Этого урока хватило ненадолго. Викторас старался не замечать, как жена проверяла его карманы, осматривала ящики стола, потом стала все чаще и чаще без всякой необходимости приходить к нему на работу и в один прекрасный день, когда он спокойно разговаривал со своими заместителями, ворвалась в кабинет и устроила такую сцену ревности, что Моцкус не выдержал, взял ее за руки, вывел на улицу и силой бросил в свою служебную машину.
- Куда? - спросил Йонас.
- За город. И не выпускай, пока не отвезешь за тридцать километров. Пускай возвращается пешком!
И она вернулась пешком! Йонас еще пытался отговорить ее, но она пришла и принесла в руке разбитые туфли. Тогда ему стало жалко Марину. И когда она попросила: "Помоги мне", - Викторас не оттолкнул ее. Но примирение длилось всего лишь часок. Уже в тот же вечер она с кокетством прильнула к нему и, словно молоденькая девчушка, спросила:
- Когда я постарею, ты приведешь другую?
Он избегал разговоров, касающихся разницы в возрасте. Эта проблема не первый день мучила и его самого. Юридически они никогда не были женаты. Моцкусу казалось, что вполне достаточно его мужского слова, его благодарности человеку, сделавшему для него столько добра, а ей этого было мало.
- Ну, чего ты молчишь, почему не скажешь правду?.. Ведь я чувствую, что я слишком стара для тебя.
- Ты права, мы больше всего лжем молча.
- Тогда отвечай!
- Об этом мне еще некогда было подумать, - вывернулся он и в душе выругал себя за такую мягкотелость. Надо было откровенно сказать ей: да, Марина, и не такие гордые красавицы вынуждены склонить перед возрастом голову. Но, кроме любви, еще есть дружба, привязанность, наконец, и привычка играет не последнюю роль… Так надо было ответить, а он сказал: - Послушай, ты так много говоришь о разнице в нашем возрасте, что становится противно. Для меня эти восемь лет превратились в вечность.
- Семь лет и восемь месяцев, - вдруг заплакала она.
Ему не только было некогда постоянно глядеть ей в рот, но он не видел в этом никакого смысла, все чаще и чаще задерживался в институте, пропадал на охоте, а она бегала к массажистке, целые дни просиживала у частных портних, переносила адские муки в парикмахерских, пока наконец не завела себе несколько подозрительных почитателей.
- Послушай, Марина, ведь все, что ты делаешь, - бред чистейшей воды, уже не говоря о проклятом пропагандистами мещанстве, - выведенный из терпения, сказал он. - Почему ты общаешься со всякой швалью, со снобами, а серьезной компании избегаешь, словно дикарей?
- Я хочу, чтобы и ты начал ревновать. - Она по-своему поняла обвинение мужа.
- К этим соплякам? - Он решил сказать все до конца.
- А хотя бы и к этим!
- Это несолидно. Таким поведением ты оскорбляешь и унижаешь только себя.
- Тебе хорошо говорить! По уши погряз в науке, во всяких проектах и цифрах, пропадаешь на совещаниях и совсем уже перестал интересоваться мною. Тебе наплевать, что я, как женщина, доживаю последние деньки своей активной жизни.
- Ну, возможно, и не совсем так, но что поделаешь? - Его мужская амбиция была сильно оскорблена. - Миллионы стареют, миллионы из-за этого переживают и страдают, но мало кто сходит с ума.
А в другой раз, застав в своем кабинете подвыпившего парня, он молча снял с гвоздя ружье и без всяких предисловий выстрелил над его головой в стенку. Дробь разворошила обои, испортила края какой-то абстрактной мазни и мигом протрезвила непрошеного гостя.
- Послушай, как там тебя?
- Эдик.
- Так вот, Эдик-шмедик, если ты, проходя мимо этого дома, не перейдешь на другую сторону улицы, я тебя у порога уложу, - весь дрожа, сказал Моцкус.
Марина была на девятом небе:
- Викторас, оказывается, ты меня еще любишь!
