Этот вопрос остался у нас невыясненным со вчерашнего дня, когда Никита был подробно посвящен мною во все мои планы и намерения.
- Ежели в Алябьево, так скоро влево сворачивать надо будет!
- Да говорят, что в Алябьеве нет ничего, что мне нужно?.. крюк ведь туда большой?.. - ответил я.
- Крюк, это как есть!.. - отозвался Никита. - А кто сказывал вам, что там ничего не найдете?
- Варвара Павловна.
- Знакомая хорошая она, стало быть, ваша?
- Нет, в первый раз видел ее.
- Что же, купить здесь чего ни на есть думали?
Мне показалось, что возница мой держался как будто настороже и задавал свои вопросы неспроста. Я решил выведать от него кое-что в свою очередь и для этого отчураться от знакомства и с Анной Игнатьевной.
- Да.. - сказал я. - Только не продали ничего; зря время потерял!
Никита усмехнулся.
- Чего захотели!! нетто в эдаких палатах что продают? Тут мельоны в сундуках позасыпаны!!! На что им продавать? А с молодой с барыней знакомые были?
- Нет. Знакомый был бы, разве на телеге от них я уехал бы?
Этот довод сразил Никиту и разом покончил с каким-то подозрением, таившимся в нем.
- Это конешно!.. А вы не из духовных будете? - вдруг быстро добавил он; в глазах его мелькнули веселые искорки.
Я удивился. - Нет! Да разве я похож на духовного, что ты спрашиваешь?
- Да не то что похожи, а так это я… не потому ли, мол, коней вам господа не дали, что из кутейников вы?
- А разве Дашковы духовных не любят?
Никита махнул рукою и засмеялся.
- Беда!..
- Почему?
- Да уж так!.. По евангелию, сказывают, надо жить!
- А попы по-каковски живут?
- Попы грабители: с живого и с мертвого берут!
- Да и мы с тобой не даром работаем; тоже за все деньги берем!..
- Оно что говорить…
- Ну, а в хоромах в таких жить - это тоже по евангелию указано?
Никита сдвинул картуз на лоб и слегка почесал затылок. Он, видимо, еще не знал, как ему со мною держаться.
- Оно конешно… на то господа…
- С жиру ваши господа бесятся, вот что!.. - продолжал я. - В евангелии что сказано - раздай все имение свое нищим! Вот бы они и роздали его, да тогда и плясали бы - босиком да в сарае! А то, небось, вместо раздачи-то - пару бревешек на починку избы из десяти тысяч десятин лесу дадут, да еще требуют, чтобы в Бога верили, как они хотят; радуются, ах, мол, какие все дураки, а мы христиане!
- Верно… - отозвался Никита. - И мы так же вот про себя смекаем!
- А почему ж молчите?
Никита оборотился ко мне. - А вы вот у них были - сказали им так-то?
- Да какое мне дело до них? Меня они не учили, как надо жить, а вас учат!
- Э!!! - возразил Никита. - Бог-то эва где, за облаками, а своя шкура вот она! Покрыть да пропитать ее тоже чем-нибудь надо! Вы их, своих расчетов, им не сказываете, а мы, стало быть, по своим: все на одной веревочке ходим! Я так полагаю: умный думай, а дурак говори!
Ответ был житейски правильный и возразить на него было нечего.
- А у них и теперь собрания бывают? - спросил я.
- Нету, давно покончились; как старый барин помер, так и шабаш! Еще старая барыня, бывает, обмолвится когда с кем придется словом-другим, а уж чтобы по-прежнему - того нет; теперь строго, урядник в оба глядит!
- А молодая? она тоже вас учила?
- Ну, где же, нету! При свекре она и рта не раскрывала. Молодые ни при чем - старые тут всему заводчики были!
- А уважали старика мужики, скажи по правде?
Никита помолчал.
- Человек хороший был, - ответил, - добрый! худа про него не скажешь… а так дурашный только… по душам ежели открыть.
- Чем дурашный?
