* * *
Эстрада: -
- ряд тем: один, два, - номера; три, четыре, пять, шесть; новый трюк: -
- номер семь: - Темь!
Отсвета мертвельного сизостылая синь: в ней явился мел белый, - не личико, маленькое, с кулачок, слабо дряблень-кий; плоские поля шляпы вошли пером огненным с огненным и перекошенным в пении ротиком в отсветы бледного и сизо-синего света: - мелодекламация!
В окна
Ударится камень…
И врубится
В двери - топор
Из окон разинется -
Пламень
От шелковых кресел и
Штор;
Фарфор;
Изукрашенный шандал…
Все -
К чортовой матери: все!
Жестокий, железный мой
Кандал
Ударится в сердце -
В твое!
* * *
- Браво, - рукоплесканья; все взвизгнуло, взбрызнуло перлами и перламутровым светом; в свет встал с мадемуазель де-Лебрейль Домардэн, направляйся к выходу.
"Бар-Пэар": с неграми!
Тризна отчизне: брызнь света и жизни: здесь Питер Парфеныч Тарпарский свои интонировал фикции; Чёчернев спрашивал о Хапаранде-Торнео; орнамент просторной веранды фонариками освещался.
Не "Бар-Пэар": с неграми - остров Борнео!
Пил джин пан Зеленский - шимпанзе - с гаванной в зубах; и с ним сам дядя Сам, -
- черный фрак, -
- груди крак -
- оперстненный,
блум-пуддинг ел; хрипло кряхтел "Янки - Дудлями":
- Деньги и деньги!
Пэпэш-Довлиаш, Николай Николаич, кадет, психиатр, проповедовал строго кадетские лозунги двум туберозам хохочущим:
- Мадемуазель?… Плэ т'иль? Вы б - на войну: гулэ ву? С почитательницею Ромэна Роллана, с мадам Тигроватко, в боа и в перчатках, ее ухватив за бока, англичанин, - сер Ранжер, -
- с оранжевой бакой, -
- в оранжевом смокинге - орангутангом -
- отплясывал
танго!
Глава третья
"Король Лир"
Брат, Иван
В сырости снизились в дым кисти ивовых листьев, как счесанные, чтоб опять на подмахах взлетать и кидаться в тумане и в мареве взмытого дыма, вздыхающим хаосом мимо гонимого; меленький сеянец сереньким крапом косит - над Москвою, над пригородом, над листвою садов придорожных.
Над скосом откоса с колесами чмокает, лякая, млявая слякость; обрызнутое, - дико взвизгнуло поле: "На фронт, в горизонт!" Мимо Минска и Пинска несется рой мороков.
Горло орудия?
Нет!
Мертвецов миллионоголовое горло орет, а не жерло орудий, которыми рвутся: дома, города, люди, брюхи и груди; в остатке сознанья осталось сознанье: сознания нет!
И под черепом царь в голове свержен с трона.
С запекшейся кровью, с заклепанным грязью, разорванным ртом - голова, сохранившая все еще очерки носа и губ; тыква - нос; кулак - губы; она это ахнула с поля, в котором сгнила; и за нею - десяток голов, вопия, восстает; за ним - тысячи их, вопиющих, встающих.
Две армии друг перед другом сидят…
Третья -
- многоголово роится!..
Где двое, - она уже: гул возникающий, перерастающий дуло орудий, - в такой, от которого точно поблеклый венок облетит колесо Зодиака.
А за головой поднимается - тело, везомое дико в Москву, чтобы вздрагивали, увидав это тело (нос - тыква; губа - кулаком) с окном выжженным пламенем лопнувшей бомбы, с кишкой перепоротой, - взятое из ядовитого желтого облака.
Пятятся, как от допроса сурового:
- На основаньи ж какого закона возникла такая вертучка миров, где умнейшим и добрейшим огнем выжигают глаза, чугуном животы порют, желтыми хлорами горло закупоривают?
Ответ - лазарет.