- Дура. Я защищал свою и твою честь. И заруби себе на носу: это не от любви к тебе, а потому, что не могу выносить этих альфонсов, как чумы.
- Ну скажи, что любишь.
- Люблю. - С ней приходилось быть терпеливым, как с ребенком.
- Послушай, если ты не врешь, давай отпразднуем нашу свадьбу.
- Как тебе не стыдно!.. Больше пятнадцати лет прошло! Я ведь не мушкетер, а ты не какая-то миледи.
- Давай хоть распишемся.
- Пожалуйста… Но тоже ни то ни се.
И она начала готовиться к свадьбе: печатала приглашения, шила платье, а потом впала в депрессию, все уничтожила и надолго уехала к родственникам. Тогда его навестил отец Марины, заслуженный человек, персональный пенсионер.
- Почему она бросила работу? - едва поздоровавшись, спросил он.
- Не знаю, но и моих денег нам вполне хватает.
- А ты знаешь, куда она девает эти твои деньги?
- Понятия не имею, но и я не голодаю.
- Может, тебе неизвестно и то, что она задрав хвост бегает со всякими молокососами по кафе и ресторанам?
- Однажды хвасталась, дразнила, - он не хотел выдавать жену, - но мне вроде как-то неудобно следить за ней.
- Ведь она нарочно на каждом шагу подкладывает тебе свинью.
- Знаю, у нее такой характер, что от любви до мести - один шаг.
- Тогда что ты за мужчина, если столько знаешь и ничего не делаешь?
- На этот вопрос еще труднее ответить. Мужчине, как известно, куда интереснее познавать, переживать, чем осуждать или ревновать, а женщине?.. Мне кажется, они только стараются убедить нас, что любовь - это вся жизнь, вся мудрость, хотя сами не очень-то верят этому. Это во-первых. А во-вторых, она, видимо, чувствует, что я порядочно задолжал ей. А невозвращенный долг…
- Если ты пытаешься по этому поводу философствовать, - прервал его тесть, - то мне тебя жаль. Это во-первых. А во-вторых, ты мне должен во сто крат больше, почему же не ползаешь передо мной?
- Мы мужчины, - покраснел Моцкус. - Но, поверьте, я прекрасно знаю, что такое благодарность.
- Ни черта ты не знаешь! За все, чего ты добился, должен быть благодарен только себе, своему нечеловеческому упорству, своей нужде и ее насмешкам, а все остальное - только дружеская помощь. Люди должны помогать друг другу. Ты слишком часто забываешь, что она не только твоя подруга жизни, но и изнывающая от безделья баба. Надо было прийти к нам.
- Как-то неудобно после всего того, что вы с женой сделали для меня.
- Глупость, почему неудобно?
- Чтобы вы не сочли меня за карьериста.
- И снова глупость. Честное слово, я считал тебя более серьезным человеком. Ведь ты сам когда-то писал, что каждому человеку присуще стремление выразить силы, данные ему природой, то есть способности.
- Да, - старик задел самую чуткую его струну, - высказать себя и показать все, чем природа наградила человека, - правомерное, естественное, неизбежное стремление. В конце концов, это обязанность, даже квинтэссенция всех обязанностей. Всю жизнь человек обязан растить свое "я" и делать то, для чего чувствует себя пригодным. Таков основной закон и даже условие нашего существования.
- Тогда почему не растишь, почему позволяешь этой моей девке гадить себе на голову?
- Не смешивайте науку с грязью.
- Ну и дурак. Тогда зачем нужна наука, эти твои идеи, если ты первый получил от них по зубам?
- Я не честолюбец.
- Нет, с тобой серьезно можно поговорить только на какой-нибудь научной конференции, а дома ты - нуль! - рассердился старик и хлопнул дверью.
Когда он ушел, Моцкус взял свой блокнот и в полном одиночестве без помех завершил спор на бумаге: "Желая понять, чем вызывается стремление к славе, и точно установить, таится ли в человеке ничтожный карьерист, или в нем говорит его законное право выразить себя, надо иметь в виду два условия. Во-первых, не только желание, побуждающее человека стремиться к определенному положению в обществе, но и его способности на самом деле занимать такое положение. Это - суть вопроса. И во-вторых, если человек носит в себе эти способности, то он не только имеет право стремиться к такому положению, но и обязан поступать соответственно".
