- Не за что, - растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: - подождите, я сейчас приду.
- Мне некогда.
- Одну минуту! - с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.
Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.
Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.
Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.
- Ну, простись же, поблагодари! - говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.
- А, Митя! прощай! - сказал Каютин.
- Скажите, чтоб хорошенько учился, - шепнул Доможиров.
- Учись хорошенько, Митя.
Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.
- Ну, поцелуй же!
Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.
- Прощай!
И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.
- Прощайте! - сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.
- Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, - говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.
- Бутылочки-то не разбейте! слышите?
- Слышу, слышу!
Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.
- А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? - сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. - Ну, а вы что кричите, а? - продолжал он весело, обращаясь к детям. - А где же Карл Иваныч? что его не видать?
- Я ему дала комиссию; он сейчас придет, - отвечала Полинька.
- Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.
Но вдруг лицо Каютина омрачилось.
- Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, - воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.
Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:
- Зато вино есть!
- Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…
И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: "а, а, а!"
Полинька подскочила к оторопевшему Карлу Иванычу, вырвала у него из рук картуз с табаком, поблагодарила его за хлопоты и весело начала дразнить табаком Каютина.
- А я об вас спрашивал, - сказал Каютин и пожал руку Карлу Иванычу. - Спасибо вам: вы все хлопочете.
- Ничего-с! - И Карл Иванович странно улыбался и вытирал себе лоб; потом он взял Каютина за руку, отвел его в сторону и, таинственно подавая ему коробочку сигар, сказал: - Вот-с, на дорогу.
- Что это? сигары?.. Ах, Карл Иваныч, спасибо, спасибо вам!
Каютин поцеловал смущенного Карла Иваныча в лоб.
Полинька, пользуясь временем, самодовольно набивала табаком чудесный новенький кисет собственной работы.
- Где табак? - спросил Каютин, суетясь с трубкой, которую хотел набить.
- Вот он! - торжественно сказала Полинька и подала ему туго набитый кисет.
Каютин был тронут внимательностью Полиньки; он молчал и так нежно смотрел на свою невесту, что она, краснея, сказала:
- Что же вы?
- Полинька!.. Палагея Ивановна! - поправился Каютин, но слов у него недостало… он с жаром поцеловал ее руку.
Полинька вырвалась и сказала:
- Ну, набейте же вашу трубку.
- Какой хорошенький! - в восторге говорил Каютин, разглядывая кисет.
Он осыпал его поцелуями и бегал по комнате с криком "какой хорошенький!" Подбежав к Полиньке, Каютин неожиданно поцеловал ее в щеку. Полинька вскрикнула и готова была надуться; но Каютин так смешно вертелся по комнате, всех целуя, с кем сталкивался, что сердиться у Полиньки недостало духу. Все смеялись. Каютин, все больше одушевляясь, делал страшные прыжки, прижимал к сердцу кисет, целовал его страстно; но вдруг; общий смех и говор замолк. Каютин, приготовлявшийся к новому прыжку, остановился неподвижно. Все прислушивались к тяжелому стуку, раздавшемуся у окон… Вдруг стук замолк.
- Телега, телега! - радостно кричали дети, подбегая к окну.
Полинька побледнела и закрыла лицо руками: В комнате было страшное молчание. Привязанный колокольчик уныло позванивал, когда коренная встряхивала головою. Безобразная Розка злилась и лаяла на телегу и особенно на ямщика, который дразнил ее кнутом. Карл Иваныч, дрожа всем телом, смотрел то на Полиньку, то на Каютина, стоявшего неподвижно среди комнаты с испуганным лицом.
- Шампанского! давайте пить и веселиться! - вдруг вскрикнул он и снова запел и завертелся по комнате.
- Где же вино? - спросила Полинька.
- В колодце у Доможирова… ла, ла, ла! - отвечал Каютин, напевая вальс Вебера и грациозно вальсируя с кисетом, который он держал за снурки, будто даму.
Все засмеялись.
- Зачем вы его туда кинули? - спросил Карл Иваныч.
- Ха, ха, ха! вот мило! как кинул? деньги заплатил, да кинуть! нет-с, я не такой! я его опустил, чтобы оно холоднее было.
- Я сбегаю принесу его.
Карл Иваныч побежал за бутылкой.
- Пока уложили бы чемодан и вещи в телегу, - заметила Надежда Сергеевна.
- Успеем, - беспечно отвечал Каютин, будто оставалось еще очень много времени, и, обратясь к Полиньке, тихо прибавил:
- Ну, Полинька, я уез…
И, не окончив своей фразы, он громко запел:
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой!
Но и песни своей он не кончил, а снова обратился к Полиньке:
- Палагея Ивановна, спойте мне что-нибудь.