- Ну да ведь как же: попа не надо, в церковь не ходи, заместо обедни стих пой! А без попа человеку ни тпру, ни ну: Рождество, скажем, или Паска придет - как тут без попа обойтись? бабы загрызут. Опять же по человеческому естеству - родится кто, помрет ли, - как попа не звать? Не окрести, попробуй, младенца - сейчас к тебе урядник шасть: а когда, мол, друг милый, на крестьбины в гости к себе звать будешь?.. И старика огорчать опять же невмоготу было: вот тут и крутились мы: к попу с задворков лазили да в сумерки, чтобы до господ не довел кто! Греха да смеху было - не обобраться!
- Надували, стало быть, барина?
- Зачем надували? Для него же старались, уваженье ему сказывали!.. - убежденно ответил Никита. - Что ж ты с ним сделаешь, коли расслабел человек? Говорить, бывало, на собранье зачнет, а у самого под носом мокро, слезы по щекам текут. Пустяки самые говорит, а в три ручья плачет!
- И хорошо говорил?
- А кто ж его знает? Руки к грудям прижимал, должно быть хорошо, с чувствием…
- Ну, а плясали на собраньях? Я слыхал, будто как у хлыстов раденья у него бывали?
- Слыхали и мы, а только сам не видывал… с господами, сказывают, поскакивали!..
Никита вдруг затпрукал и остановил лошадей: мы были у перекрестка.
- Ежели в Алябьевку - сворачивать надо?.. - произнес он.
Я огляделся. Влево расстилались всхолмленные, зеленые поля; местность почему-то показалась мне неприглядною.
- Нет, едем прямиком в Кручи!.. - решил я.
Никита соскочил с телеги и оправил шлейки на лошадях. - А я вот что надумал, барин, - сказал он, взобравшись опять на свое место. - Заедем мы наперед всего к батюшке к здешнему. Только, смотрите, нашим господам не сказывайте! Он нам дело распределит настояще! А что барыни вам наши насоветовали - на то плюньте: нешто они могут понимать, что нужно?
Я успокоил своего возницу насчет своего молчания и осведомился об имени священника.
- Отец Спиридон… - ответил Никита. - Он всю округу, как свою церковь, знает: примечательный поп!
- Дело!.. - обрадовался я. - Валяй к Спиридону!
Мы тронулись дальше.
- Чем же этот отец Спиридон примечателен? - спросил я, немного погодя.
- У-у!!. - Никита потряс головой. - Муха где пролетит - уж он знает. А насчет того, что у кого в доме есть, - окромя его спрашивать некого! Умнющий поп!.. неужели не слыхали про него?
- Нет.
- Чудно!.. Супротив староверов он здесь первый. Режет их а-ах как!
- Как же? Все из писания?
- Чего там из писания! Умом берет. В сенате бы ему заседать, ей-Богу! Однова супротив него староверы такого начетчика выставили, что и не бывало еще такого: все книги как есть назубок отшпаривал! Схватились это они, значит, на собеседовании. Отец Спиридон учтет из книги, а тот ему из целых трех жарит; поп отмахнется, а тот того пуще - ну в угол загнал, забил, как есть! - до того договорились, что пар от обоих валил, ей-Богу! Наш-то послабже, поменьше, голосу у него настоящего нет, сдал, а тот здоровенный, морду не обхватить, такую наел, голосина что труба!.. Отца Спиридона и не слыхать стало. А народу кругом - что вербы в ящике под вербное воскресенье: руки не поднять - полная церква! Раскольников тьма, радуются, гомонят - видят, их сторона верх берет. Смекнул отец Спиридон, что, значит, как топор по воде плывет. А начетчик чешет, начетчик сыплет, - и из евангелия, и из апостола, и шут его знает из какой еще требухи! Вдруг это наш как вскричит, как замашет руками - стой, стой! Что ты, грит, зря книги святые тревожишь? С умом надо из них честь; чти их подряд, а не надергивай откуда пришлось: это тебе не хвост конский! Так я тебе что хошь докажу!
- Что ж ты мне докажешь? - это начетчик спрашивает. И гордо так, руки в боки упер - посрамил, думат, попа вчистую!