Волочат это тело свалить и копаться в кишке перепоротой, черными стеклами глаз застеклянить и медное горно привинчивать, думая, что отвертелись, что грязною тряпкой заклепанный рот: не взорвет.
И гулять выпускают - в Москве: на Кузнецкий.
Стоит на Кузнецком телесный разъезд, провожая прохожих разъятием ока:
- Вам кажется, что невозможно все это?
- А мне оно стало возможным.
- Я стало путем, выводящим за грани разбитых миров.
- Ты за мною пойдешь…
- Да и ты…
Но - шарахаются, отрекаются, - этот, тот, не понимая: стоит - страшный суд!
Подъезжает карета; подхватывают; и - привозят; ведут коридорами: камеры, камеры, камеры; в каждом - по телу.
И били: по телу
Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть!
Номера, номера, номера: номер семь; и в нем - тело.
Так бременно время!..
Шел шаг…
- А теперь, - его в ванну!
В дверь - вывели.
* * *
Мылили.
Ел едкий щелок - глаз; били: в живот:
- Вот!
И - в спину, и - в грудь!
- Будет.
И - заскреблись -
- раз и два -
- голова -
три…
- Смотри-ка, протри!.
- Смело: дело!
* * *
Что временно - бременно; помер - под номером; ванна, как манна.
- И Анна…
- Что?
- Павловна…
- Зря!
- Анна Павловна - тело, как я…
Тут окачено, схвачено, слажено:
- Под простыню его, Павел!
Массажами глажено; выведено, как из ада.
Прославил отчизну!
- А клизму!
- Не надо!
Сорочка, заплата, халат: шах и мат!
Вата - в глаз:
- Раз!
И -
- точка.
* * *
Забило: -
- два, три!
- При!
И - вывели.
Выл, как шакал; шаркал шаг; страшновато: опять растопырил крыло нетопырь, -
- враг!
И темь, и заплата.
Четыре, пять, шесть:
- Есть: семь!
Восемь!
Все - месяцы; месяц - за месяцем: девять, двенадцать; во мгле ведь он свесился - в месяц тринадцатый, в цепь бесконечности!
Цапало время.
Но - временно время.
* * *
"Бим-бом" - било.
- Было: дом Бом.
- Болты желты: - болтали - расперты.
- "Публичный" - Пупричных, в пупырышках, пестрый халат подавал; Пятифыфрев, свой глаз в тучи пуча, - про "дом":
- Не про нас: да-с!
- Ермолка-с, пожалуйте-с!
- Алая, злая!
За окнами - елка, закат полосатый; и - пес.
В кресло врос:
- Как-нибудь!
- Ничего-с!
Жуть, муть, тень: крыши, медные лбы, бледной сплетней все тише - звенели о том, что мозги мыши съели! И - день.
Серафима: сестра
Серафима Сергевна Селеги-Седлинзина милой малюткой, снежинкой, - мелькает: в сплошной планиметрии белых своих коридоров; иль на голубых каймах камер стоит, в центре куба; под поднятою потолочною плоскостью, где белый блеск электрической лампочки, выскочив, бесится.
Щелк: его нет!
Точно кто-то, невидимый, зубы покажет и светом куснет; щелк: пустая стекляшечка; в ней - волосинка иль - нерв: он сгорит; и павлиньи сияния смыслов, - стекло, пустота, философия!
Смысл - болезнь нерва; здоровая жизнь, - "гулэ ву".
- Николай Николаевич, - правильно: ну и сидели бы в "Баре-Пэаре"… Обходы больных, диагнозы, - понятно: преддверие "бара". А вы записались в кадетскую партию; вы козыряете лозунгом: где же тут логика?
* * *
Бедно одетою, бледненькой девочкой, за ординатором, Тер-Препопанцем, бывало, бежит: в номер два, в номер три, в номер пять, в номер шесть; и халат цвета перца, халат цвета псиного (серь), - с головою, с пустою стекляшкою, с перегорелою в ней волосиночкой, сивый и серый, поваленный в бреды - встав, липнет:
- Сестрица!
