- Ты, малышка, с этими игрушками обращаешься как с кухонной утварью, поэтому не только я, но даже любой повар тебе не поверит. Ты понятия не имеешь, что с этим металлоломом делать. Пистолет забирай обратно, он допотопный, а эта штука, - показал на гранату, - может в любой момент отправить нас на тот свет!
- И пусть! - Она бросилась к столу.
Но Викторас заслонил от девушки зловещие трофеи, обхватил ее руками и попросил:
- Будь добра, поезжай домой, а я все сделаю, чтобы твой жених как можно скорее вернулся к тебе. И пообещай, что никогда больше не станешь собирать под кустами эти страшные игрушки. Договорились? - Он не сдержался и поцеловал ее в лоб.
Совсем растерявшись, она обняла Моцкуса обеими руками, повисла у него на шее и заплакала. Ему еще не приходилось видеть так плачущего человека. Боже, какая мука видеть плачущей красивую женщину, но еще сильнее страдаешь, когда эта женщина немножко нравится тебе и ты сам повинен в ее слезах…
И тут вошла Марина. Она оценила ситуацию - холодно, но сочувствующе взглянула и спросила:
- Что с этой девушкой?
- Бандиты убили ее родителей, а теперь жених попался за нелегальное хранение оружия.
Вдруг Моцкус устыдился себя. Старик, старик, ты уже все путаешь! Ведь сначала Бируте уехала в медучилище, а только потом ее родителей… Когда она вернулась. Ведь Альгис попался намного раньше… Тогда ты еще не был знаком с Мариной. Тогда нас инспектировал ее отец. Он спросил:
- Что с этой девушкой?
Ты ответил:
- Ее жених попался за нелегальное хранение оружия.
- И его нельзя отпустить?
- Можно, но я уже все передал Милюкасу.
- Ты еще раз проверь. Милюкас горячий и может наломать дров.
- Хорошо.
- А как тебя звать, девушка?
- Бируте.
- Ты очень красивая, и слезы тебе не идут. Кроме того, тебе следует побыстрее уехать отсюда.
- У меня в городе нет родственников.
- Поезжай ко мне. У нас огромная квартира. И очень холодная. Мы с дочерью иногда, если замерзнем, играем в ней в волейбол. Ну как?
- Я должна посоветоваться с родителями.
- Я устрою тебя в медучилище. Там работает моя дочь. Хорошо?
- Хорошо.
И они уехали вместе. Вот как было. Уже тогда Марина постепенно пропалывала вокруг тебя женский род, а ты думал - природа у нее такая: всем помогать в беде. Лишь через два года ты поселился в той же комнате, в которой жила Бируте. А жена тебе чертовски надоела, поэтому и вешаешь на нее всех собак, которые были и не были…
Лодка чиркнула дном по песку и остановилась. Моцкус молча вылез из лодки и по отмели пошел к берегу. Не спеша поднялся по высокому, скользящему из-под ног склону и вышел на асфальтированное шоссе.
Вокруг все изменилось. Дорожники порядком перерыли окрестности и, сооружая насыпь, снесли все холмики, так восхищавшие его когда-то, оставив лишь небольшие огрызки этих холмиков, несущие на себе электростолбы. Маленький ручеек был заключен в толстую трубу с изломанными краями и торчащей арматурой. Викторас смотрел на ржавое железо и видел на этом месте искореженный взрывами деревянный мостик, а под ним - лаз в бункер, который он искал целых два года - более семисот дней и ночей!.. Видел несколько срубленных сосен и слышал молитву Стасиса Жолинаса, напоминающую какое-то заклятие: "Слава богу, этот уже не придет… И этот, и этот…"
Махнув рукой, он спустился по склону и взволнованно буркнул:
- Поехали! Поплыли!
- Почему так быстро?
- Я не Наполеон, меня выигранные битвы не вдохновляют.
- Сегодня вы все время что-то не то говорите, - удивился Йонас.
- Я - не счастливчик, поэтому решил бросить охоту.
- Это еще что!
- Мне кажется, будет куда лучше, если доктор экономических наук станет плавать по озеру и переписывать уток, еще оставшихся в живых.
- Дело ваше. Закон и в этом случае будет на вашей стороне.
