Гузик, пан Ян
Адвокат Перокловский пленил перспективами: слажено, сглажено, схвастано, спластано, намилюковено, - запротоколено, при резолюции: мы - протестуем; и мы умоляем, - всеподданнейшие: Львова, русского, - дать; и убрать немца, - Штюрмера.
Подписи: -
- фон-Клаккенклйпс, Пудопаде, Клопакер, Маврулия, Бовринчинсинчик, Амалия Винзельт, Пепардина, Плитезев, Лев Подподольник, Гортензия де-Дуроприче, Жевало-Бывало, Жижан Дощан (Ян), Педерастов (Иван).
Сели: слушали: и "вундеркинд", Сима Гузик, сидел: слушал, - тоже…
* * *
Щелк, дзан: капитан Пшевжепанский, пан Ян!
Эксельбантом блистает и шпорою цокает; в вечной мазурке, - летит кенгуровой походочкой; ротик, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, - зажался: перед патронессой, хозяйкою; в голубо-пепельном платье, голубо-седою; она, не прервав разговора с Пуклатичем, руку ему - с "перепудром", с курсивом ресниц:
- Ну?
- И?
- Мы?
- И - мы: заняты?
Тут же лакею, с курсивами, с теми же:
- Боде-Феянову чаю.
Лакей полетел.
На курсив отзывался окамененьем мгновенным весьма погруженного в "весьма дела" человека, - пан Ян "откурсивил".
Отмечено: тем же - "курсивом" ресниц.
И немедленно - к Павлу Сергеичу Усову взглядом, давно приуроченным к мебели:
- Ну?
- Мы начнем?
Патронесса, она - интонировала: без единого слова, - лорнеткой, губами, глазами, курсивами.
А капитан Пшевжепанский - курсировал: курсами, ставя брамсели, снимая марсели; на всех парусах - отлетел: рот, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, едва смехотнул, про себя, перевинчиваясь на иные какие-то курсы; он - свой оборонцам и свой пораженцам; и красненький с присморком носик, и тихие лихики, глазики, с думцами - врунцы, с распутинцем - путинцы, с Дунею Че-ревниною и с Мунею Головиною!
И "керенка" в марте уже похлопочет: пристроит при Керенском; корень в Корнилове пустит в июле, чтоб в августе - выдернуть; -
- нынче бородка - "а ля Николя-дё"; под крепкою кепкою станет она -
- "Ильичёвкою".
И, коммуноид, - занэпствует!
* * *
Павел Сергеевич Усов, профессор, принявший в объятья последние вздохи Толстого, встал в сине-зеленое поле обой с черно-синими выливнями, точно волк, в ночь распластанных, чтобы о противогазах докладывать.
* * *
Он - доложил.
И теперь "вундеркинд", Сима Гузик, детина со стажем (лет пять как он бреется), - встал; Хеся, сестра его, - кременчугское диво, покрытое волосом; дядя же Осип - Жо-зеф Гужеро: Канн, "Креди Лионе"; два кузена: xoxф: Яша Пэхоо - в "Берлинер Музик-Ферейн" Гельбше; а Пэх, Сашка Пэх, - дон Пэхалесом сделался (Лос-Анжелос): он женился на дочери дона Мамаво, из Монтовидео - плантации пальм, ананасов на острове Падре-Психос!
С видом гранда, взвив волосы над клавишментом, скатился руладой под складки портьер сизоватых со вляпанными бледно-малиновым бархатом бабочек.
Черный квадрат
Шаркает шаг.
Эту комнату -
- пересекает -
- Велес-Непещевич!
Отдавши лакею портфель, котелок, из портьер, - сквозь портьеры кидается черным квадратом за скачущими, каре-красными взглядами; физика, - вовсе не психика: бычья, надутая жилами, шея; и не поворот головы - геометрия корпуса, справа налево, на тоненьких ножках, со штрипками, мимо расблещенных лаков: под зеленоватое зеркало.
В зеркале: -
- красный квадрат -
- подбородок!