- Сестра!
Аведик Дереникович Тер-Препопанц улыбается ей:
- Популярности хоть отбавляй!
И склонив вавилонский свой профиль, Тиглата-Палассера, Салманасара, отчетливо он стетоскопом постукивает:
- Спали?
- Ели?
- Стул - как?
А под фартучком, точно под снежным покровом, - голубка, малютка (всего двадцать лет ведь) выслушивает; и пучочек волосиков с отблеском золота, - рус; и, как белая тень, на стене; в перемельках, как бабочка; порх, носик тыкнется здесь; носик - там; такой маленький, беленький; рот стиснут крепко, чтобы разомкнуться для шепота:
- Сделано!
И не сказал бы, что в смехе овальные губы ее выкругляются сладкими долями яблока: весело, молодо, бодро; прочь фартук: ребячит, - с припрыгами; голос - арфичный, грудной; многострунная арфа, - не грудь!
И никто б не сказал, что глазенки бесцветные, с порхами и с переморгами, станут глазищами выпуклыми, чтобы отблесками золотистой слезы бриллиантить: как ланьи; умеют голубить и голубенеть, не сказали б, что гулькает ротик.
И кажется маленькой, гибкой, овальной какою-то ланью, когда снимет фартучек; коли в голубеньком платье и коли защурит глаза, - точно кот, голубой, поет песни; протянутой бархатной лапочкой гладит морщавую голову.
Коли "дурак" ее молод, - сестра молодая; а коли "дурак" ее стар, как с Морозкой снегурочка; коли ей голову в грудь с причитаньем уронит - Корделия с Лиром.
Корделия с Лиром
В обходе - не та: руки - трепет: неловкая!
- Ну же…
- Эхма!
- Вы - не эдак: не так.
При Пэпэшином брюхе, под Тер-Препопанцевым носом, чтоб не разронять поручений, хваталась за книжку (болталась на фартучке); и к карандашику - носиком:
- Ванна.
- Пузырь.
- Порошок.
- Растиранье.
- Термометр.
Тому-то, тогда-то, - то; этому - это-то. Тер-Препопанц, сам добряш, - защищает:
- Оказывает благотворное действие!
А Николай Николаич, Пэпэш-Довлиаш, - тому некогда видеть: часы нарасхват: диагноз, семинарии, лекции, вечером - в "Баре - Пэаре": он: с неграми.
- Дэ… Психология, то есть - бирюльки… Ну - пусть себе вертится здесь, пока что; вода - тоже безвредица, а не лекарство: пусть думают, - кали-броматум.
Бывало - шурк, топоты: по коридорам, ломаяся броской походкой, бежит Николай Николаич за пузом своим; за ним - пять ассистентов халатами белыми плещут; однажды, как мышку, накрыл он ее: она голову одеколоном тройным растирала кому-то.
И ей Николай Николаич:
- Движение сердца?… Здесь - клиника нервных болезней, - совсем не сердечных.
Бедром нервно вздрогнул; и - улепетнул; и за ним ассистенты, все пять, улепетывали.
Препопанц, Аведик Дереникович, ей:
- Вы ступайте к Плетневу; научит: движение мускула, нерва моторного, - сердце… Вы нерв изучайте.
А глупое сердце подтукнет; свой ротик раскрывши, моргает: как белая тень, - на стене.
Так снежинка, сплошной бриллиант, тая, выглядит: капелькой сырости.
А Плечепляткин, студент, все, бывало, поплевывает:
- Затрапезная, вялая…
Но - бирюзовые трапезы приготовляла больным. Николай Галзаков:
- Не горюйте, сестрица. Матвей Несотвеев:
- Мы с вами, - болезная.
- Я вот сестру, хоть умру, - не забуду; учила добру. Так ее поминали.
Вода - не лекарство; а - взбрызни водою, а - дай воду, - жизнь!
