- Денег нет - денег нет!!! - подхватили вперебой два звонких голосенка.
- Денег дай - денег дай!!! - загудел басовой колокол. Концерт получился, совсем как на колокольне под большой праздник.
И вдруг все разом смолкло; трое старших певцов исчезло во мгновение ока, и в ту же секунду две белые руки подхватили стоявшего на четвереньках неповоротливого малыша, перевернули его в воздухе, быстро и звонко отшлепали по месту, противоположному голове, и исчезли с добычей, задрыгавшей ногами и руками.
- Ярмарка завтра у нас в селе! - пояснил, посмеиваясь глазами, старик, - вот и пристают внучата-озорники!..
Поднялся и я и стал прощаться.
- А может, церковь нашу желаете посмотреть? - сказал о. Спиридон. - Старинная она, XV века…
Я с удовольствием согласился. О. Спиридон взял с приткнувшегося у стены ломберного столика выцветшую скуфеечку и насунул ее почти на брови. Мы вышли на двор.
Никита с кнутом в руке стоял и внимательно рассматривал пару огромных кохинхинских кур; лошади лениво жевали сено. Увидав нас, Никита сунул кнут в телегу и стал сгребать корм.
- Тут близенько, пешочком дойдем… - сказал священник. - Езжай к церкви, Никитушка!
Мы направились к калитке, миновали проулок и, загнув за угол, очутились у трактира. На открытом крыльце его, как на троне, восседало необычайных размеров бланманже в женском розовом платье. На темно-русой голове его, в виде короны, тугими жгутами были скручены косы; ниже, будто все увеличивавшиеся круги сыра, поставленные друг на друга, шли ярусы жира. Самый верхний круг был поставлен на ребро, и на нем надменно торчал вверх дубовый нос, свидетельствуя, что перед нами была владелица заведения.
На земле, у крыльца, в виде бело-розового бугра, в истоме раскинулась невероятных размеров свиньища; около нее стояло ведро с дымившейся, теплой водой и двое половых окунали в нее швабры и усердно мыли ими свинью. Та жмурилась от наслаждения, покачивала слюнявым ртом и роняла от полноты блаженства - "ох-ох".
- Хорошенько ее трите, хорошенько!.. - поощряла с крыльца владелица. Лицо ее тоже отражало полное удовольствие, и мне бросилось в глаза необыкновенное родственное сходство между этими двумя кузинами - лежавшею и сидевшею. Какая это была бы чудесная картина, если бы двое других половых принялись тут же на крыльце мыть швабрами и хозяйку!
- Свинку парите? - добродушно молвил священник, обходя сторонкою белую тушу.
- Доброго здоровья, отец Спиридон!.. - приветствовала его вместе с молодцами купчиха. - Любит она у нас помыться, балуем! И она нас побалует на Рождестве!
И сыры на крыльце стали подскакивать друг на друге от смеха.
Церковь открылась сейчас же за углом на небольшой площади.
За невысокой кирпичной оградой подымалась колокольня и низенькая, вросшая в землю церковка; ее увенчивали пять зеленых крохотных главок; маленькие окна были заделаны толстыми ржавыми решетками в виде многочисленных восьмерок. На карнизах и наличниках выступали скульптурные разноцветные украшения.
Мы вошли в ограду. По ту сторону колокольни к стене ее прилеплена была деревянная построечка, больше походившая на сарай; дощатая, чуть покатая крыша его почти сплошь, как бархатом, была затянута плотным густозеленым мохом. Единственное окошечко было открыто и уставлено гераньками; из-за них глядело молодое девичье лицо.
- Дома Наум? - спросил, подходя к окну, мой спутник.
- Здесь я, о. Спиридон, здесь!.. - отозвался из лачуги глухой голос. - Сию секундыю!..
Из двери выскочил, оправляя руками встрепанную, бурую бородку и такие же, связанные пучком волосы, маленький, как и настоятель, кривой на один глаз пожилой человек в сером балахоне. Лицо его было заспано; видимо, наш приход разбудил его.
Он торопливо сунулся под благословение к о. Спиридону, чмокнул его в руку и побежал к церкви, высвобождая огромный железный ключ из вывернувшегося дырявого кармана.