- Вот что вздумали! я стану петь!
- Отчего же и нет? Ну, пожалуй, если не хотите петь, так давайте пить; вот и Карл Иваныч… а, спасибо! холодно ли?
- Вот вам! - ставя на стол бутылку, сказал Карл Иваныч.
- А бокалы? - спросил Каютин.
- Какие бокалы! вот стаканы! - отвечала Полинька.
- Ах, бокалы бы лучше! ну, да нечего делать, давайте хоть стаканы.
И Каютин с наслаждением начал обивать смолу. Все смотрели с любопытством и все жались ближе.
- Тише, не разбейте, - заметила Ольга Александровна.
- Не бойтесь! - гордо ответил Каютин, обрезывая проволоку. - Ну, господа, стаканы!
- Вот, вот!
И ему подали на маленьком подносе несколько стаканов. Медленно начал Каютин вытаскивать пробку.
- Не нужно ли штопора? - наивно спросил Карл Иваныч.
Каютин залился смехом… Пробка сама выскочила с треском и ударила в потолок. Все отскочили с визгом и криком: каждый боялся пробки, как ракеты. Каютин так растерялся, что отчаянным голосом закричал:
- Стаканов, стаканов!
Несколько рук протянулось к нему; шипя и искрясь, полилась влага в стаканы.
- Ах, уйдет! уйдет квас! - закричали дети, увидав, как высоко поднялась пена.
Разлив вино по числу присутствующих, Каютин взял стакан и сказал:
- Господа, за здоровье Палагеи Ивановны!
- Нет, нет, за ваше скорое возвращение! - сказала Полинька краснея.
- Да, правда! - сказали все остальные.
- Желаю вам счастливого пути! - сказала Надежда Сергеевна.
- Желаю вам денег, - подходя к Каютину, сказала Ольга Александровна.
- Желаю вам… - и Карл Иваныч остановился, пристально посмотрел на Полиньку и договорил: - желаю вам воротиться к зиме.
Полинька взглядом поблагодарила доброго Карла Иваныча за такое великодушное желание.
- Ха, ха, ха! скоро, очень скоро! - заметил Каютин.
Полинька подошла к Каютину.
- Желаю вам, - сказала она нетвердым голосом, - веселой дороги и успеха во всех ваших предприятиях… чтоб вы были здоровы и веселы и не заб…
Полинька запила остальное. Каютин жадно слушал очаровательный и грустный голос своей невесты, которого предстояло ему не слышать, может быть, многие годы. Он обвел стаканом присутствующих, прощаясь со всеми и благодаря; глаза его остановились на Полиньке.
- Я сам себе желаю, - сказал он: - ну, да не скажу, чего я желаю…
И, выразительно посмотрев на Полиньку, он залпом выпил стакан до капли. Чтоб скрыть свое смущение, Карл Иваныч поднял пробку с полу и старался ее вставить снова в бутылку, удивляясь, что пробка так дурна.
- Уж смеркается, - заметила Надежда Сергеевна.
Все затихли и глядели друг на друга; казалось, ни у кого недоставало духу сказать: пора ехать. Каютин подошел к окну, заглянул в него и, обратясь к детям, сидевшим на окне, сказал дрожащим голосом:
- Ну, что? хотите ехать со мною, а? так собирайтесь: пора!
- Хотим, хотим! - радостно отвечали дети и, соскочив с окна, подбежали к матери, крича:
- Мы с дядей поедем!
- Полноте, он пошутил, - отвечала мать и обратилась к Каютину:
- В самом деле, не пора ли ехать?
- Надо сперва всем сесть! - заметила Надежда Сергеевна.
- Да, надо сесть! - повторил Каютин стараясь придать веселость своему голосу.
Полинька ничего не говорила; бледная, как смерть, она смотрела кругом в молчаливой тоске и машинально подражала движениям других. Все уселись. Каютину было так тяжело, что он через секунду же вскочил; все, крестясь, сделали то же.
- Ну…
И Каютин собрался с силами, подошел к руке Надежды Сергеевны и сказал умоляющим голосом;
- Прощайте, не оставьте Палагею Ивановну! Кирпичова успокаивала его и обещала как можно чаще навещать Полиньку.
Каютин подошел также к руке Ольги Александровны и, прощаясь, тоже просил о Полиньке.
- Прощай, дядя, прощай! - цепляясь за пальто Каютина, кричали дети и протягивали ему губы. И Каютин, приподняв каждого из них, крепко поцеловал детей: ему было невыносимо грустно расставаться со всем, что любила Полинька.
- Карл Иваныч, прощайте! - сказал Каютин, голос которого все больше и больше слабел.
Карл Иваныч стоял с узлами, которые готовился уложить в телегу.
