- В большинстве наша молодежь настроена отлично - и отношение к жизни, и эстетические устремления у нее высокие, - сказал он убежденно. - В старое время понятие об эстетике было узким: поэзия, живопись, театр, то есть область искусства, доступная только избранным. А теперь весь народ стал творцом прекрасного: современных городов, изящной одежды, электропоездов, реактивных самолетов, спутников Земли, словом, того, что не только нужно для хорошей, красивой жизни, но содействует духовному росту людей, новизне понимания прекрасного: в искусстве, в природе и в отношении человека к человеку. Но это ко многому и обязывает: все сложнее техника и методы труда. Поэтому растет жадность к знаниям, отдача которых доставляет истинную радость. Конечно, не у всех так получается. - Груздев замялся, но словно кто дернул его за язык. - Вот вы, Таня, раньше были в коллективе, а сейчас… Ну почему вы так переменились?
- Я?.. Я детей воспитываю… Мужу создаю условия: он ведь работает! Вы думаете, просто быть заботливой женой, матерью, домохозяйкой? Когда заболеет кто, столько сил, столько души. - Танечка чуть не расплакалась… - Я тоже создаю красоту - в жизни, в нашей семье… Да ну вас, Алеша! По-вашему получается, что только молодежь и двигает дела.
- У нее требований больше.
Семен, осовев от вина и еды, махнул рукой.
- Какое больше! Послушать, что наша Юлька плетет, - уши вянут.
- Таких, как она, немного. Надо шире смотреть. У людей возникла духовная заинтересованность в работе. Поэтому стыдно не только плохо работать, но и плохо вести себя в быту. Отсюда движение бригад коммунистического труда.
- Бригады, конечно, - движение новое, - сказала Танечка, ободрясь. - А духовная заинтересованность всегда была. Вспомни, как работали во время войны колхозницы. На трудодень-то мало получали!
- Мало. За таким столом не сиживали, - согласился Груздев, покосившись на Тризну, который полез в буфет за новой бутылкой коньяку. - Но та работа для наших женщин являлась борьбой за советскую власть, за мужей и сыновей, стоявших насмерть на фронте. Радости труда, которая родилась сейчас, тогда, конечно, не было.
- Но почему ты приписываешь все молодому поколению? - сердито спросил Семен. - А мы? Разве не мы породили эту радость труда?
- То была запевка. А теперь развернулось народное движение за коммунизм. Но и трудностей много появилось: в науке тормозит консерватизм и просто подлость отдельных мерзавцев, в быту мешают человеческие слабости, вредное, разлагающее влияние Запада и Америки. Идет борьба за души людей.