Он шел по улице, влюбленный в Инну Николаевну и в то же время полный недоумения и жалости. И ему хотелось быть ее другом, бескорыстным и верным, перед которым она открыла бы свою душу. Для него не было сомнения, что она несчастна. И этот ничтожный муж, и эти ничтожные молодые люди, которых он только что видел, и эта фамильярность, с которою обращались с ней, подтверждали его заключение. Он испытывал чувство ревнивого негодования, и перед ним, совсем не знавшим женщин, Инна Николаевна являлась в образе какой-то богини, попавшей в среду пошлости и не знающей, как из нее выбраться. О, с каким восторгом сделался бы он ее рыцарем!
Так мечтал Никодимцев, и когда у Донона встретился с одним своим коллегой, который конфиденциально повел речь о том, что Григория Александровича на днях назначат товарищем министра, Никодимцев так равнодушно отнесся к этому сообщению, что коллега удивленно на него взглянул и решил, что Никодимцев необыкновенно лукавый и скрытный человек,
А будущий товарищ министра, вернувшись домой, вместо того чтобы приняться за дела, ходил взад и вперед по кабинету, думая об Инне Николаевне и о завтрашней встрече с ней и припоминал ее слова, взгляды, лицо, голос и ни о чем другом не мог и не хотел думать.
Только поздно вечером он сел за свой большой письменный стол, заваленный книгами, брошюрами и делами в папках, достал из туго набитого портфеля кипу бумаг и принялся за работу, прихлебывая по временам чай.
В числе бумаг, которые рассматривал сегодня Никодимцев, была и объемистая объяснительная записка об учреждении акционерного общества для эксплуатации на особых монопольных условиях казенных лесов. В этом деле негласное участие принимал Козельский. Он написал записку и возлагал на это дело большие надежды, тем более что в числе участников были два лица, хотя и не денежные, но очень влиятельные, заручившиеся уже обещаниями и, казалось, весьма ценными, о том, что дело это пройдет.
Никодимцев прочел на записке надпись, сделанную карандашом: "Прошу скорее рассмотреть и дать заключение", и стал читать записку, делая на полях ее отметки красным карандашом; чем дальше он ее читал, тем красный карандаш энергичнее и чаще гулял по полям, лицо Никодимцева делалось серьезнее и строже, и в темных острых глазах появлялось по временам негодующее выражение. И когда наконец он окончил чтение и увидел между подписями нескольких известных коммерческих тузов две титулованные фамилии, его губы сложились в насмешливо-презрительную улыбку,
- Хороши эти Рюриковичи! - произнес он.
И вслед за тем написал на записочке своим твердым и четким почерком длинное заключение, в котором на основании данных и цифр вполне доказывал, что устройство акционерного общества на особых условиях вредно для казны, грозит полным истреблением лесов и имеет целью не государственные интересы, "как часто упоминается в записке", а исключительно личные интересы господ учредителей, "беззастенчивость которых в этом деле воистину изумительна".
И с удовлетворенным чувством порядочного человека, сознающего, что помешал дурному делу, Никодимцев подписал свою фамилию, положил записку в портфель и принялся за другие бумаги.
Старый слуга Егор Иванович, живший со своей женой, кухаркой, у Никодимцева десять лет, поставил на стол уж четвертый стакан чая и спросил:
- Будете еще пить, Григорий Александрович?
- Не буду, Егор Иваныч.
- Так я спать пошел.
- Идите.
- А вы не очень-то занимайтесь. Нездорово! - по, обыкновению, сказал Егор Иванович. - Дел-то всех не переделаешь! - прибавил он и остановился у дверей.
- Я лягу сегодня пораньше.
- Вы только обещаете, а смотришь, до утра сидите, а в десять часов уже на службу. Так и не досыпаете, Это какая же жизнь?
- Жизнь невеселая, Егор Иваныч.
- Сами такую себе устроили. И все одни да одни.
- Да… Один! - уныло протянул Никодимцев, и перед ним мелькнул образ Инны Николаевны.
- А вы бы женились. Вот и не одни были бы.
Никодимцев усмехнулся.
- Поздно, Егор Иваныч.
- И вовсе не поздно… Вы очень скромно о себе понимаете… Да за вас лучшая невеста пойдет. Слава богу, место какое… и генералы.
- Так, значит, не за меня, а за генерала пойдет…
- Вот вы всегда что-нибудь такое скажете подозрительное… Покойной ночи, Григорий Александрович!
- Покойной ночи.
- В котором завтра будить?
- В девять.
- Слушаю-с.
Слуга вышел, но тотчас вернулся.
- Виноват. Забыл карточки подать, что оставили сегодня гости! - сказал Егор Иванович. И, положив на стол несколько карточек, прибавил: - А граф Изнарский все дознавались, когда вас можно застать дома по делу.