Злы щелки глазные: с укусами; три поперечных морщинки щетиной свиной заросли; и визитка - не наших фасонов; и брюки - не наших фасонов, а лондонских.
Щелк каблуками лакированных - в зеленоватое зеркало.
Свертом безлобо, безглазо бросается в черную комнату, точно в спокойное кресло из черного дерева.
С кресла Пампесиас, граф Небеслинский-Монолиус, в недра московские брошенный беженец, - к Петеру Бакену.
- Кто он?
Развалина и фармазонистый нос, камергер, Петер Бакен, остзейский помещик, - ему:
- Гм!
Пустивши дымочек:
- Звено, так сказать: меж Земгором, Булдойером и Булдуковым.
- Так значит - со всяческой властью?
- Пока еще "п р и".
- Я - не понимаю вас.
- Вы поглядите на "князя": не личность, а "лик"; и взгляните на этого: "бык", а не "лик"; ангеличие "князя" покоится, все, - на "быках"; "князь" обсасывает, загибая мизинчик, куриную косточку; функции этого - резать цыплят.
- Так.
Пампесиас, граф Небеслинский-Монолиус, в черный атлас вырезного, широкого кресла, в окрапы коричнево-белых и розовых лапок откинулся - над сине-бледною, с просинью, скатертью.
Зашепелявили фразами, брошенными из-за пепельниц в цвета ночного искрящийся лак этажерочек; пепельницы - из оливково-желтых камней, запевающих цвета небесного пятнами; волны обойных полос, синусоид, свиваемых кольцами, - сизо-оливковых, с сине-зелеными - в отсвете фосфора. Шопоты. Шварк шепелестящий.
Шаркает геометрически - черный квадрат; глазки, клопики, карие.
О, дон Мамаво!
Какие-то кляклые вляплины пальцев - по клавишам: в смеси тонов, - темно-синего с темно-зеленым.
А там, - из угла:
- Орьентация, здравствуйте!
- Две, - лопнул, точно струна клавишмента, Велес-Непещевич.
И - вздрогнула там онемелая дамочка, влепленная в фон обой: плачем клавишей.
- Две!..
- ?
- Раз - из Лондона; два - из Парижа.
И - в ухо фальшивым фаготом он:
- В Лондоне - против Пукиерки… Этот Коробкин Пукиерке сбыл изобретенье; хитрый кинталец пропал.
- Уговор?
- Может быть, - громко лопнул Велес-Непещевич: в плач клавишей.
Из меланхолии темных ковров обессиленно встал меломан:
- Тсс! Велес-Непещевич подшаркнул:
- Пардон!
В ухо: сипом:
- Приличная форма надзора - лечебница; так полагает Булдойер и лорд Рододордер; а лорд Ровоам Абра-гам, масон лондонский, верит Пэпэшу, масону московскому.
- Вздор!
Непещевич откинулся, вышарчил ножкой, безглазо вперяяся красною физикой:
- Вздоры - законы истории.
- То же, - "история", - вспыхнуло гневом в душе Пшевжепанского, но он увидел: морщинки, три, прокопошились иронией:
- Сам ты "с историей".
И капитан Пшевжепанский глаза опустил: на истории наших позоров он строил карьеру:
- Так вот оно как…
- Оно именно - так.
Сверт: и - красный квадрат, подбородок,
всем корпусом -
- черным квадратом -
- ударился в Гузика:
- Вздор этот - тоже "с историей": лорд Рододордер построил свое заключенье о том, что в Мельбурне Друа-Домардэном себя называл Домардэн - на досье дон Ма-маво, а "дон" этот - зять дон Пэхалеса, - попросту Пэха, двоюродного брата, - на Гузика, - брата берлинского Пэхо-ва; Гузик - "история": лапу Берлина и лапу Парижа связал музыкальными лапками… Ишь как, - и ухом наставился: - О, дон Мамаво: лалала, лалалала, - юркая ножкою, он подпевал.
Вдруг себя оборвал:
- Потому что - Жозеф Гужеро, орьентация Пуанкаре - Панлеве, - общий дядя: Пэхалеса, Пэхова, Пэха и Гузика.
