И тут я вспомнил! Вскочив, я нервно зашагал по скрипящей песчаной дорожке. С места в карьер пущенная мысль, не останавливаясь на странных прихотях памяти, влетела в хлесткие заросли догадок и гипотез, но через мгновение, ведомая опытной рукой, выскочила на вольный простор. Сначала бег ее был тяжел, но через некоторое время ей удалось достичь привычного темпа.
Hо хватит аллегорий, а то можно увязнуть в их сладком сиропе. Долгие годы я учился отключаться на трассе от себя обыденного, искусству напрочь забывать ТУ, другую жизнь. Это было необходимо, это были азы, которые должен был постигнуть каждый трассер. Новичка легко выбивает с трассы первое же сильное воспоминание, поэтому у хорошего трассера от реального мира остаются только смутные тени, неясные образы, кажущиеся далеким чужим прошлым. И теперь годами отработанное умение мешало мне сосредоточится, то и дело зажигая ненужную, устаревшую надпись: "опасность". Hе знаю почему, но я вдруг вспомнил о погибшей группе Черного Рыцаря, вспомнил, как Дирижер, тогдашний магистр, говорил после известия об очередном трупе:
- ...они думали о чем угодно: о развлечениях, славе, превосходстве над другими, счастье. Они не думали, что это может быть и Смерть, они не думали, что это может быть и увечье, и что остаток жизни придется провести в микроскопическом ограниченном мире стен, закрытых дверей, окон, радио, таблеток, полубреда и боли.
Эти слова прозвучали во мне гулко, как в пустом храме. Страха не было, но и ощущения звенящей радости, как тогда в ночном городе, после разговора с Повелителем Мира, не появилось. Странное искушение, не думать о выходе из петли вовсе, вдруг поднялось из потемков души. Ведь, в самом деле, если до сих пор весь мой опыт говорил о том, что самый смысл мое существование имеет тогда и только тогда, когда я живу для других, то сегодня ситуация кардинально изменилась. Теперь окружающий мир существует для меня, и только потому сам имеет смысл, целостность, гармонию и еще черт да бог знают что, только потому, что существую Я.
Итак, теперь есть выбор, и хоть я порожден другим миром, и хоть я создал этот по его подобию, и посему он тоже может попытаться подчинить меня себе и для этого у него есть много: слова и их смысловое поле, предметы обихода, общество людей, какими бы незамысловатыми они ни были, - но теперь, если я решу вопрос в свою пользу, я могу потягаться с ним, переменить его, от самых корней до вершин, я ведь знаю, что придает смысл человеческому существованию, и потому могу перевернуть все с ног на голову и заставить реку жизни потечь вспять, пусть в противоестественном ТАМ, но возможном ЗДЕСЬ направлении. Отныне все зависит только от меня.
Я остановился, наткнувшись на преграду на моем пути и, невольно оставив на время свои мысли, посмотрел вперед.
Я стоял у фонтана, упершись в теплый ноздреватый камень, а прямо передо мной могучий Посейдон правил одной рукой своей колесницей из полуконей-полурыб, другой сжимая огромный трезубец. Мириады струй окружали Владыку Вод со всех сторон, солнце наполняло их светом, претендуя на первенство, и оттого эта взлетающая вода казалась искрами, потоком сгущенного света, цветком из тысячи нитей, пузырящихся, встретившись с поверхностью пруда.
Посейдон повелевал, и я повелевал. Он мчался в неведомые дали и одновременно стоял на месте. Как и я. По его лицу можно было прочесть, что он мудр, мускулистый торс говорил о его огромной силе, а трезубец - о власти, но в голове его не было ни одной мысли, каменные мышцы не могли бы сдвинуть его хотя бы на дюйм, а трезубец - пустая игрушка.
Итак, я в петле. Я миновал свой Рубикон, за которым кончается игра и начинается иная жизнь, по своим законам с новыми целями и смыслом. "Мир, создаваемый творцом, петлей смыкается вокруг него, и тогда узнает творец, ЧТО он создал", - так сказано у Экс-Со-Ката.
"Чтобы оценить музыку, надо ее послушать, чтобы оценить мир - нужно в нем пожить", - сказано у него же, но только сейчас до меня дошел истинный смысл этого банального, на первый взгляд, высказывания. Одно дело, когда ты приходишь на трассу, как в луна-парк, другое - когда ты остаешься в ней жить...
Где-то в отдалении ударили часы и напомнили мне о близкой трапезе. Было полдвенадцатого.
Я заторопился к дворцу. Стремительно миновал мост Поцелуев, прошел вдоль северного крыла дворца, взлетел по боковой лестнице на второй этаж, и анфилада комнат слилась для меня в ритмичное мелькание дверных проемов. Задумавшись, я пребольно задел локтем о бронзовую рукоять и, потирая ушибленное место, вдруг услышал звуки, на которые еще секунду назад не обращал внимания.