Никодимцев не знал графа Изнарского и понял, что это был один из учредителей, подписавший только что рассмотренную записку.
- Что ж вы ему сказали? - спросил он.
- Обыкновенно, что. Генерал, мол, по делам дома у себя не принимает. Пожалуйте в департамент. Однако граф настаивали и десять рублей предлагали. Ну, я вежливо отклонил и сказал, что мы этим не занимаемся.
- А он?
- Завтра хотели приехать. Как прикажете?
- Конечно, не принимать!
Егор Иванович ушел.
Никодимцев просмотрел с десяток карточек, в числе которых была и карточка Козельского, и погрузился в бумаги.
II
На другой день, в час без четверти, Никодимцев обходил залы выставки, но на картины не смотрел, а искал среди посетителей Инну Николаевну. Он поднялся наверх - нет ее и там. Тогда Никодимцев спустился в первую залу и присел на скамейке около входных дверей, взглядывая на приходящих посетителей.
Он взглянул на часы. Было четверть второго, а Инна Николаевна не появлялась.
"Верно, не приедет!" - подумал он.
И при этой мысли сердце его сжалось тоской, и его оживленное ожиданием лицо омрачилось. И светлая зала показалась ему вдруг мрачною. И публика - тоскливою. И картины точно подернулись флером.
А он-то, дурак, спешил! Даже из департамента уехал в первом часу, не дослушав, к изумлению вице-директора, его доклада и поручив ему председательствовать за себя в одной из комиссий, заседание которой назначено в два часа. И, заметив почтительно-изумленный взгляд вице-директора, не без досады подумал:
"Изумляется… Точно я не могу уехать… Точно у меня не может быть своих дел! И как бы он ошалел, если б узнал, какие эго дела".
И, принимая серьезный вид, торопливо проговорил:
- Быть может, я попозже приеду… Тогда вы окончите доклад. Надеюсь, ничего экстренного?
- Ничего, ваше превосходительство.
- А если министр потребует меня - скажите, что в пять часов буду. И если спросит о записке, в которой хотят истребить казенный лес, - подайте ее министру. Там написано мое заключение… До свидания.
И директор департамента, словно школьник, вырвавшийся на свободу, торопливо вышел из своего внушительного кабинета, почти бегом спустился с лестницы, встретил такой же изумленный взгляд и в глазах швейцара и, выйдя на подъезд, кликнул извозчика и велел как можно скорее ехать домой. Там он тоже поразил Егора Ивановича и своим появлением, и приказом скорее подать черный сюртук, и торопливостью, с которой он одевался, и заботливостью, с которой он расчесывал свою черную бороду и приглаживал усы…
- Уж не предложенье ли делать собрались, Григорий Александрович? - заметил, улыбаясь, Егор Иванович.
Никодимцев весело рассмеялся, и, приказав подать шубу, почти бегом пустился с лестницы, и всю дорогу до выставки торопил извозчика, и по приезде дал ему целый рубль.
* * *
"Не приедет, не приедет!" - грустно повторил про себя Никодимцев и направился к выходу на площадку, где расставлены были скульптурные произведения.
Несколько минут он смотрел на лестницу. Инны Николаевны не было.
Никодимцев потерял всякую надежду и, грустный, стал рассматривать скульптурные произведения. "Спящий ребенок" заинтересовал его, и он засмотрелся на изящную художественную работу.
И как раз в ту минуту, когда Никодимцев не думал об Инне Николаевне, около него раздались тихие шаги по мраморному полу и потянуло ароматом духов.
Никодимцев повернул голову и увидал ту, которую ждал.
Он вспыхнул от радостного волнения и низко поклонился. Она протянула ему руку, веселая, улыбающаяся и очаровательная в своей изящной шляпке.
- И вы соблазнились выставкой. Давно здесь?
- Около получаса.
- И все еще скульптуру смотрите? До картин еще не дошли? - с едва уловимой насмешливой ноткой в голосе спрашивала Инна Николаевна.
- Не дошел.
- Так, быть может, посмотрим картины вместе? Вы, конечно, знаток в живописи, а я мало в ней понимаю.
Никодимцев снова покраснел, когда выразил свое согласие. Но он скромно прибавил, что далеко не знаток, хотя и любит живопись, и предложил Инне Николаевне начать осмотр с мрамора.
- А вам разве не надоест еще раз смотреть?
- Нисколько!
Его просветлевшее радостное лицо и без слов говорило Инне Николаевне о том, как рад он быть вместе с нею. И эта новая победа доставляла ей не одно только тщеславное удовольствие женщины, избалованной поклонниками. Она чувствовала, что Никодимцев серьезно ею увлечен, и это сознание было ей приятно.
И Инна Николаевна сказала ему:
- А ведь я очень рада, что встретила вас здесь так неожиданно! - с лукавым кокетством прибавила она.
