Остудное - постылое.
Торок - порыв ветра.
Мокуша - древнеславянская Мокошь, хранительница молнийного небесного огня.
Бродницы - сторожили броды.
Нежит - См.: Ф. И. Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861.
Ярец - название мая.
Яроводье - сильный разлив весенних вод.
Мавки - горные русалки, живут на вершинах. Мавки маны (manes) - души умерших.
Буян - холм, гора.
Буйвище - кладбище (гноище).
Жальники - общие могилы.
Волосатка - Домовиха.
Гукать - кликать, звать, закликать.
Волшанские жеребья - вещие. Волшан, Волот - волхв Волот Волотович - собеседник премудрого царя Давыда Евсеевича в "Стихе Иерусалимском" и в "Книге голубиной". См: П. А. Бессонов. Калики перехожие. М., 1861. Волот - великан. Волотоман - исполин.
Резвый жеребий - решительный.
Зель - молодая озимь до колошенья.
Коловертыш - помощник ведьмы. См.: В. И. Бондаренко. Очерки Кирсановского уезда.
Ховала - олицетворение зарницы. Ховать - прятать, хоронить. Ховалы - зарницы. См.: А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения.
Мара-Марена - Морана, богиня смерти, зимы, ночи. См.: А. А. Потебня. Объяснения.
Птица Могуль - в былине-сказке о "Ваньке Удовкине сыне" помогает Ваньке в благодарность за сохранение птенцов.
Марун - морской Бог (mare). Я нашел изображение его (сучок) на острове Вандроке (Оландские острова) на скалах осенью 1910 года.
Сталло - Stahlmann - стальной человек, закованный в латы, лопарский богатырь. Конечно, такого богатыря баюкал в лесу олень, не человек. См.: Н. Харузин. Русские лопари. М., 1890; А. Ященко. Несколько слов о русской Лапландии. Этнограф. Обоз. 1892. Кн. XII.
Рожаница. - См.: Акад. А. Н. Веселовский. Судьба-доля в народных представлениях славян. Разыскания. XII–XVII. Вып. 5. СПб., 1889.
Косари - народное название головы Млечного пути.
Становище - Млечный путь.
Злыдни - олицетворение Недоли.
Затор - задержка в пути.
Зорит - зарница зорит хлеб - ускоряет дозревание (Народное поверье).
Осек - засека, лес с покосом за изгородью.
Измоделый - изможденный.
Зыбель-болото - зыбкое болотистое место.
Свети-цвет - народное название чудесного купальского цветка папоротника.
Моряна - живет на море, владеет ветрами, топит корабли.
Алалей и Лейла, наконец, доходят до Моря-Океана. А что же Котофей Котофеич, освободил Котофей свою беленькую Зайку из лап Лихи-Одноглазого? Не знаю, не скажу.
Одну только завитушку расскажу из путешествия Котофея в царство Лихи-Одноглазого. Вот она какая.
Завитушка
Случилось однажды, как идти Коту Котофею освобождать свою беленькую Зайку из лап Лихи-Одноглазого, занесла Котофея ветром нелегкая в один из старых северных русских городов, где все уж по-русскому: и речь русская старого уклада, и собор златоверхий белокаменный и тротуары деревянные, и, хоть ты тресни, толку нигде никакого не добьешься.
Котофей не растерялся, - с Синдбадом самим когда-то моря переплывал, и не такое видел!
Надо было Коту себе комнату нанять, вот он и пошел по городу. Ходит по городу, смотрит. И видит, домишко стоит плохонький, трухлявый, - всякую минуту пожар произойти может, - а в окне билетик наклеен: сдается комната. Котофею на руку: постучал. Вышла женщина с виду так себе: и молодое в лице что-то, и старческое, - морщины старушечьи жгутиком перетягивают еще не квелую кожу, а глаза не то от роду такие запалые, не то от слез.
- У вас, - спрашивает Котофей, - сдается комната?
- Да я уж и не знаю, - отвечает женщина.
- У кого же мне тут справиться?
- Я уж и не знаю, - мнется женщина.