- Если закон никем не нарушается, значит, он устарел. А насчет бани ты, Томас, прав: от себя никуда не убежишь. Если она еще не остыла, я обязательно искупаюсь.
Но Викторас этого не сделал.
До самого Вильнюса Саулюс вел машину молча. Моцкус дремал, развалившись на сиденье, и похрапывал сквозь пухлые, чуть приоткрытые губы. На прямых отрезках дороги Саулюс косился на своего начальника и не мог понять, как тот может спокойно спать, когда вокруг него и из-за него творятся такие странные вещи.
"Не может быть. - Парень отгонял от себя подозрения, но червь сомнения снова зашевелился в уголочке его души. - Этой мрази я не верю, но зачем Бируте врать? Я ей не родня, на ее сокровища не посягал, дорогу ей не переходил… Встретились однажды и, возможно, больше никогда не увидимся… - Перед глазами Саулюса стояла огромная, запущенная квартира Моцкуса, заставленная книжными шкафами, поседевшими от пыли бутылками. Он даже улыбнулся, вспомнив подвешенные под люстрами узелки, в которых его шеф прячет свои запасы от мышей, когда портится холодильник. - Ведь Моцкус из-за этих своих обязанностей и работы поесть забывает… Нет, даже если он и сделал что-то не так, то не по злой воле".
А может, он притворяется? Может, он только прикрывается добротой, желая утаить ошибки молодости? Или боится, что появятся другие люди и тогда он станет лишним? Прицепившись к альтруизму Моцкуса, Саулюс с облегчением почувствовал, что здесь-то шеф более уязвим. И у него было немало ошибок. Нет, это не были ошибки в подлинном смысле слова. Возможно, даже наоборот. Моцкус всегда относился к нему хорошо, слишком хорошо. Саулюс еще не сделал ничего, чтобы заслужить такое внимание, и поэтому доброта шефа все время казалась ему несколько подозрительной. С малых лет он приучен думать: если начальник заискивает перед подчиненным, значит, слишком мало ему платит. А теперь это подозрение обрело почву, и Саулюс растерялся. Только подъезжая к дому Моцкуса, он наконец обуздал себя. Какое свинство осуждать человека, думал он, только потому, что сам не можешь быть лучше его!..
Успокоившись, притормозил, шмыгнул под запрещенный знак и ближайшим путем заехал во двор.
- Парочку оставь себе, - выгружая багажник, буркнул Моцкус, а остальных уток тут же раздал сбежавшимся детям. - Мне и одной хватит, - сказал и на прощание помахал рукой.
Поставив "Волгу" в гараж, Саулюс вернулся пешком и, окончательно измученный, упал в объятия Грасе.
- Что с тобой? - спросила жена.
Саулюс молчал и чувствовал, как от тепла тела Грасе и ее нежного прикосновения начинает сильнее биться сердце, как от нахлынувшей крови вспыхивают щеки, но волнение, улегшееся через несколько минут, только увеличило усталость. Он присел возле батареи.
- Что с тобой, Саулюс? - Даже целуя, она взглядом искала его глаза. - Что с тобой?
- Я сам хорошо не знаю. Свари крепкий кофе.
- Ты вчера приезжал?
- Приезжал.
- Так я и думала. - Она облегченно вздохнула и повисла у него на шее. - Целые сутки я только о тебе и думала, вдруг, думаю, авария, или ружье взорвалось, или лодка перевернулась? А ты, оказывается, жив и здоров, в армии послужил да еще парочку бедных уточек подстрелил, - погрозила пальцем и осторожно сказала: - Только нехорошо, что от тебя водочкой попахивает. Ведь ты шофер.
- Свари кофе, - Саулюс поднял ее, отнес на кровать и бросился целовать словно сумасшедший. - Грасите, Грасите моя! Я очень плохой, я - подлец. Я не знаю, кто я такой… Ты понимаешь? Я последний распутник и лицемер…
- Я не верю, не могу поверить ни одному твоему слову. Скажи, что случилось? Может, с Моцкусом поссорился или на работе что-то не так?