Эти положения уже давно выросли в статью, которая вызвала целую волну дискуссий, но нисколько не помогла ему упорядочить свою личную жизнь. Викторас и Марина и дальше жили под одной крышей, а фактически были одиноки и несчастны. Но он уже не сердится за это ни на жену, ни на судьбу, так как чувствует, что упорядоченная жизнь никогда не вызвала бы столько досады и столько злости, требующей доказать, что Моцкус не таков, что он достоин не только протекций своего тестя, но и того положения, которое занимает в обществе. Весьма возможно, что существовал еще и третий путь, но тот, который пройден, в силу столкновения противоположностей их характеров оказался самым коротким.
"Так сказать, спасибо тебе, Марина, и за щи, и за одиночество, к которому ты меня безжалостно приговорила, а что было помимо этого - я все вложил в свои труды, и в них даже при всем моем желании для тебя не могло остаться места, - снова оправдал себя и сел к письменному столу. Набив трубку, задымил как паровоз, поднялся и начал ходить от одного пятна, оставленного когда-то висевшей картиной, к другому. - Неужели и правда в нашей совместной жизни не было ничего прекрасного или красочного? - спросил и сам ответил: - А как же! Только, видать, все, что было яркое и что осталось неиспачканным, я перенес в бумаги, в книги, лежащие на моем столе. Это очень нелегкая, но тоже кое-чего стоящая жизнь…" Моцкус гордится своей жизнью, но тут, среди этих блеклых пятен, вновь вырисовывается энергичное лицо тестя и обвиняет его: "Плохо, когда постель становится местом диспутов, но что с тобой, с таким редкостным оригиналом, сделаешь?"
Викторасу нравится юмор, но юмористом надо не только родиться, это чувство необходимо воспитывать, чтобы ты мог не только играть словами, но и, раненный ими, сумел бы не оскорбиться. Он этого не умеет. Поэтому ему и грустно, и досадно, и вообще вряд ли можно быстро изменить себя, но он все равно шутит:
- Наверно, я ученым стал, как другие становятся солдатами, только потому, что ни на что больше не годился…
Как и обычно, перекусив на скорую руку, Саулюс побежал на работу, помыл машину и несколько раз негромко просигналил под окнами Моцкуса.
- Поезжай, я пойду пешком! - с третьего этажа крикнул шеф.
Это было непохоже на Моцкуса, но Саулюс не стал волноваться. Уже не впервой целые дни у него уходили на шатание по коридорам, на поиски запчастей и полезных знакомств или на ремонт еще совсем новой, но с самого начала постоянно капризничающей машины. Устав за всю неделю больше от безделья, чем от работы, на сей раз Саулюс вернулся домой.
- Саулюкас, у нас гости. - Жена из осторожности встретила его в коридоре.
- И опять Игнас со своей вселенной?
- Нет, этого я не знаю. Странный какой-то, все озирается, все чего-то ищет, больной вроде…
- А чего ему надо?
- Молчит, тебя ждет. Говорит, важное дело.
Саулюс не спеша умылся, переоделся, мысленно представил себе все перекрестки, через которые проезжал сегодня, и, убедившись, что ничего такого не случилось, вошел в комнату.
За столом беспокойно сидел Стасис.
- Здравствуй, - встал, увидев Саулюса.
- Здравствуй, - пожал протянутую руку, а потом инстинктивно вытер пальцы о брюки. Когда исчезло отвращение, вызванное неприятными воспоминаниями, он осторожно попросил жену: - Ты нам что-нибудь приготовь, я голоден, как автоинспектор в дождливый день. А ты садись, раз уж приехал, - довольно грубо стал усаживать гостя, но Стасис не сел.
Он подошел к молодому хозяину и без всяких вступлений спросил:
- Куда вы ее подевали?
- Ты с ума сошел! - Саулюс оглянулся и еще тише спросил: - А как ты меня нашел?