- Хозяйка-то дома?
- Да мы сами хозяйка.
- Так чего же вы?
- Да мы дикие.
Долго уговаривался Кот с хозяйкой, и всякий раз, как дело доходило до какого-нибудь окончательного решения, повторялось одно и то же:
- "Да мы дикие".
В конце-концов занял Котофей комнату.
Ребятишек в доме полно, ребятишки в школу бегали, драные такие ребятишки, вихрастые.
Теснота, грязь, клопы, тараканы, - не то чтобы гнезда тараканьи, а так сплошь рассадник ихний.
"И как это люди еще живут и душа в них держится?" - раздумывал про себя Кот, почесываясь.
Хозяина в доме не оказалось: хозяин пропал. И сколько Котофей ни расспрашивал хозяйку, ответ был один:
- Хозяин пропал.
- Да куда? Где?
- Пропал.
Рассчитывал Кот одну ночь прожить, - уж как-нибудь протарака-нить время, да пришлось зазимовать.
Выпали белые снеги глубокие. Завалило снегом окно. Свету не видать, - темь. Тяжкие морозы трещат за окном. Ни развеять, ни размести, - глубоки сугробы.
Вот засветит Котофей свою лампочку, присядет к столу, сети плетет, - Кот зимой все сети плел. А чтобы работа спорилась, примется песни курлыкать, покурлычет и перестанет.
- Марья Тихоновна, вы бы сказку сказали! - посмотрит Котофей из-под очков на хозяйку глазом.
Хозяйка как вошла в комнату, как стала у теплой печки, так и стоит молчком: некому разогнать тоску, - ей тоже не весело.
Кот и раз позовет, и в другой позовет и только на третий раз начинается сказка. И уж такие сказки, - не переслушаешь.
Клоп тебя кусает, блоха точит, шебуршат по стене тараканы, - ничего ты не чувствуешь, ничего ты не слышишь: ты летишь на ковре-самолете под самым облаком, за живою и мертвой водой.
Это ли ветер с Моря-Океана поднялся, ветер ударил, подхватил, понес голос далеко по всей Руси? Это ли в большой колокол ударили, - и пасхальный звон, перекатываясь, разбежался по всей Руси? Прошел звон в сырую землю. Воспламенилось сердце. И тоска приотхлынула. Земля! - земля твоя вещая мать голубица. А там стелятся зеленые ветви, на ветвях мак-цветы. А там по полям через леса едет на белом коне Светло-Храбрый Егорий. Вот тебе живая вода и мертвая. И не Марья Тихоновна, Василиса Премудрая, царевна, глядит на Кота.
Так сказка за сказкой. И ночь пройдет.
За зиму Котофей ни одной сети толком не сплел, все за сказками перепутал и узлов насадил, где не надо. Охотник был до сказок Котофей, сам большой сказочник.
А пришла весна, встретил Котофей с хозяйкой Пасху, разговелся, и понесло Котофея в другие страны, не арабские, не турецкие, а совсем в другие - заморские.
1909 г.
Докука и балагурье
Народные сказки
Посвящаю С.П. Ремизовой-Довгелло
Русские женщины
Суженая
Три года играл молодец с девицей, три осени. Много было поговорено тайных слов. Вот как Марья любила Ивана!
Кто у нас теперь так любит!
Пришло время венцы надевать. И выдали Марью за другого, за Ивана не дали.
Живо старики справили дело. Попался зять советный, богатый, им и ладно. А ей не мед житье, почернела Марья, чернее осенней ночи, и лишь глаза горят, как свечи, надсадилась - холодом заморозилось сердце, не весела, не радостна пела она вечерами заунывные песни, тяжко было до смерти. Да стерпела и покорилась.
Три года прожила Марья с немилым, три осени. Стала у ней глотка болеть. И недолго она провалялась, померла на Кузьму-Демьяна. И похоронили Марью.
Эй, зима - морозы пришли, белым снегом покрыли могилу. И лежала Марья под белым снегом, не горели больше глаза, плотно были закрыты веки.
Вот ночью встала Марья из могилы, пошла к своему мужу.