* * *
Служба кончена, - взапуски с листьями, ветром гонимыми, карими, красными, по переулкам - Жебривому, Брикову, Африкову и Моморову до Табачихинского - к Василисе Сергевне, к профессорше, чтобы узнать поподробней о пёсике Томке, которым забредил профессор Коробкин; узнать, при чем тряпка, которую пес принес в дом; заодно уж за красками: для Пантукана.
Узнала, что тряпкою рот затыкали - профессору: вообразил себя псом.
Дома - мать, Домна Львовна, с пакетиками: для профессора, - одеколон тройной, сладости и репродукций альбом (Микель-Анджело) - Элеонора Леоновна Тителева занесла.
Утром - ветер: порывистый, шаткий; калошики, зонтик - пора; за забор перезубренный, в глубь разметенной Дорожки, с которой завеялись листья; и вот он из веток является, - розово-белый подъезд; над подъездом же, каменные разворохи плюща пропоровши, напучившись тупо, - баранная морда, фасонистый фавн, Николай Николаевич номер второй, - рококовую рожу рвет хохотом, огогого! "Просим, просим: не выпустим!"
Там - два окна; там старик этот пестрый просунулся носом и черной заплатою; там - ее смысл, ее жизнь, ее все!
Вырезаясь из неба, под звездами
Утро.
Какая-то вся осердеченно быстрая; воздух меняла, когда прибирала; очки, разрезалка, флакон, - при руке; свечу - прочь, потому что боялся: жегло, - злое, желтое - жгло.
Все-то линии рук рисовали ему синусоиды; точно крылатая; мысли - звук рун; ей под горло от груди, от радостной арфы, как руруру-ру!
Точно гром!
В белом фартучке сядет при кресле; и глаз свой, то котий, то ланий - к нему; а дежурство отбыв, - появляется снова.
Из вечера мглового месяц - перловый; белясы метлясые травы; а лист - шелестит; окно - настежь; из кресла - Иван, брат, - осетрий свой нос растаращит на месяц ноздрями, пещерами; усом, как граблею, в окна кусается: с лаями; трясоголовый, растрепанный; глаз, как огонь.
Кто-то станет и скажет в окно:
- Дуролопа!
- А вы бы потише.
И - штору опустит; и - слушает бред: -
- Перетертую тряпку Том,
Пес, -
принес.
В дом.
Ее ел, костогрыз!
А потом, -
Кто-то, -
Ком
грязный грыз
Тряпки трепаной.
Раз он, халат расплеснув, лоб утесом поставив, забил разрезалкой по воздуху, громко вылавливая - стишок, собственный:
Знаки Зодиака
Строят нам судьбу:
Всякая собака
Лает на луну.
Истины двоякой
Корень есть во всем:
В корне взять, - собака,
Не дерись с котом.
Серафима Сергевна - рукой за флакон: чувства - дыбом в нем; волосы - дыбом; трет голову; свои седины, протертые одеколоном, в простертые дымы годин, точно в сон, - клонит он.
Появилась с котом:
- Кот, котище!
В колени. Котище - рурычит; катают кота; кот - в ца-рап; а "Иван" - в уверенье, что он кота на голову надевал: вместо шапки; и коту - принялись приучать, чтобы, вытравив старую ассоциацию, новую в память, поставить.
- Вот, - Васенька!
- Очень забавная штука!
И сел, губой шлепнул, - с котом.
Но лукавую шутку подметивши в бреде; она эту шутку выращивала, чтоб отвлечь от страданья; лукавец за шуткою, как из норы, вылезал; и с посапом смотрел, как она представляла - оленя, слона.
Где страданье, как громами, охало, на состраданье переводила страдание.
Повесть страдания - совесть сознания.
Солнцем над тьмою страдания - самосознание: вспыхнуло!
* * *
Вспыхнуло из-за спины; круто перевернулся; и - видел: блеск белый живой, электрической лампочки: комната; в ней у окна он стоит, прислонясь, вырезаясь на небе, усеянном звездами; то - отраженье от зеркала.
Вот же он!