- Ведь ты пронумерован, - тихо захихикал гость. - И вообще…
- Что вообще? - Он уже был готов все отрицать, отвергать, отказаться даже от своих мыслей, которые вызвала у него эта беспокойная и насыщенная приключениями ночь.
- Разве она не у тебя?
- Знаешь что, не забывайся, здесь не твой хутор, - словно ужаленный подскочил Саулюс.
- Побожись.
- Говорю тебе: как уехал от вас, так больше ни разу и не видел ее.
- И где она может быть? - Стасис вдруг обмяк, как невзошедший пирог, и, облизнув вспотевшую губу, спросил у себя: - Неужели она и правда?..
- Чего не знаю, того не знаю… Но будь и ты человеком: разве не видишь, что я не один?
- Когда вы с Моцкусом нас навещали, я тоже был не один. Только на чужие беды вам наплевать.
- О чем вы? - спросила вошедшая Грасе.
- Жену ищет, - кинулся объяснять Саулюс и ласково улыбнулся, но улыбка эта даже ему показалась слишком подозрительной.
- А ты тут при чем?
- Грасите, мы у них ночевали.
- Ну и что? Переночевали, уехали. - Она еще сильнее встревожилась.
- Только не бойтесь, он парень порядочный, - Стасис подскочил к Грасе и стал гладить рукав ее платья. - Это я виноват. Он из-за меня чуть не убился, ногу вывихнул, поэтому и заночевал.
- Какую ногу? - кончилось терпение и у Грасе.
- Эту самую, на которую и теперь наступить не может, а моя как ушла вслед за ним, так и не вернулась. Как в воду, понимаете?
Грасе едва успела поставить поднос на стол. Ноги у нее подкосились. Она плюхнулась на стул и машинально поправила прическу. Опустив голову, тихо, но довольно строго сказала:
- Саулюс, ты можешь мне по-человечески объяснить, что все это значит?
- Ты у него спроси, - наконец не выдержал Саулюс. - Я у них ночевал, они переругались, передрались, а теперь черт знает чего ищут.
- Из-за тебя переругались? - В глазах у жены засверкали слезы.
- Ну знаешь! Я же за дверью не подслушивал - из-за чего. Может, из-за меня, может, из-за тебя, может, из-за борща… Говорю: ты у него спроси.
- Вы оба что-то скрываете от меня, - Грасе смотрела то на одного, то на другого, а с ее лица вместе с краской исчезло и доверие.
- Скрываю, если тебе так нравится, любовницу в приюте для престарелых себе завел, - ничего другого не смог сказать Саулюс.
- Только вы, уважаемая, ничего худого не думайте. - От старания гость даже вспотел. - Ваш муж - порядочный человек. Я не поэтому. Я могу лежать как собака возле ее постели даже тогда, когда она с другим… Я ей за все наперед простил, и больше разговаривать об этом нечего…
Грасе побледнела. Она смотрела на мужа укоризненным взглядом и, собрав всю волю, старалась не мигать, а Саулюс бесился:
- Слушай, Стасис, или ты ей по-человечески объясни, что я тут ни при чем, или ты у меня вылетишь через окно вместе с рамой.
- Я же говорю: вы мужчина порядочный, - гость удивился, что здесь никто не понимает его, - а все остальное - это про себя. Как тут выразиться?.. Только ради общего порядка.
- Как знаете, - совсем подавленная, Грасе встала и, хлопнув дверью, закрылась в другой комнате.
- Вот видишь, скотина, что ты наделал? - прошипел Саулюс, не в силах избавиться от чувства вины, преследующего его с того мгновения, когда, жуя сухой хлеб, он тайком наблюдал за купающейся Бируте. Саулюс хотел схватить непрошеного гостя за шиворот, но сдержался, только вытер ладони о полы пиджака и заложил чесавшиеся руки за спину. - Видишь, какой ты! Свою ищешь, а чужую из дома гонишь, - говорил нарочито громко, чтобы жена за стенкой услышала.