Заградился Федор крестом, муж ее немилый.
- Да будь она проклятая баба! - и не пустил жену в дом.
Пошла Марья к отцу, к матери пошла.
- На кого ты рот разинула? - сказал отец.
- Куда ты, бес, бегаешь? - сказала мать. Испугался отец, испугалась мать, не пустили дочь в избу.
Пошла Марья к крёстной матери.
- Ступай, грешная душа, куда знаешь, здесь тебе места нету! - выпроводила крёстная крестницу.
И осталась Марья одна - чужая на вольном свете, лишь небом покрытая.
"Пойду-ка я к моему старо-прежнему, - опомнилась Марья, - он меня примет!"
И пришла она под окно к Ивану. Сидит Иван у окна, образ пишет - Богородицу. Постучала она в окно. Разбудил Иван работника - ночное время - вышли во двор с топорами.
Работник, как увидал Марью, испугался, думал, съест его - да без оглядки бежать.
А она к Ивану:
- Возьми меня, я тебя не трону. Обрадовался Иван, подошел к ней, ее обнял.
- Постой, - она говорит, - ты не прижимай меня крепко, мои косточки належались!
И сама глядит - не наглядится, любуется - не налюбуется. Вот как Марья любила Ивана!
Кто у нас теперь так любит!
Иван взял Марью в дом, никому ее не показывал, наряжал, кормил ее и поил. И жили так до Рождества вместе.
На Рождество пошли они в церковь. В церкви все смотрят на Марью, отец и мать и муж Федор и крёстная.
- Это будто моя дочка! - говорит мать.
- Да таки наша! - говорит отец.
Переговаривались между собою отец и мать и муж и крёстная.
А как обедня кончилась, подошла Марья к матери:
- Я ваша и есть, - сказала Марья, - помните, ночью к вам приходила, вы меня не пустили, и пошла я к старопрежнему моему, он меня и взял.
И признали все Марью и присудили ей: за старого мужа, за Федора не дали назад, а дали ее Ивану.
Эй весна, - снега растаяли, пошли зеленые всходы, и на Красную горку повенчали Ивана да Марью.
Тут моя сказка, тут моя повесть.
1910 г.
Желанная
Не хотела бабка, чтобы внук женился: жалко старухе расставаться с любимым внуком. А он себе, знай, стоит на своем. И вот как вести к венцу, стала карга на венчальном пороге и прокляла внука.
- Чтоб тебя, - говорит, - черт взял, триста чертей, тридцать и три, проклятое!
И когда шли от венца молодые, черт внука и схапал, только и видели.
Осталась молодуха одна без молодого, плачет. Тошно ей одной, тошно на свете жить: постыл ей белый свет без милого.
"Либо петлю на шею, либо мужа верни!" - одно у ней на уме, и посылает она свекра мужа искать.
Жалко старику сына. Говорит старик своей хозяйке:
- Спеки мне лепешек на дорогу, пойду за сыном. Испекла хозяйка лепешек, снарядила своего старика в дорогу, пошел старик в лес. И в лесу там шел, шел, набрел на избушку - в лесу там, вошел в избушку, положил лепешки на стол, сам за печку.
И слышит старик: идет… в скрипку выскрипливает, в балалайку выигрывает, идет… приходит в избушку, садится на лавку…
- Жаль, - говорит, - мне-ка батюшки, жаль мне-ка матушки, - а сам все в скрипку выскрипливает, в балалайку выигрывает, - жаль мне молодой жены…
Хоть бы не жил я, расстался,
Хоть бы жил да потерялся!
Отец обрадовался, узнал сына, выходит из-за печки.
- Ой, - говорит, - сын ты мой любезный, пойдем домой со мною.
- Нет, отец, нельзя никак! - сын пошел из избы.
Отец вслед:
- Я от тебя не отстану, куда ты, туда и я.
И приходят они к яме, - там в лесу. Сын с отцом прощается. Поклонился сын отцу до земли, да бух в яму. Постоял старик, постоял, не смеет лезть за сыном в яму, и пошел, слезно заплакал, домой пошел.