- Прощайте! - отвечал он и не знал, как подать руку: обе его руки были заняты.
Каютин обнял его, крепко поцеловал и шепнул ему на ухо:
- Ради бога, не уезжайте с этой квартиры, не оставляйте ее одну.
- Как можно! как это можно!
И Карл Иванович побледнел при одной мысли переехать на другую квартиру.
Время настало проститься с Полинькой, которая с каким-то странным равнодушием глядела на прощанье; она, казалось, не верила своим глазам и ушам.
- Палагея Ивановна, проща…
Но у Каютина опять недостало голоса. Он нагнулся поцеловать ее руку; слезы брызнули из его глаз, и он долго, долго, не отрывал своих губ от руки Полиньки. Сначала Полинька вспыхнула, потом снова побледнела, глаза ее наполнились слезами, она нагнулась ему на плечо и тихо зарыдала. Каютин начал ее целовать, они его: они все забыли; слезы их смешались; ни клятв, ни слов не было; одни взгляды, но они так страшны были, что все прослезились, а Карл Иваныч, весь бледный, тяжело дыша, бросив узлы и не помня себя, ходил около прощающихся. Вдруг Полинька опомнилась, отскочила от Каютина, покраснела и, вытирая слезы, с принужденной улыбкой сказала:
- Пишите… не забудьте ваш адрес прислать.
Каютин был страшно расстроен; он расстегнул пальто, снова застегнул его.
- Слышали? адреса не забудьте! - повторила Полинька.
- Не забуду; вы, пожалуй, будете просить, чтоб я вашего адреса не забыл, - смеясь сквозь слезы, сказал Каютин и пошел к дверям; все за ним последовали… В телеге все уже было уложено Карлом Иванычем, Хозяйка, подбоченясь, стояла у ворот и радостно смотрела на печальное лицо Полиньки.
- Прощайте, Василиса Ивановна! - сказал Каютин. - Не обижайте Палагею Ивановну: я вам подарочек привезу.
- Благодарю, - отвечала хозяйка, - я не такая, чтоб кого обидеть!
- Ну, хорошо ли вам? - спросил Карл Иваныч, когда Каютин, еще раз перецеловав всех без церемонии в губы, влез в телегу.
- Славно! точно в кабриолете.
- Кисет взяли? - спросила Полинька.
- Взял: вот он!
И Каютин подкинул кисет, висевший на пуговице его пальто.
- Все ли взяли! не забыли ли чего? - спросила Надежда Сергеевна.
- Кажется, все! - отвечал Каютин.
- Прощайте! - вдруг закричал Доможиров, высунув свою голову в белом колпаке из форточки. - Поздно едете; засиделись, пора, пора!
- Да, пора, прощайте!
Каютин протянул руку Полиньке и, пожав ее, тихо сказал:
- Полинька, дай мне еще раз поцеловать тебя…
- Ах, как можно - на улице!
И она отскочила от телеги, опасаясь, чтоб Каютин не исполнил своего желания.
- Ну, пошел! - гаркнул Доможиров из окна.
Ямщик ударил кнутом, и телега покатилась. Все это сделалось так неожиданно, что все закричали: "стой!", а Каютин упал и барахтался в сене. Доможиров хохотал, как сумасшедший. Из окон соседних домов повысунулись головы и с любопытством смотрели… Полинька и Карл Иваныч побежали за телегой, крича: "стой, стой!" Телега остановилась, и Каютин, весь в сене, снова сидел на чемодане. Его опять все окружили и начали по-прежнему прощаться.
- Ну, Полинька, не плачь; давай смеяться, а то я все буду думать, что я тебя в слезах оставил, - говорил Каютин, перевесившись из телеги и отрывая ее руки от лица.
- Ну, хорошо, я не буду! - И Полинька вытерла слезы и, обмахиваясь платком, улыбалась.
- Прощайте, Карл Иваныч, не забудьте, о чем я вас просил.
- Все помню, все…
- Прощайте, Надежда Сергеевна! прощайте, Ольга Александровна! дети, прощайте! Ну, пошел! - скомандовал Каютин ямщику и отчаянным голосом закричал: - Полинька, прощай!