- Да все! Хошь по евангелию докажу, что ты сейчас удавиться бежать должон?
Удивились все.
- Я? - начетчик это фордыбачит: - а ну-ка, грит, попробуй?
Ухватил поп Спиридон евангелие, чик-чик листы, нашел место и чтет: - "пошед Иуда и удавися". - Потом чик-чик опять листами: перекинул их с полсотни назад да и чтет: - "И ты сделай такожде!" - Что тут сталось - и-и! смех, грохот: как быки ревели, ей-Богу! Начетчику рожу ровно фуксином облили; лопочет что-то, да уж чего тут лопотать! Он из церкви ходу… драть поскорей, а ему вслед кричат - торопись, торопись, брат, не опоздай, гляди, удавиться-то!
Никита залился смехом.
- Вот он каков отец Спиридон! А из себя мозгля, - дунь на него - перекувырнется.
Что может быть лучше езды на лошадях по необъятному простору русской земли?
Дант не знал еще железной дороги, иначе он непременно на ней объехал бы свой ад и чистилище!
В экипаже вы вольная птица, в вагоне вы раб. В купе вы входите с тем же чувством, как в узкий коридор, где по обоим сторонам привязаны бульдоги; пробираетесь бочком, садитесь с опаской да с оглядкой, - не укусил бы сосед. Лица у всех злые; для всякого вы враг, приближающийся к границам владения.
Совсем иное дело экипаж. Там вы один или с избранным вами попутчиком. Везде вас встречают приветливо. Вы где хотите обедаете и ужинаете. Вам не надо, давясь пирожком, выскакивать с ополоумевшим видом из буфета и лететь, держа котлету в руке, вслед за тронувшимся поездом. Спите без всякого опасения, что вам наступит на нос слезающий с верхней полки пассажир. Встаете с зорькою, дышите свежестью…
Дружно подхватывают с места кони; вьется, бежит под голубым небом на край света дорога; звенит, поет под дугой колокол, заливаются где-то жаворонки… Катятся по ржи зеленые волны, несутся за ними Бог весть куда думы… А воздух? пьян от него человек без вина, рад без радости!..
Мы въехали в село и в одном из закоулков остановились у закрытых ворот небольшого деревянного, крытого железом домика, четырьмя окошками глядевшего на улицу; он был обшит тесом и выкрашен в кирпичную краску.
Я слез с телеги и вошел в калитку; Никита направился вслед за мной, отворил ворота и стал вводить во двор лошадей: места, видимо, были ему знакомы хорошо.
На низеньком крылечке стоял в темном подряснике совсем маленький худенький священник с лукошком в руках. Жидкие волосы его и такая же борода казались пегими от чередовавшихся прядей седых и русых волос; на затылке у него торчал пучок из них, связанный обрывком белой тесемки. Около крыльца шевелящимся пестрым ковром теснилась огромная стая кур, уток, индеек. Священник словно сеял на нее овес, и пернатое население как град стучало кругом него по земле клювами. Сбоку, прижавшись спинами к тому же крыльцу, сидели на корточках четверо растрепанных, белоголовых ребятишек; старшему было лет восемь, младшему года три. Они раскачивались как маятники и пели, подражая колокольному трезвону.
…"Денег дай!.. денег дай!.." - будто большие колокола гудели басы-малыши, раздув шеи и румяные щеки. Вид у всех был необыкновенно серьезный.
- Цыц, вы!.. - прикрикнул на ребят священник. Он вытряхнул на спины птице остатки зерен из лукошка и сделал несколько шагов мне навстречу. На меня вопросительно установились маленькие голубые глаза; лицо у него было старческое, заурядное.
Мы познакомились, и я сообщил о цели моего путешествия и заезда к нему.
- А пожалуйте в горницы, прошу покорно!.. - сказал о. Спиридон. Голосок у него оказался соответственный росту - слабый и жиденький.
Мы стали подыматься по ступенькам. Притихшие ребятишки задрали головенки, раскрыли рты и провожали меня недоумевающим взглядом.