"Пле-пеле-плё", - переплескивал клавиш: под пальцами Гузика.
- Вздоры историй сплетаются этими трелями в бич и в бабац чемодана; а впрочем, история - вздор: лалала.
Клака клавишей, как оплевание, как оскорбление: прянно раздряпана, дрянно разляпана - в онемение, в мление, в тление!
Вляпана: клякой пощечины!
* * *
Дама, уйдя в перелепеты, вляпана позой портретною в волны полос, синусоид, свиваемых кольцами, сизо-зелеными; а меломан обессиленно клонит лицо в меланхолию сизо-оливковых фонов; а завтра он с Керенским - в обморок.
- О, дон Мамаво: лала-лалалала, - фаготовым голосом бзырил, как бык.
Он Бодлера сумеет прочесть!
Что вы думаете?
Вдруг подбросил свои - три - морщинки; и щелками глаз укусил:
- Арестована Застрой-Копыто: сношение с Пэхоо, поджог чердака; Гужеро с Домардэном прислал ей валюту.
И ножка проюркала:
- Ставка - за нами!
Морщинки, - три, - плакали. Красный квадрат подбородка - под ухо; и жилы, - две, - выпыжились; и пан Ян, не герой, содрогнулся: вот клоп!
- С нею виделись?
- Вам что за дело?
Сказать не сказать.
- Булдуков - моет руки, - уклончиво.
- Мы - тоже вымоем: кровью.
Они посопели.
- По-моему, - очная ставка: в присутствии Ставки; пока за бока князя - вы; я, пока, - за бока: Булдукова; выписываю Жюливора, - раз!
Корпус сломал.
- Сослепецкого - от Алексеева: два!
И морщинками в черно-лиловый ковер он безглазо уставился, соображая, -
- что -
- Жюль Жюливор в Хапаранде сидит с Каконасним, словако-хорватом, иль сербо-мадьяром; и там перлюстрирует корреспонденцию; Цивилизац, бывший главный заведующий предприятия "Дом Посейдон" (Сухум, фрукты), отсюда, -
- чрез Жонничку, горничную мадам Фразы, отличнейшим способом их обо всем орьентирует; -
- Фраза, любовница Петера Бакена, - с Эммой Экземой, -
- а с Эммой
Экземою -
- он!
Это сообразив:
- Ну, - пока…
Сверт; и мимо зеркал - за портьеру: в наляпанный бархат малиновых бабочек.
Кока: корнет
Ян Пшевжепанский с гадливой иронией думал, что - тот же все, в тех же бегах -
- по Москве, -
- по Парижу, -
- по Лондону, -
- в том же своем котелке, цвета воронова; с тем же самым портфелем тугим, цвета воронова, вылетал и влетал он (во все учрежденья), везде и нигде, принимая участие видное, часто невидимое, из-за пыли, им поднятой, точно за пыльным ковром, выбиваемым палкою: хлоп - Протопопов; хлоп - князь!
Не отхлопавши акт исторический, новый отхлопывал, вовсе не видясь, как маленький клопик; прекрасная, сине-зеленая комната эта; -
- вся, -
- вся, -
- проклопеет!
* * *
Последняя ставка, - да это же царская Ставка: хлоп! С нею история, как от пинка ноги - хлоп!
Капитан, не герой, - задрожал: как рыдван опрокинутый, перегрохотнуло громадное тело России -
- за Минском, за Пинском!
* * *
Пыхтя, -
- передергиваясь, -
- крепким деревом кракая, фыркая дымом, землей, - над окопом покачивалась тупоносая танка; бетон, как стекло, разбиваясь на дрызги дивизий, дрежжал, режа воздух над черным перением шлемов железных!
Как тощая стая собак, хвост поджавших, вдали, - пулеметы оттявкали; воздух высвистывал тихою пулею; не то - зефиры, не то - визг разбитых дивизий…
* * *
Пан Ян, не герой, успокойтесь же: это - за окнами, в окна, -
- бряцало, бабацало, цокало, кокало!
Конница!
Кока, корнет, перед нею прококал конем гнедо-розовым: из ночи в ночь.