Стук телеги заглушил его крик. Полинька побежала было за телегой, но силы ее оставили; она тоскливо глядела на Каютина, который повернувшись к ним, махал платком и что-то кричал. Пыль, сливаясь, застилала его; стук становился все тише и тише и, наконец, смолк. Полинька все еще глядела и махала платком; но когда телега превратилась в едва заметную точку, Полинька кинулась на плечо Надежды Сергеевны и горько заплакала. Никакие утешения не могли остановить ее тоскливых рыданий. Наплакавшись, она пошла домой в сопровождении своих гостей. Печальна была их беседа; какой бы разговор ни начинали они, все не клеилось; наконец Надежда Сергеевна собралась домой и уговаривала Полиньку итти к ней ночевать, но Полинька отказалась: ей хотелось плакать на свободе. Оставшись одна, она кинулась на диван и дала волю своим слезам, ночь провела она без сна и все плакала. Карл Иваныч также не спал: он сидел под своим окном, с глазами, неподвижно устремленными на одну точку, и лицо его то покрывалось смертной бледностью, то вспыхивало. Он отчаянно жал свою голову в руках, иногда тихо начинал свою обычную песню; но слезы мешали ему, и, склонив голову на окно, он громко рыдал. Стало рассветать; утренний воздух освежил его бледное лицо; он запер окно и скрылся. Солнце ярко светило в комнату Полиньки, а она еще спала; проснувшись она осмотрела свою комнату, будто припоминая что-то, потом подошла к окну, подняла стору, но вдруг быстро опустила ее, увидев на окне квартиры Каютина билет: "Отдается комната с отоплением". Полинька небрежно оделась - не так, как прежде! - взяла свою работу с окна и села к нему спиной. Она стала шить, но слезы мешали ей… и, облокотясь на стол, Полинька тихо плакала.
Часть вторая
Глава I
Неожиданный гость
Пять часов вечера. Девица Кривоногова, неизменно рыжая и краснощекая, сидит в своей кухне перед кипящим, ярко вычищенным самоваром и усердно потчует чаем своего желанного гостя Афанасия Петровича Доможирова и его любезного сына. Катя и Федя притаились в углу и жадно наблюдают, как красноухий Митя, тоже в халате, как его родитель, раздвинув ноги и нагнувшись к столу, с шумом втягивает в себя горячий чай с блюдечка. Лицо хозяйки сияет удовольствием. Она посматривает то на Доможирова, то на Митю с такой лукавой улыбкой, что, не будь она так полна, ее можно бы сравнить с русалкой. Но простодушный Доможиров ничего не подозревает: он спешит утолить жажду, возбужденную послеобеденным сном, и оканчивает уже шестую чашку вприкуску.
- Уж что ни говорите, Афанасий Петрович, - говорит девица Кривоногова, - а ваша квартира околдована! Ну, на что похоже? с неделю как билет прибит, сколько перебывало народу, а ни с кем не сошлись.
- Никто такой цены не дает, матушка Василиса Ивановна, а знаете, как-то не хочется спустить.
- Вот то-то дело холостое! Право, Афанасий Петрович, вам бы пора хоть для сынка в доме порядок завести. Да и вы, - хозяйка бросает на своего гостя кокетливый, взгляд, - какой же вы старик? посмотрите на себя.
Доможиров улыбнулся и случайно взглянул на самовар: на выпуклой, лоснившейся поверхности его отражалась такая безобразная фигура, что Доможиров скорчил гримасу, чтоб увериться, точно ли то было его отражение; к ужасу его, и безобразная фигура сделала такую же гримасу. Доможиров отвернулся и плюнул.
- Ну, какой я жених? - сказал он с досадой. - Куда мне думать о хозяйке?
- Эк, заладил одно: стар да стар! Кому же, как не старику, и нужна хозяйка?
- Моя Мавра все сможет сделать, - заметил Доможиров и с умышленным стуком опрокинул чашку; но разгоряченная хозяйка не заметила, что гостю следует налить еще.
- А, небось, квартиру не сумеет отдать? - возразила она с презрительной гримасой.
- Да разве кто может отдать квартиру, когда жильцы не дают настоящей цены?
- Да я, например, - гордо отвечала хозяйка.
Доможиров с удивлением посмотрел на нее.
- Почем ходила квартира сначала? - спросила она,
- Девятнадцать рублей в месяц, - проворно отвечал Доможиров.
- А потом?
- Двадцать пять.
- Ну-с, а когда вы набавили?
- Повздорил сначала; а дал.
- А знаете ли, почему вам дали так дорого?
- Потому что квартира хорошая.
- Скверная! - с жаром возразила хозяйка. - Да, сердитесь не сердитесь, мне все равно. Я люблю правду, Афанасий Петрович! Не будь моей красотки, так ваша квартира никогда бы больше девятнадцати рублей не ходила… Так и быть, я вас научу…
- Научите, матушка Василиса Ивановна.
- Вы сбавьте цены сначала да отдайте холостому… слышите: холостому, а не женатому! Станет торчать у окна, как прежний, так и набавьте! Сердечко заноет, так все даст.
Доможиров с благоговением слушал хозяйку.
- А что вы думаете, - сказал он радостно, - и вправду так!.. Она такая красивая: жаль только: похудела, как женишок уехал.