- Сюда пожалуйте, в залец!.. - говорил священник, растворяя передо мною дверь из передней в небольшую комнату, почти половину которой занимал продавленный старый диван с обязательным овальным столом перед ним, покрытым в виде белой сетки плетеною скатертью.
- Садитесь, прошу покорно!.. чайку я сейчас велю нам подать… Машенька, а Машенька?.. - громко позвал он, вернувшись к двери.
- Здесь я!.. - отозвался из кухни сочный женский голос, и мне так и представилась стоящая среди своего царства обладательница его - грудастая, пышная попадья с руками по локоть в муке.
- Слышь-ка, чайку нам сострой?
- Сейчас!.. - приплыл звучный ответ.
- Дочка это моя!.. - с легкой, довольной улыбкой пояснил отец Спиридон, возвратившись ко мне и садясь в кресло. - Погостить с детишками приехала, балует меня… вдовый ведь я!.. Ну-с, так о чем же мы с вами речь поведем?
- Буду просить, батюшка, ваших указаний. Куда и к кому посоветуете мне направиться?
- Есть, есть здесь где побывать! - ответил священник. Езживали уж вы в наших краях или впервые?
- Впервые…
- А мужичка своего, Никиту, вы до меня только подрядили или поденно взяли?
- Поденно.
- Ну, так я ему накажу, куда вас везти: он мужик надежный, знает уезд. Первым делом Лбова купца надо вам посетить: он тут много у помещиков всякого добра поскупил - и книг, и чего хотите! А откудова сами вы припожаловали сюда?
- Из Петербурга. А к вам прямо от Дашковых.
- Знавали и раньше их?
- Нет. Анну Игнатьевну встречал несколько раз в Петербурге, а стариков не знал.
Дверь из кухни отворилась, и из нее, как с лотком, выступила с большущим подносом в руках старуха в темном платье. Чья-то белая полная рука, принадлежавшая, очевидно, неведомой мне Машеньке, протянулась из-за стены и затворила дверь. Старуха поздоровалась, поставила на стол поднос с чаем и вареньем и отвесила мне почти поясной поклон.
- Кушайте во здравие!.. - проговорила она и удалилась обратно, мягко шаркая стоптанными войлочными туфлями.
Хозяин придвинул ко мне стакан и вазочку с вареньем, и началось чаепитие и беседа.
- Много у вас в приходе раскольников? - задал я вопрос.
Отец Спиридон налил чай на блюдечко и отхлебнул с него.
- Много… - ответил он. - Наша губерния по расколу впереди всех стоит.
- Отчего так?
- Да глухая деревня, лесистая; скиты здесь со времен Никона повелись, постоянный притон расколу был. Читывали, вероятно, Мельникова-Печерского?.. хорошо описаны у него наши места!
- А вы, батюшка, не замечаете в народе упадка религиозности?
- Да ведь как на это дело посмотреть? - отозвался о. Спиридон. - Ежели с внешней стороны, - да, на убыль пошла религиозность: не ходит народ в церковь. Бабы - те еще держатся, а мужики редко когда заглядывают, старики разве… А ежели про суть самую говорить, так куды ж вере уйти из души человеческой? Она, что гнездо малиновки, - не видать только его в кустах! - Говорил о. Спиридон медленно, с чувствовавшейся легкой одышкой. В слабом голосе его нет-нет и прорывалась такая нотка, что казалось, будто где-то далеко-далеко, за ржами, то позванивает, то замирает колокольчик.
- Не во всяком кусте малиновка живет!.. - возразил я. - Пожалуй, на свете больше пустых кустов.
- Да вы о чем: о вере или об религиозности говорите?
- Разве вы их разделяете?
- Еще бы! большая разница между ними! Вера - часть самого человека, сердце души нашей: нету людей без нее! А религиозность - дар! Ну вот как бывает литераторский, художничий либо музыкантский. Не все ведь Бортянскими могут быть, так же не всякий может и Сергием Радонежским стать. А веруют все!
- Что вы, батюшка? Да разве мало мы знаем и видим кругом совершеннейших атеистов?
На лице о. Спиридона показалась улыбка; он покачал головой.