Молкнет все
Молкнет речь; молкнет Русь: молкнет ночь - в шелестениях поля несжатого…
Точно последняя ставка, там поезд, из морока черного ясными окнами мокрых вагонов сверкнув, в черный морок летел, к царской Ставке - за ставку: туда, где блистали, трясясь световыми лучами, прожекторы, пересекаясь, взлетев и пав ниц, чтобы вылизать светом полоску травинок: -
- рр -
- ррырр -
- рр -
- приятно порывкивая, морок ухал: орудие дальнее; и уже ближе, взблеснувши, рванулося все, что ни есть, молниеносно ударивши в ухо, как палкою: тяжелобойное! Перст световой показал на поля; поле - затарарыкало, плюнув свинцом: пулеметы!
Сквозь них, как раздеры материи шелковой - ppp - оры - роты - из проволочных заграждений.
И - "бац": отблистало; и - "бац"; все - затихло: нет роты; а в том самом месте, - те же оры и дёры: туда прошел полк.
* * *
Из купе (первый класс) - треск отрывистых фраз:
- Рузский.
- Штюрмер.
- Тох-тох, - грохотало: и ясные окна летели из моро-ков.
- Списочек.
- Жак Вошенвайс… Неразборчиво что-то… Цецерко… Цецерко…
- "Кинталь?"
- Немцы… Тоже - профессор Коробкин.
- Тох! -
- Окна вагонные, врезавши мрак улепетывали: мост!
- Лейпцигская ориентация: перепродажа открытия с ведома изобретателя, или… без ведома.
- Выяснить.
- Изобретатель - больной.
- Если не симуляция.
- А экспертиза?
- Рассказывайте: все возможно… Всего вероятней: Цецерко-Пукиерко, выкрав открытие, скрылся, когда слух в союзную прессу прошел.
"Цац-дза-зац" -
- буфера переталкивались: остановка, огни; из них - ветер выплескивал, - песенкой:
Наш солдатик, - шагом марш!
До Карпат: от Торчина…
Шел, а рожа - скорчена.
И - опять же: "шагом марш" -
От Карпат: до Торчина.
Защищали царский трон
Мы, а наши олухи -
Раздавали в эскадрон
Вместо пушек и патрон
Палки да… подсолнухи.
Брудер, брудер, - вас ист дас?
Как залопалися враз
Бомбы красным отброском:
Продавали оптом нас
Под Ново-Георгьевском.
"Тох" - и -
- ясными окнами темных
и мокрых вагонов -
- сверкнув, -
- в черный морок экспресс несся дальше: из черного морока: из царской Ставки - в Москву!
Рожа скорчена
Третий, четвертый класс!
Все - солдатня; лом тел в стены: ни взлезешь, ни вылезешь; кто-то порты менял; тихий мужик из Смоленска сидел с перевязанною бородою и с клеткой, поставленной в ноги; достав конопляное семя, украдкой щегла кормил с кряхтом.
- Толичество…
- Что?
- Да калек.
- Надо прямо сказать, что избой - мировой!
Но брань сдавливалась, поднимаясь от брюха поджатого иком пустым.
- Поле упротопопили!
Поле телом посейчас,
Точно скатерть, стелено:
Порадела, знать, за нас
Вырубова-фрелина.
В тыле - воры; в тыле - срам;
Вороги да воргии…
Микалай Калаич нам
В рыло - крест Еоргия…
Удирали от фронтов
Роты наши втапоры.
Барабанили про то
Рапортами прапоры.
Кант серебряный и голубые рейтузы (корнет) и высокий худой офицер перетискивались меж шинелью из первого класса чрез третий; глядь - под сапогами лежит голова - носом, вмятым в подошву; на носе - каблук.
- Ездуневич, - задание ваше…
- Так точно!
- Собрать о бумагах: какие, где, сколько; составите списочек; обиняками - об этой Цецерке; вы служите штабу и русской общественности…
- Точно так!
- Не жандармам.
Щелк, дзан - перетиснулись через вагон: он - взорал
Тифами кусает вошь;
Земец рыщет по полю,
К горлу приставляет нож:
"Законстантинополю!"