У околицы встречает старика молодуха, горит вся:
- Ну что, видел?
- Видеть-то, видел, - говорит старик, - да взять его никак невозможно, - и рассказал все, как было.
Как полотно, побелела молодуха.
- Я, - говорит, - завтра… я сама пойду. Куда он, туда и я. Я от него не отстану.
- Нет, невестка, отстанешь. А она:
- Нет, не отстану.
А старуха бабка, слушавши, скалит свой зуб черный - смеется, ведьма: мол, отстанешь!
Напекла молодуха лепешек, дождалась, как светать станет, и чуть поднялось солнце, пошла в лес, и вышла на дорогу, как наказал старик, и там набрела на ту избушку, - там в лесу. Вошла в избушку, положила лепешки на стол, а сама за печку.
И слышит молодуха: идет… в скрипку выскрипливает, в балалайку выигрывает, идет… приходит в избушку, садится на лавку…
- Жаль, - говорит, - мне-ка батюшки, жаль мне-ка матушки, - а сам в скрипку выскрипливает, в балалайку выигрывает, - жаль мне молодой жены…
Хоть бы не жил я, расстался,
Хоть бы жил да потерялся!
Тут и вышла она из-за печки, кинулась к мужу.
- Ну, - говорит, - муж мой возлюбленный, куда ты, туда и я. Я от тебя не отстану.
- Отстанешь, - говорит он ей, - бедная ты!
А она:
- Нет, не отстану.
И вышли они вместе из избы в лес и приходят к той самой яме, и стал он слезно прощаться:
- Прощай, - говорит, - Любава моя, тебе меня не видать больше.
А она:
- Куда ты, туда и я.
- Нет уж, ты за мной не ходи, сделай милость.
- Нет, я пойду, ни за что не отстану.
Он бух в яму и скрылся. А она постояла, постояла, да за ним вслед, туда же - в яму.
- Все равно, - говорит, - где он, там и я: одна жизнь!
И как упала она вслед за ним в яму, смотрит: дорога там, дом, и он уж подходит к дому.
Догнала она его, ухватилась:
- Я с тобой!
- Ой, - говорит он, - погибли мы теперь оба, ты и я: свадьбу ведь играют, дочку за меня выдают.
И они вместе вошли в дом. А там сидит старик, страсть и глядеть такой страшный старик, а с ним все триста и тридцать и три - черти, свадьбу играют.
- Это кого ж ты привел? - сказал старик, главный.
- Это жена моя, Любава.
Она старику в ноги. Старик ее бить: и ломал, и лягал, и щипал, и всяк ее ломал, да как наступит ножищей, - закричала она по-худому, на глотку стал.
- Несите ее, - старик задохнулся от злости, - его да ее, стащите обоих из дому вон, откуда их взяли, чтобы и духу не пахло!
Ну и потащили. И притащили их ночью к дому, хряснули о крыльцо, инда хоромы затрещали.
Так вернула Любава себе мужа, Петра, желанная, милого.
И стали они жить и быть и добра наживать, от лиха избывать.
1909 г.
Обреченная
Был один человек торговый - купец богатый. Помнил он Бога, Богу молился, чтобы дал Бог всего хорошего.
Ехал купец на ярмарку, задержался в городе и только к ночи на место поспел. Остановился купец на постоялом дворе. А поздний был час, и чаю не выпил, помолился, лег спать.
И вот слышит, будто под окном стучит кто-то, а он будто встал и к окну, спрашивает:
"Что надо?"
"В сей час, - отвечает ему со двора кто-то, - дитё родилось в доме, и скажу тебе, что этому младенцу будет".
"Что́ же ему будет?"
И опять со двора отвечает ему тот же голос: "До семнадцати лет вырастет этот младенец, а в семнадцатый ангельский день в колодце убьется на улице".
И больше ни слова. Спит купец, больше ничего не слышит.
Наутро проснулся купец, вспомнился сон ему, и заходит он к хозяину. А хозяйка в ту ночь дитё родила - девицу. Жалко стало купцу девчонку, и задумал он спасти ее, сохранить от беды неминучей, обреченную, и говорит отцу:
- Я всю ярмарку тут проторгую, возьмите-ка кумом меня.