Мы вступили под граненые низкие своды, опиравшиеся на тяжелые четырехугольные столпы. С правой стороны сумерки были пронизаны наклоненными, дымно-золотыми полосами солнечных лучей; вверху и с левой стороны была почти ночь, и из него глядели неясные, но будто живые, суровые лица. Я бывал в величайших соборах мира - в России, в Англии, в Риме, в Испании и т. д. и всюду ощущал одно и то же: в них нет Бога, нет мистики. В них можно дивиться гению человека, можно учиться архитектуре, живописи, ваянию, истории, но молиться в них никак нельзя. Эти храмы в своем роде дворцы царей: цари не живут в раззолоченных парадных громадах-залах; они обитают где-то там, далеко позади, в куда меньших комнатах. И эти комнаты Бога - не соборы св. Петра или Павла, а древние русские церковки, припавшие к земле.
И для меня нет сомнения, что новейшие храмы, лишенные, как тело души, мистики и тайны, превратились только в музеи и понизили уровень религиозности людей.
О. Спиридон не мешал мне. Он показал несколько достопримечательностей и ушел с Наумом в алтарь, оставив меня одного бродить и думать…
Когда мы вышли из храма, Никита уже ждал с лошадьми у ворот ограды. О. Спиридон дал ему подробное наставление о дальнейшей поездке и простился со мной. Лошади резво подхватили с места, и едва успел я приподнять шляпу, как и о. Спиридон и стоявший с ним рядом Наум, глубокомысленно взиравший на меня единственным мутным оком, остались далеко позади и тотчас же скрылись за крайнею избою.
Колокол под дугой захлебнулся звоном; рыжая пара лихо понесла меня по улице мимо кланявшихся мужиков и баб и разинувших рты ребятишек, долго провожавших меня взглядом. За околицей сейчас же начался реденький сосенник; стволы его, будто красные свечи, вставали со всех сторон из совсем низенькой сплошной зелени еловой и березовой поросли.
- Есть!.. - ответил Лбов.
- Ах, ничего в них интересного нет! - вмешались кудерьки. - Все лучшее я взяла себе - Эжен Сю, Конан-Дойля…
- Разрешите мне посмотреть? - обратился я к хозяину.
- А пожалуйста!
- Нет, нет, нет!.. - запротестовала хозяйка, - сперва выпьем чайку, поговорим о нашем милом Петербурге, а книги эти потом!..
Я встал.
- Нет, уж позвольте сперва заняться книгами: позже будет темно!
- Верно!.. - поддержал меня хозяин.
Кудерьки поджали губки и надулись.
- Ну, идите, идите!.. - недовольно произнесла она тоном обиженного ребенка. - Вы упрямый и злой…
- После визита к книгам я бываю добрее!.. - отшутился я.
- Смотрите, скорее возвращайтесь, - только с этим условием я вас и отпускаю! - произнесла она нам вслед, - наглотаетесь там пыли и перепачкаетесь - вот и все, чем вы будете вознаграждены за ваше непослушание!
Мы вышли на двор и стали пересекать его; хозяин вел меня к длинному кирпичному амбару, находившемуся против дома. Все обитатели последнего, начиная с хозяйки, высунулись; кто из двери, кто из окон и наблюдали за каждым нашим движением.
- Во многих имениях скупили вы библиотеки? - осведомился я.
- Библиотеки? - удивился хозяин. - Да я их не скупал совсем!
- Как же они у вас очутились?
- Имения я покупал, а не книжки… в старинных поместьях ведь они везде важивались!.. в придачу и шли. А потом к себе свозил сюда помаленьку.
- Самые имения, значит, перепродавали?
- Да что ж с ними больше делать? Хозяйство нонче хлеба не даст. Да и разоренные больше имения приходилось брать. Поустроишь его, приведешь в вид - и с рук долой! Хлопот с ними много!
- Какие же особенные хлопоты?
- А как же? Иной раз к строенью-то и подойти нельзя, не только что жить в нем: почешись об него - все завалится! Опять же парки разные в старые годы любили разводить; у иного помещика, глядишь, всего полтораста десятин осталось еще не проеденных, а под парком гуляет сорок. И это, значит, образумить надо: вырубить да выкорчевать!
- А почему же не оставить?
- Да кто же нынче с такой дебрей купит? - возразил Лбов. - Ни тебе лес, ни тебе поле - лешего только тешить! Чтоб под гулянки себе по сорок десятин отводить - на это бальшие капиталы надо иметь, не нонешние!
Мы остановились у спуска в подвал, и хозяин указал мне пальцем на низенькую, приоткрытую дверь.
- Тут… - проговорил он.