От Мясницкой прямо в Яр -
Спрятаться под юбкою, -
Храбро лупит земгусар,
Клюкнув красной клюквою.
Смолкли.
Рассвет: под бережистой речкой, - костер; выше - травы ходили, гоня от фронтов свои дымы как полк за полком, на Москву - в безысходном позорище, а не в России, которая выплакала на юрах безысходное горе в бездомное поле.
Протез было мало
Москва, -
- желтизна, оборжавившая за военные годы предметы, -
, - в окне, как в налете; тела, вскрики, ящики; перли; корнет Ездуневич, сщемленный шинелями, перепирал локотню; погон розовый, ражая рожа, наверное, правора, дергала: в пёры и в дёры.
- Гого!
- На побывку!
Худой офицер с синевой под глазами - высматривал.
- Штабс-капитан Сослепецкий?
- Так точно!
- Из Ставки?
- Так точно!
- Позвольте представиться: я - капитан Пшевжепанский.
И он подал руку.
- Вас ждет генерал-лейтенант Булдуков.
Пшевжепанский, блестя эксельбантом и цокая шпорой, вприпрыжку бежал кенгуровой походкою; красненький, с присморком, носик, и ротик, готовый всегда смехотнуть.
Сослепецкий за ним:
- Как с поездкой Друа-Домардэна на фронт?
- До известий от Фоша задерживается.
И ротик, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, - зажался.
Друа-Домардэн, публицист из Парижа, секретно поехал через Хапаранду - Москву в Могилев, но телефонограммой из Ставки поставились цели: под формой свидания с деятелями Земгора продлить пребыванье в Москве Домардэна.
Не знали, какая тут партия, сам Манасевич-Мануйлов иль сам Милюков.
Вышли.
Площадь - песоха; над ней - навевная, набежная пыль; выше - тучищ растреп в дико каменном небе.
Среди солдатни, отдававшей карболкою и формалином, которым воняли вокзалы московские, - штык: лесомыка какая-то драная чмыхала носом при нем; этим самым добром расползалась Россия во всех направленьях: не менее, чем миллионов семнадцать, такой приштыковины, съеденной вошью, полезло на все, - от Москвы до… не знаю чего.
Положение фронта менялось: попёром назад.
И отряды особые, поотловив дезертиров, тащили плошалый, козявочныи род; новодранцы седявые, злые, едва пузыри животов колтыхали на фронт, с сипотой козлоглася - про грыжи, трахомы, волчанки и черные тряпочки легкого.
Прокостыляла обрублина.
Еще протез было мало; шинельный рукав вырывался, на плечи зашлепанный, а вместо глаз - стекла черные: кашлем оплевывали; видно, - прямо из газовых волн; глаз - с подъедою.
Противогазовой маской наделась болезнь.
Но предатель в Москве
Сели в автомобиль.
Капитан Пшевжепанский давал объяснения:
- Невероятный скандал: "Пети Журналь", напечатавший "Ну сомм кокю" Домардэна…
- Я знаю, - его перебил Сослепецкий, - ответ на "Гефангенер" в "Франкфуртэр Цайтунг"…
- Не знаете: "Популо", после уже, фельетонами брякнуло "Дело Мандро", так что случай с профессором, исчезновенье Мандро и Цецерки-Пукиерки - кухня того же предателя: так-то!
- Предатель в Париже?
- Предатель в Москве.
- Как?
- Так.
- Две информации?
- Ваша?
- От доктора Нордена: из Хапаранды.
- Моя же, - "Пермйт-Оффис": Лондон.
Коляска: неслася испуганно - немощным, мнимоумершим, пергаментно-желтым лицом старикашки; то - миродержавные мощи сановника; и - унеслась в мнимый мир, где в паническом беге неслись пешеходы и где мимоезды пролеток метались в расставленных улицах.
- Дальше?
- Заметки в "Бэ-Цет", где указано: американский шпион Дюпердри продал краденое: в Вашингтон…
- И?
- Молчание прессы, по знаку руки, - недель пять.