- Ничего, Грасите. Я еще ничего не сделал, только мог сделать. Мысленно я уже предал тебя. Ты ничего не знаешь, не понимаешь, как вчера ты была нужна мне. Безумно! Нечеловечески! Я даже сам хорошо не понимал, как ты вчера была нужна мне, - уверял себя и ее, а мысли все еще вертелись вокруг Бируте, Моцкуса и так неожиданно выплывшей их тайны.
- Но ведь я с тобой, - ничего не понимала жена. - Ну, посмотри мне в глаза… Ну, поцелуй еще раз…
- Не могу. Я хочу забыться, потому что со вчерашнего дня мне кажется, что все, к чему я ни прикоснусь, превращается во что-то нехорошее. - Близость Грасе помогла ему забыть обо всем, что он видел и пережил, что выдумал. Он чувствовал ее одну, жил ею одной. Это была не только любовь к своей жене. Саулюсу обязательно нужно было быть таким, каким он был эти несколько дней: капризным, суетливым и нетерпеливым там, где никогда не надо спешить.
- Что с тобой, Саулюкас? - Она прижимала к себе его голову. - Что случилось, дурачок мой?
А потом они пили кофе. Душистый и крепкий, приправленный лимоном. Он был усталый и счастливый. Она - немножко удивлена и растерянна. Они улыбались друг другу и друг друга стеснялись. И еще он целовал ей руку, вставал на колени и, словно в старых романах, лепетал всякие торжественные клятвы.
- Саулюкас, ты никогда таким не был со мной.
- А что, я страшный?
- Нет, милый, еще хуже: ты непонятный.
- Может быть, только скажи: что ты делала вчера примерно с шести до семи вечера? Это не допрос, мне очень интересно…
- Ничего. Выгладила твои брюки, начистила туфли, думала, когда вернешься, сходим и посидим где-нибудь. Вдвоем.
- И все?
- Нет. - Она слегка покраснела. - Около семи притащился Игнас. Тебя искал. Принес бутылку шампанского и целых полчаса молол про телепатию, про непонятное счастье человеческое, про подсознание и какой-то диктат, навязываемый нам более развитыми существами, населяющими вселенную, перед которыми мы все - просто бессильные и ничего не стоящие твари.
- А ты? - насторожился Саулюс.
Я была уставшей и выпроводила его домой.
- А шампанское?
- Думаешь, он оставил бы такую драгоценность? Забрал с собой, только вот беда - в коридоре бутылка выскользнула и разбилась. Ты не видел, как красиво разбивается шампанское! С грохотом, с пеной и белыми брызгами, а потом, когда все оседает, оно чернеет и убегает грязными струйками, противнее, чем обыкновенная вода.
- Так я и думал, - вздохнул Саулюс.
- Что ты думал?
- Ничего. Игнас прав: существует и телепатия, и интуиция, и еще недоделанное дело.
- А яснее ты не можешь?
- Вчера я из-за тебя почти с ума сходил, а около семи кто-то словно за руку потянул меня к машине, усадил за руль и заставил ехать к тебе. И если б не авария, я бы застал этого красавчика у себя дома и без всякого диктата высших существ набил бы ему морду. На первый раз, думаю, было бы достаточно.
- Саулюкас, ты этого никогда не сделаешь. И позволь мне самой выбирать друзей, без твоего разрешения и твоих капризов.
- Как хочешь, но разреши и мне хоть изредка обнажать ради тебя шпагу.
- Хоть две, - она была счастлива, - только скажи, какая авария была у тебя?
- Я сам толком не пойму, но произошла какая-то роковая встреча. Ну, как тебе сказать?.. Сама авария - ерунда, всего несколько царапин на крыле, но во время этой аварии я больно столкнулся с каким-то несчастьем незнакомых людей, с каким-то обойденным молчанием и тяжелым их прошлым, о котором, мне кажется, я вроде где-то слышал, что-то подобное видел, вроде оно даже снилось мне… черт знает, но после этого столкновения я почувствовал, что во мне произошла какая-то катастрофа, что я - уже не я, а ты - уже не ты. Понимаешь, мы с тобой только прикоснулись к этому горькому прошлому, хитро скрываемому от нас, а нам уже кажется, что все пережили мы сами, что уже давно носим его в себе и у нас только не было случая, чтобы сказать о нем. От этого прикосновения я как будто стал лучше, чище, как будто поднялся над остальными людьми… И это новое состояние пугает меня…
- С такой фантазией я бы не работала шофером. - Она не поняла Саулюса, и это еще сильнее расстроило его.