- Нету таких!.. - с глубоким убеждением произнес он. - Форсят они все, верьте мне старику! Так вам скажу: тот, кто клянет Господа, - тот в существе своем больше всех верит в него! Ежели Господь - пустое место, так о чем же тогда разговоры разговаривать. Стало быть, не пуста душа, а шевелится в тебе что-то, коли говоришь о нем! Без веры нельзя живым быть! Во всяком человеке она, что уголек под пеплом, теплится. Снаружи глядеть - все погасло будто. А дунь - и вспыхнет огонек. Умеючи дунуть только надо! Нет человека без такого уголька… вот хоть вы, извините меня…
О. Спиридон осторожно дотронулся концами пальцев до моей руки: - Вы атеистом себя считаете, или нет?
- Не знаю, батюшка… - откровенно сознался я. - И верить я не могу, и не верить тоже не приходится!
Священник тихо засмеялся.
- Ну вот, вот, вот!.. начитались Штраусов да Бюхнеров и не стало в вас религиозности, да и не дана она вам была, может быть! Но с верой не путайте ее: от себя самого никуда не уйдете! Верой наша душа светится! Мережковского с Философовым не знавали вы в Петербурге?
Мой собеседник поражал меня все больше и больше: захолустный попик-простец вырастал в глубокого и своеобразного философа.
- Нет… - отозвался я. - А почему вы о них спросили?
- Да как же: богоискатели ведь, богостроители… вот и вы, подумал я, тоже, может быть, ищете Бога!.. - Он опять засмеялся детским, светлым смешком.
- Ищут Бога, а со стороны глядишь, и знаете что видится? занавесили люди Господа простыней да и шарят по горнице, притворяются, будто не видят его: в жмурки играют. А он - вот он, на виду сидит и искать его нечего!
- Я, по крайней мере, его не вижу…
- Так… стало быть, если мы чего-нибудь не видим, оно, значит, не существует?
- Нет, конечно. Есть какая-то величайшая сила вне нас - это я знаю и в это верю. Но в Бога Иегову-Израиля - извините, нет!
- Ну, вот, вот, вот!.. - сказал, весь сияя, о. Спиридон. - Путь-то богословов и скрестился с вашим, с путем науки. И на перекрестке - Бог. И вы в него веруете, и мы, и не можем не веровать: мы часть его самого! Стало быть, дело-то все в звуке в пустом - в имени, какое мы даем ему! Вот хоть бы к нам с вами приложить - пусть нас кличут одни Сидором, другие Петром, третьи Иваном - разве мы с вами от этого в своем естестве изменимся?
- А как вы к ученью Толстого и Дашкова относитесь?
О. Спиридон помолчал.
- Не их ума это дело!.. - проговорил он.
- Толстой не умный человек, по-вашему? - воскликнул я.
- А так!.. - подтвердил священник. - Толстой как зверь, чутьем силен, не разумом. Где у него не ум одолевал, а чутье, - там рукой не достать его; а где он филозоф - там он в вершочек… махонький. А Дашков - что же… говорить-то о нем надо как о пустом месте!
- Значит, вы не одобряете отлучение Толстого от церкви Синодом?
Старик опустил на минуту голову, потом поднял ее и глянул мне прямо в глаза.
- Религиозность - дар!.. - повторил он. - Как же осуждать человека за то, что ему не дадено!
Дверь в переднюю приотворилась, и из-за порога выставилась головенка стоявшего на четвереньках самого меньшого карапуза. Волосы у него были подняты дыбом, измазанная рожица имела испуганно-напряженное выражение, глаза вытаращились, брови забрались на середину лба. За ним виднелись выпихнувшие его вперед остальные трое братьев, усевшиеся в виде Будд полукругом.
- Денег дай… денег дай… - оторопело выговорил бутуз сиплым баском.
- Дай-дай-дай!!. - густо зазвонили и закачались в передней Будды.
О. Спиридон быстро обернулся к ним.
- Кшить вы, разбойники! - произнес он. - Нет вам денег!
- Денег нет… - пятясь раком, повторил малыш, не изменяя выражения своей рожицы.