Торопливо подойдя к ближайшему окну, я выглянул во двор и изумленно замер.
Передо мной, внизу, вдоль дворца двигалась необычная процессия, показавшаяся любому на моем месте просто шествием карнавальных масок, но я сразу понял, что это были ОHИ. Стихии, Боги, Повелители наших душ, превосходно знакомые каждому трассеру по "Глобалистику".
Впереди решительно шествовал гигант в алом сверкающем плаще, за ним не менее могучий гигант в мундире, при шпаге и с надменно холодным лицом, беседовавший со своей спутницей - вульгарно одетой особой, похожей отчасти на публичную девку, отчасти на едва проснувшуюся богиню, беспрестанно потягивающуюся, как кошка, поигрывающую глазами, веером, изгибающуюся обширным бюстом, нагло смеющуюся, с распущенными колышущимися волнистыми светлыми волосами. За ними шла стройная гордая женщина в скромном длинном белом платье, перевязанном алмазным поясом, и вела, учтиво и ласково, взъерошенную старуху с горящими глазами в наряде из сотен лоскутов, босую, горбатую, с угловатыми резкими движениями и хриплым низким голосом. Когда ее случайный недобрый взгляд упал на меня, я инстинктивно отпрянул от окна и еще долго не мог прийти в себя.
Воля, Принципиальность и Беспринципность, Любовь и Ненависть - вот кто были эти фигуры. За ними шли остальные: Совесть и Эгоизм, Добродушие и Злоба, Разум под руку с Глупостью, жизнелюбивая Сила, тащившая за собой апатичную Слабость, цепляющуюся за нее изогнутой клюкой. Последним шествовал Страх, зловеще-мрачный, глядящий дикими вращающимися глазами из-под сросшихся нависших бровей.
Глава VIII
В зале, за новым столом, установленным по случаю завтрака втроем, чинно восседали Агата и док. При моем появлении их беседа прервалась, и слуги подали первое блюдо.
Я еще не дошел до такой стадии интеллектуального равнодушия, при которой в угоду прожорливой мысли приносятся в жертву все маленькие радости жизни, и потому, сколь не были сложны и важны для меня новые проблемы, я отложил их на время в сторону, придвинув столовые приборы.
Завтрак проходил все в той же розовой гостиной, расписанной с тщательностью чрезвычайной, что несомненно указывало на древность работы. Розовощекие амурчики, пышнотелые вакханки и сатиры, выписанные с лубочной прямолинейностью, предавались буйному веселью, обжорству и любви в ее самом общедоступном понимании. Столовая посуда, сделанная в Мейсене, со своими пасторалями была скромнее и наводила скорее на меланхоличную задумчивость, которая больше способствует пережевыванию пищи, чем оргастические пиршества псевдоантичных персонажей. Венецианские разноцветные бокалы, серебряные столовые приборы, под стать всей этой роскоши, и изысканные блюда - и все это, созданное многими поколениями гурманов, узаконенное правилами этикета и ставшее невычленяемой частью из потока радостного существования, стало сегодня обременительным и неизбежным. Моя благоверная была на этот раз в строгом, если его можно так назвать, платье, где оборочек, кружев и вышивки было раза в три меньше, чем обычно, и это, по-видимому, в той же пропорции относилось и к ее настроению. Она, вопреки своему обыкновению, была тиха, как ночное озеро, чем-то озабочена, говорила невпопад, и улыбка ее больше не напоминала вызов, как обычно, собеседнику, условностям, собственному настроению. Док же был взвинчено весел, без умолку рассказывал о разных медицинских казусах, смешных и пошлых, ужасных и отвратительных, но делал это с непринужденной виртуозностью опытного рассказчика, у которого оригинальная форма изложения настолько перевешивает и затмевает собой любое содержание, что и слушатель начинает так же несерьезно относиться к самой серьезной истории, тем более, что калейдоскоп его красноречия не дает сосредоточится на чем-либо одном.
Несколько раз я замечал, как они обменивались краткими, многозначительными взглядами, как будто они выжидали момент, чтобы осуществить свой замысел, но вот уже и завтрак кончился, а они все еще ни на что не решились.
Агата первой встала из-за стола.
- Пойду переоденусь. Это платье слишком тесно и неудобно для прогулки. Я думаю, ты составишь мне компанию, дорогой?
Вопрос, адресованный мне, конечно же, чисто риторический. Шорох платья, мелькнувший в ровном солнечном свете силуэт, и она оставляет только свой волнующий аромат, звук шагов тает, а с ним тают словно бы повисшие в воздухе ее слова, из которых я улавливаю только "...у Артемиды..." и наконец понимаю, что она ушла, и что снова мы увидимся в верхнем парке, где на террасах стоят пленительные статуи богинь.