- Я тебе серьезно: меня охватили страх и странная неуверенность.
- Ты не выглядишь испуганным.
- Да, но меня уже одолевает злое желание судить и наказывать их за то, что содеяно без нас.
- Дурачок, это желание порождено неизвестностью. Когда поймешь все до конца, станешь добрым и снисходительным.
- Дай бог. Налей мне еще кофе, и будем смотреть телевизор.
Слушая, как коллектив швейной артели при помощи администрации творит нового человека, Саулюс заснул. Грасе выключила телевизор, подняла ноги спящего мужа, осторожно поставила под них стульчик и накрыла пледом.
Моцкус ненавидел свою квартиру: в ней, слишком большой для него, царил немыслимый беспорядок, она была завалена старыми ненужными вещами, набита книгами, за которыми хозяйничали мыши. Почти все двери этой огромной квартиры были перекошены и с трудом закрывались, сбитые ручки и выломанные замки напоминали о том, как однажды он вернулся домой, включил в темном коридоре свет и опешил, увидев во всех дверях новые блестящие замки. Кое-где еще валялись белые сосновые стружки, старый паркет был испачкан коричневой краской.
Когда несколько схлынуло раздражение, вызванное этим довольно неприятным, оскорбляющим его достоинство происшествием, Моцкус успокоился, закурил и вдруг почувствовал, что за дверью спальни кто-то есть. Он ничего не слышал, никого не увидел в замочную скважину, но был уверен, что за дверью стоит Марина и напряженно выжидает, что же он будет делать дальше.
"Готов поспорить, что она там не одна", - подумал Моцкус и постучался.
- Марина, хватит комедий, - сказал он и внимательно прислушался. Ничего. Тишина. - Ведь я выломаю дверь, - повысил голос, не столько пугая ее, сколько убеждая себя, что он обязан поступить именно так. - Слышишь, выломаю, а потом выпорю тебя…
Чем больше он злился и угрожал, тем смешнее выглядел, тем сильнее презирал себя и, сказав еще несколько злых и исполненных досады фраз, вдруг почувствовал: если он не выполнит хоть часть своих угроз, Марина вообще перестанет считать его человеком. Поэтому он сходил к соседу, одолжил старый, выщербленный топор и хладнокровно, методично выломал запоры во всех дверях. В спальне у зеркала стояла жена и зло улыбалась. Выглядела она страшно: какая-то похудевшая, постаревшая, желчная. У старинной голландки на небольшом столике стояли закуска, водка, а за ним сидел перепуганный человек одного с Викторасом возраста, прислонив к ногам портфель с выглядывающим оттуда столярным инструментом. Он выглядел куда нелепее, чем пойманный любовник, навестивший жену близкого друга: руки дрожали, подбородок отвис, взгляд, впившийся в Марину, поправляющую красивые, но уже основательно тронутые сединой волосы, умолял о помощи.
Моцкус преувеличенно официально поздоровался с ним за руку, а с женой говорил еще примирительно:
- Зачем все эти комедии?
- Квартира не твоя.
- Не моя, но зачем эти замки? Ведь я не собираюсь ничего забирать у тебя.
- Тогда уйди.
- Хорошо, но сначала позволь мне найти какой-нибудь приличный угол.
- Ты уйдешь немедленно.
- Прекрасно, чем хуже новость, тем больше информации она несет. - Он еще пытался шутить, но Марина не подпускала его к себе:
- Не издевайся, я все равно не понимаю твоей научной тарабарщины.
- Хорошо, я уйду через несколько минут.
- Ага!.. Значит, у тебя уже есть куда уходить! - обрадовалась она.
- Что-нибудь найду.
- Зачем такие жертвы? - Она повысила голос. - Не надо скрывать, если уже нашел другую.