- Когда свою ищешь, чужую не обидишь, но если чужую пожелаешь, то и свою можешь потерять, - поправил его Стасис и тут же утешил: - А перед твоей я извинюсь, ты не волнуйся. Я все сделаю, только ты посоветуй, как мне дальше жить?
- В милицию ходил? - прервал неприятный разговор хозяин.
- Ходил. Все кусты вместе с участковым обшарили, по всему берегу озера прошли - и ничего, как в воду. Не знаю, если она не найдется, то и я жить не буду.
- Будешь. Такие, как ты, от жалости не умирают, - снова начал злиться Саулюс. - А честных людей никаким бедам не сломить. Скажи, чем могу тебе помочь?
- Ладно, давай не будем спорить. Если она тебя еще хоть немного интересует…
- Кончай эту ерунду!
- Ну, если ты по-человечески, посоветуй, где ее искать?
Вспомнив, что шефа не было на работе, Саулюс подошел к телефону, поколебался и потом решительно набрал номер, убежденный, что на том конце провода никто не поднимет трубку. Но он ошибся.
Моцкус листал Герцена и, наткнувшись на мысль писателя, что мало кто из людей способен одновременно одолеть три вещи - работу, порядок и свое величие, - стал спорить: "Нет, тут слишком строго сказано. Следовало бы как-то иначе… Невозможно выдержать сразу три испытания, человек не в силах справиться с этими тремя испытаниями… Кроме того, и время уже не то…"
Телефонный звонок оборвал его мысли. Он подошел и снял трубку.
- Это квартира Моцкуса? - раздался голос Саулюса.
- Я слушаю. Что случилось?
- Простите, что я не вовремя и что вмешиваюсь не в свое дело. Вы Бируте случайно не видели?
Моцкус молчал.
- Вы меня слышите?
- Слышу. Что случилось?
- У меня в гостях ее муж. Говорит, что уже целую неделю ее нет.
- Скажи этой мрази, что Бируте давно следовало так сделать. Давно! Но на сей раз я ни при чем. Не видел. Не была. Она со мной не разговаривает. Все или еще чего надо?
- Мне-то ничего, - растерялся Саулюс, - но с ним что делать?
- Врежь пониже спины и спусти с лестницы, - Моцкус бросил трубку и снова взялся за Герцена, но взгляд только скользил по тексту, а содержание никак не доходило до сознания. Ему сильно не понравилось то, что Саулюс вмешивается в его дела, но и сердиться было не за что.
Моцкус любил Саулюса. Однажды, проходя по ведомственному гаражу, он увидел юношу в солдатской гимнастерке. Удивленный остановился и разинул рот: перед ним стоял… он сам, только куда моложе, подтянутый, словом, совсем такой, каким был Моцкус тридцать лет назад. Это впечатление оказалось настолько сильным и неожиданным, что он забыл ответить на приветствие и неудачно спросил:
- Фамилия?
- Бутвилас… Но, доктор, моя машина на ремонте…
- Я не понимаю, почему вы оправдываетесь? - ответ парня тоже удивил Моцкуса.
- Вы спрашиваете фамилию…
- Но я не собираюсь наказывать вас… - То и дело оборачиваясь и не в силах скрыть удивления, Моцкус пошел своей дорогой.
Детей у Моцкуса не было, но встреча с парнем вызвала у него множество воспоминаний. Вернувшись домой, он долго рассматривал фотографии своей юности и все сильнее хмурился, первое впечатление оказалось не совсем верным. Но на кого он похож? - может, с неделю ломал голову, боясь опередить события, и наконец, не вытерпев, вызвал парня и спросил:
- Кто твои родители?
- Отца у меня нет.
- А где он?
- Погиб.
- Когда?
- Когда меня еще не было. Я родился вечером того дня.
Теперь Моцкусу все стало ясно, поэтому, не откладывая, он предложил:
- Иди ко мне шофером.
- Ведь у вас есть Капочюс.
- Йонас все время просится на работу полегче.
- Если Капочюс не рассердится, я согласен.
- Ну, а мое мнение, директора института, тебя не интересует?
- Интересует… но я не привык лезть через головы друзей.