Док отодвинул от себя тарелки, изящно вынул карманные часы, посмотрел так, словно бы ему были прописаны неведомым целителем таинственные процедуры, и, убедившись, что некоторое время у него все же есть, сказал:
- Вы не задержитесь на несколько минут, мой друг? Мне нужно сказать вам пару слов, - при этом он сделал упор на слове "нужно".
- Разумеется, - с внешней беспечностью согласился с ним я.
- Меня очень интересует, как вы относитесь к опасности.
- Я считаю, что истинная мудрость и состоит в умении так спланировать свою жизнь, чтобы риск был исключен из нее.
- Но если ситуация вдруг выйдет из-под вашего контроля? Как вы поступите? Решительные действия или тактику выжидания?
- Я максималист, думаю, этим сказано все. Хладнокровные быстрые действия, на мой взгляд, всегда предпочтительней осторожного выжидания, которое даже само по себе и в отсутствии опасности - опасность.
- Вполне удовлетворен ответом, - широко улыбнувшись, сказал док.
Я встал и церемонно отвесил ему поклон. Он, в свою очередь, ответил коротким поклоном, и в блеске его глаз мне почудилось, что какая-то тяжесть упала с его плеч.
- Вы ее любите?
Его внезапный вопрос остановил меня на пороге залы.
"Люблю ли я ее? Странный вопрос. Любит ли отец свое дитя? Но может быть еще что-то..." Я неопределенно улыбнулся и пожал плечами. "Надо было спросить "КАК вы ее любите?".
Глава IX
Мы шли по бело-розовой песчаной дорожке, очерченной ровными зелеными стенами кустов, то с одной, то с другой стороны открывались вдруг взору статуи богов и богинь, древних героев и прекрасных цариц. Застывшие, неподвижно скованные навеки заданной формой, они взирали на нас и сквозь нас, улыбаясь, негодуя, надменно или равнодушно.
Мы бесцельно сворачивали то влево, то вправо, что, впрочем, нимало не меняло разворачивающихся видов, строгой красоты геометрически правильных фигур, ровных чистых тонов...
- Почему ты сторонишься меня? Мы и созданы друг для друга, и далеки друг от друга, дальше, чем можно это себе вообще вообразить. Враг и тот, наверное, был бы ближе тебе, ведь тебя связывала бы с ним ненависть. Я - это ты, и ты это знаешь, но ты - не я, и ты не хочешь стать мной. Я чувствую твое тело, твою душу как свои, только твой разум остается для меня за семью печатями. Я знаю, что ты мог бы испытывать то же по отношению ко мне, и не могу понять, смириться с тем, что этого не происходит. Еще я знаю, что я здесь ни при чем, и что ты в этом не виноват, что это... я не хочу произносить ее имя вслух, но ты и так меня понял. И это что-то, и эта кто-то, кто выше нас...
Она замерла на полуслове, прислушавшись к чему-то, чего я не слышал, сделав мне жест, призывающий меня к молчанию. Я повиновался ее жесту. И только мысленно, продолжая наш разговор, отвечал ей.
"Нет, ты, конечно, права во всем. Ты знаешь меня, может быть, лучше, чем я знаю себя сам. Лишь в одно ты не в состоянии поверить, одно лишь тебе никогда не понять - что ты В САМОМ ДЕЛЕ - Я. А что останавливает меня? Этого я не знаю сам. Эта миссия всегда была прерогативой Страха, но сколько я его не вопрошаю, он лишь загадочно улыбается и продолжает упорно преграждать моей душе путь к душе твоей. От чего оберегает он меня? От нового, губительного разочарования или от водоворота пьянящей близости, слияния в микрокосм, от утраты всепобеждающего любопытства - того, что я всегда считал своим стержнем? Какие еще опасности таятся в нашем сближении?"
Агата перестала вслушиваться и, обратив на меня свои глубокие глаза, заворожила, и я отдался этим двум маленьким водоворотам, и кружился, втягиваемый в их бездну, пока она сама не разрушила это притягательное волшебное очарование.
- В тебе происходит душевный разлад, это сказал доктор. Чтобы победить его, есть только один путь - ты должен разобраться в себе. Для этого он пригласил артистов, которые сыграют спектакль только для тебя. Но это будет не спектакль, а они будут не актеры, я не могу всего объяснить, психология не та область, в которой я смыслю, могу еще сказать, что он упоминал имя Зигмунда Фрейда.
Она волновалась, и сияла вся изнутри, и боялась, и верила в могущество дока, в силы моей души, и еще один только бог знает во что. Конечно, она не проговорилась, это было частью их плана.
Я машинально обвел взглядом все вокруг себя, руки сжались и разжались, от появившегося безумного желания найти оружие и биться за свою жизнь яростно и неутомимо... И тут же, словно вспышка в мозгу, что уже само это ощущение - гибельно, что надо не драться, не обороняться, а напротив, уйти из-под удара, затаиться, исчезнуть. Время, время, время... Вдруг вспомнилась пословица: "Сколько ни говори сахар, а слаще не станет".