- Послушай, Марина, моя последняя секретарша - пятидесятая или шестидесятая женщина, которую ты из ревности оскорбила без всякого на то основания. Я устал от подозрений и слежки. Ты не сердись, это я посоветовал ей подать на тебя в суд и предупреждаю: буду свидетельствовать против тебя. Так дальше нельзя. Тебе надо лечиться.
- Это ты превратил меня в такую, неблагодарная свинья! Я тебя из дерьма вытащила, человеком сделала, а ты вот как меня отблагодарил! - Она разразилась злыми слезами и сама не заметила, как над глазом повисла отклеившаяся искусственная ресница, как сильно напудренное лицо потекло, сморщилось, а сквозь толстый слой румян пробились голубоватые пятна ярости.
Викторас еще хотел подойти к ней, но в последнюю минуту сдержался.
- Что ты делаешь? - сказал с порога. - Этой ревностью ты уже доконала себя, а теперь за посторонних берешься. Постыдись.
- Я еще не стара!
- Мне кажется, что ты никогда не была молодой, душой ты постарела еще тогда, когда начала шарить по моим карманам. Такая старость куда страшнее физической. - Повернувшись, он снова подошел к столяру. - Выпьем, - предложил ему и, не дожидаясь согласия, налил ему и себе по полному стакану. Человек выпил, встал, но уходить не торопился. - Она тебе еще за работу не заплатила?.. Ты это хотел сказать? - Моцкус достал бумажник.
- Ага, - с трудом выжал из себя столяр.
- Сколько?
- По пятерке за дверь. Как и везде.
- Я тебе еще добавлю столько, но будь добр, убери эти замки к чертям и заделай дырки.
- Хорошо, - согласился человек, - но сначала я должен посмотреть, сколько тут работы. - Он взял портфельчик, потоптался возле каждой двери, осмотрел и наконец не выдержал: - Вы про меня ничего плохого не думайте, я мужчина порядочный, но эта проклятая болезнь… Я здесь совсем не из-за вашей жены - из-за водки остался. Вы, уважаемый, поверьте мне, я уже давно не то что на таких - даже на молоденьких не смотрю, но когда ваша вытащила из холодильника запотевшую бутылочку!.. Сами понимаете.
Марина в ярости запустила в мастера бутылкой.
Моцкус ушел вместе со столяром и нализался до чертиков, но и пьяный все время лепетал:
- Человека не годы старят, ты понимаешь?.. Не годы!..
- Понимаю, пан профессор, - покорно соглашался столяр, - прекрасно понимаю, но ничем не могу помочь вам.
- Ни черта ты не понимаешь: куда страшнее, если человек стареет душой. А для женщины - это вообще ужас. Она теряет вкус к жизни. Ты понимаешь, ей жизненно необходимо гордиться чем-нибудь - собой, своим мужем, средой, украшениями, платьями или даже любовниками. Моя баба редко гордится тем, чего не видят ее глаза. Абстрактное мышление бесит ее, она слепнет…
- Пан профессор, а может, многовато?.. Ведь все равно домой возвращаться.
- Ни черта, я прекрасно знаю их природу: когда ты хочешь, они не хотят, а когда ты не желаешь, они готовы из шкуры вылезти, лишь бы у тебя изменилось настроение…
Он повторяет это и теперь, расхаживая от одного невыцветшего пятна на стене к другому, где когда-то висели старые и дорогие картины. Он не впервые обдумывает прошлую семейную жизнь и не находит своей вины, но видит только пятна, только рамы, только жесткие тиски воли, бессонные ночи и тяжелый труд. Он работал и учился, учился и работал, а всем остальным занималась она. Моцкус попустительствовал жене, насмехался над подозрительностью Марины, пока ее ревность не превратилась в привычку, а потом и в неизлечимую болезнь. Он даже теперь передергивается, вспомнив, как впервые обнаружил, что приходящие ему письма вскрываются, и, растерявшись, спросил жену:
- Почему ты это сделала?
- Мне интересно, - покраснела она. - Я тоже хочу жить твоей жизнью.
- Марина, надо иметь собственную жизнь, тогда не останется времени на подозрения, - и, не читая, побросал письма в камин.
- Ты с ума сошел! - еще сильнее покраснела она.
- Не хочу терять время, так как ты все равно не вытерпишь и расскажешь мне, что там было написано.