Дело ясное
Серый халат с отворотами - стертыми, желтыми? Как? Не на нем? На нем - пестрый, - халат был подарен Нахрай-Харкалевым, профессором и знаменитым ученым, объездившим свет; он приехал из Индии, с белоголовых высот гималайских с мурмолкой малайской; года, нафталином засыпанный, прятался; вынут, надет; а мурмолка - на столике: вместе с футляром очков, с разрезалкою, - вот!
И прошлепал он к зеркалу - глазом вцепиться в квадратец повязки.
- Сто сорок сорок! Почему-с? И - откуда?
Глазную повязку поправил.
Коричневый клок волос - где? Обвисает, как снегом, нестриженым войлоком: видно, не красился.
Как вырос нос? Щека, правая, - всосана ямою, шрам, процарапанный ярко, - вишневого цвета: стекает в усищи, которые выбросились над губами, как грабли над сеном: седины свои ворошить.
- Дело ясное!
Взаверть, - свою завернувши ноздрю, закосив на себя самого через плечо; на плече он серебряный волос увидел; серебряный волос с халата он снял.
Тут малютка какая-то, - барышня очень приятная, за руку взявши, от зеркала прочь повела:
- Не полезно, профессор, разглядываться!
Кабинетик был маленький; в темно-зеленых обоях себя повторяла фигурочка: желтая, с черным подкрасом.
Где туго набитые книгой шкафы?
Вот - кровать; стены белые, гладкие, с голубоватой холодной каемкою; коврик.
- Скажите пожалуйста!
Жмурился, точно от солнца, внимая себе:
- Ничего-с… Образуется…
Образовалась же комната - все-таки: было то - чорт знает что!
- Извините, я - кто, с позволенья заметить?
- Профессор Коробкин.
- Как так? Быть не может!
И руки потер: формуляр его ввел в овладение именем, отчеством, званием, рядом заслуг пред наукой; и - "Каппой" - звездою.
Припомнилось, -
- как Млодзиевский его волочил, точно козлище, в аудиторию - кланяться в щелки ладошей и в гавк голосов сквозь гвоздику кровавую; этот венок перед ним два студента держали, а Штернберг, астроном, огромную, "Каппу", - звезду, в отстоянии тысячи солнечных лет, - подносил!
Десять чортов, - или тысяч пустых биллиоников, лучше сказать, километров, его отделили с тех пор от… "Коробкина"?
- Каппа-Коробкин!
Тут он, положивши на сердце футляр от очков, как державу, другою рукой разрезалкой взмахнувши, как скипетром, над своим царством, над "Каппой", звездой, - депутацию встретил, иль…: личико высунулось, на одно став колено под ним; эта белая тень на халате, малютка, ему оправляла… - как-с, как-с, нет позвольте-с, - …штаны?
- Я и сам-с!
И к окну отошел: подтянуться.
Серебряно-синий издрог бриллианта, звезды, встал в окне; в размышленье ударился он, оправляя штаны: небо - дно, у которого сорвано всякое дно, потому что оно - глазолет: сквозь просторы атомных пустот; где протоны - сияют, как солнца; созвездья - молекулы; звездное небо, - вселенная, клеточка: звездного или небесного тела, в которое он, как в халат, облечен.
И он выкинул, рявкнув, в окно разрезалку свою.
- Макромир, - как сказал Фурнье д'Альб.
И увидел: с ним вместе в окошко знакомое, будто Надюшино, дочкино, личико, - высунулось; и ему из окна объяснил: небо - дно, у которого сорвано дно; и оконный квадрат, ими вместе распахнутый в небо, - распахнут из неба же.
- Небо, - наш синий родитель: протон; так сказать, электронное солнце!
Тут поняв, что - сад пред ним: зазаборный домок на припеке желтел в мухачах - в этом месте; и Грибиков шел проветряться; а тут - что такое теперь? - Неизвестный подъезд? - Над подъездом какая-то твердая морда из камня морочила.
- Где ж переулок?
- Какой?
- Табачихинский?
- Девкин!
- Взять в толк!
И - умолк.