Хозяин видит, купец богатый и человек очень хороший, согласился, взял его кумом. Богатые справили крестины. Не пожалел купец денег, всех наградил щедро - и куму и крестницу. Всем купец по душе пришелся.
Кончилась ярмарка, пришло время домой ехать, прощается крёстный.
- Ежели, - говорит, - будет жить моя крестница, оставлю ей обнов всяких и содержания, а как семнадцать лет ей исполнится, на ангельский семнадцатый день я сам у вас буду, ежели сам жив буду.
Растет крестница. Шестнадцать годов проходит. Выросла крестница и такая - хороша, была бы лучше, да некуда. Шестнадцать годов прошло и ни разу не побывал крёстный у крестницы. Ждут крёстного: два дня осталось до ангельского дня, ждут купца, глядят на дорогу, не едет ли?
Помнил Бога купец, Богу молился, чтобы дал Бог всего хорошего. Не забыл он сна своего, не забыл обещания. Он спасет свою крестницу, сохранит ее от беды неминучей, обреченную: он один знает судьбу ее, один может повернуть судьбу.
Едет купец. Встречает его крестница.
- Здравствуй, крёстный! - и глядит на него - и так хороша, была бы лучше, да некуда.
Купец ей гостинцу - платье привез, что всем людям на диво.
Начались именинные сборы. Говорит крёстный куме:
- Возьмите из колодца воды по надобью, чтобы на двое суток воды хватило.
Взяла кума воды в кадки, наполнила на двое суток. Велел купец обить колодец кожей. Сам и кожу купил, сам и работу проверил, все ли сделано так: мягко и гладко.
Наступили именины крестницы, семнадцатый ангельский день.
"В семнадцатый ангельский день убьется в колодце на улице!" - держит купец в памяти, никуда не отходит от крестницы, зорко следит.
Весело было в доме, - веселый пир задал купец, - пили, веселились гости. А крестница ничего не ест.
- Ничего не хочу, не надо мне ничего! - все отказывается, вдруг скучная стала.
И как ни потчевал крёстный, ничем не развлек. Ей в душу ничего не идет и не сидится на месте: все на волю, все погулять просится. И обед не кончился, встала она из-за стола, да на улицу. И крёстный за ней.
Идет она, словно ведет ее кто, скоро, легко идет, и прямо к колодцу.
Догнал ее крёстный, взял за руку, крепко взял за руку.
"В семнадцатый ангельский день убьется в колодце на улице!" - не заглушить ему вещих слов, держит в уме.
А она вырвалась из рук и упала, - на эту мягкую гладкую кожу упала… у колодца.
Схватился крёстный, зовет крестницу:
- Маша! Машенька! А Маша уж мертвая.
И отнесли ее в дом и похоронили - слезно плакали. Да слезами не поможешь! Уж так ей было на роду написано.
1912 г.
Жалостная
Жил-был старик со старухой и внучат двое: внук да внучка. Невестка в город в услужение пошла и пропала, а сына бревном задавило - такая напасть Божья: не разбойник, не вор, поди ж ты!
Избенка ветхая, темная, старик-то мешком свет в избу носил, ну, мешком много ль принесешь света? Корова тоже была, втащут корову на баню - на бане трава росла - тут корове и корм. Косы, чтобы траву выкосить, у стариков не было: какой-то шальной стащил косу. Так и жили.
Раз послали старики внучку Нюшку на берег мочалу полоскать - веник. Ждать-подождать, не возвращается Нюшка, бабушка и стоскнулась, пошла искать девчонку. Приходит старуха на сходни, а Нюшка сидит, плачет.
- Что ты, дитятко, плачешь?
А девчонка пальцем на деревню кажет - за озером деревня была, да как взвоет.
- Выйду, - говорит, - я в эту деревеньку замуж, рожу паренька. Будет паренек на двенадцатом годку, пойдет по молоденькому льду да и потонет.
Тут и бабушка начала плакать.