- А как я рад, если б вы знали! - горячо воскликнул Никодимцев. - Ведь я пришел на выставку, чтоб вас увидать! - неожиданно прибавил он и смутился, сам удивленный тому, что сказал.
- И вас не остановил вчерашний визит?..
- Напротив…
- Ну, вот мы и обменялись признаниями в симпатии друг к другу… Теперь показывайте мне выставку, Григорий Александрович!
Они начали осмотр. Никодимцев, счастливый и радостный, забывший про свой департамент, обращал внимание своей спутницы на то, что казалось ему хорошим, и объяснял, почему это хорошо. У некоторых картин они стояли подолгу, и Никодимцев с удовольствием заметил, что у Инны Николаевны есть художественный вкус и понимание красоты.
Одна небольшая, хорошо написанная картина, представлявшая собой молодую, красивую женщину и молодого мужчину, сидящих на террасе, видимо чужих друг другу и скучающих, обратила особенное внимание Инны Николаевны. Она спросила своего спутника, как называется эта картина.
- "Супруги"! - отвечал Никодимцев, заглянув в каталог.
- Я так и думала!.. Взгляните, как обоим им скучно, а они все-таки сидят вдвоем… Зачем?
И Никодимцев заметил, как омрачилось лицо молодой женщины и какое грустное выражение было в ее глазах.
- Зачем? - повторила она. - Как вы думаете, Григорий Александрович? А впрочем, что ж я вас спрашиваю? Вы, вероятно, не могли бы быть в положении этого мужа… У вас ведь взгляд на брак другой… Я помню, что вы говорили…
- Но одинаково можно спросить: зачем и она сидит? - взволнованно сказал Никодимцев.
- Уйти? Как это легко говорится и пишется в романах. А может быть, ей нельзя уйти.
- Почему?
- А потому, что некуда уйти… Быть может, отец и мать этой итальянки обвинили бы дочь, что она ушла из такой виллы… И они правы, с своей буржуазной точки зрения.
- Но разве…
- Знаю, что вы хотите сказать! - перебила Инна Николаевна. - Вы хотите сказать, что лучше идти в продавщицы, чем жить с нелюбимым человеком… Не правда ли?
- Правда.
- А может быть, она уж так испорчена жизнью…
- Не может этого быть! - в свою очередь порывисто перебил Никодимцев. - Вы клевещете на эту женщину… Посмотрите: какие у нее глаза…
Инна Николаевна горько усмехнулась. Между бровями появилась морщинка.
- А посмотрите, какой у ней бесхарактерный рот… какая ленивая поза!.. Она, наверное, безвольная женщина, готовая от скуки не быть особенно разборчивой в погоне за впечатлениями… А эта терраса с вьющимся виноградом и морем под ногами так хороша! Быть может, эта женщина ни на что не способна, изверилась в себя и так привыкла к удобствам и блеску жизни, что никуда не уйдет и все более и более будет вязнуть в болоте… И, пожалуй, уйти ей - значит совсем погибнуть… Кто знает? А может быть, у нее есть дети, которые мешают уйти, если муж не отдаст детей… И все это вместе… И мало ли что может быть! Это канва, по которой можно вышивать какие угодно- узоры…
Никодимцев слушал, затаив дыхание.
- И знаете ли, какой я вопрос себе задаю, глядя на эту картину? - продолжала она возбужденным прерывистым шепотом.
- Какой?
- Зачем эта женщина вышла замуж за человека, с которым, вероятно, стала скучать тотчас же после замужества… Да, верно, и невестой скучала…
- Вы думаете? - почему-то радостно спросил Никодимцев.
- Уверена… По крайней мере так должно быть, судя по лицам этих супругов… У нее все-таки неглупое и не пошлое лицо… Есть что-то в нем такое, напоминающее об образе божием… Она, быть может, и смутно, но задумывается иногда не об одних только шляпках… А он? Что за красивое и в то же время пошло-самодовольное и грубое лицо… Я не выношу таких лиц!
"И, однако, вчера только такие и были!" - невольно вспомнилось Никодимцеву.
- Так почему же, по вашему мнению, она вышла за такого человека замуж?
- А как выходят часто замуж! Немножко иллюзии, немножко жалости к влюбленному человеку, немножко желания быть дамой и много… много легкомыслия. И вдобавок полное непонимание изнанки брака… Однако… мы зафилософствовались… Если у каждой картины мы так долго будем болтать, то не скоро осмотрим выставку…
Они пошли дальше…
- Вы не устали ли? - заботливо спросил Никодимцев после того, как были осмотрены все нижние залы.
- Ужасно!
- Так что ж вы не сказали? Присядемте скорее…
- Но я боюсь вас задержать… И то я вас задержала, а вам, верно, нужно на службу… Вы, говорят, образцовый служака…
- Да, говорят… Но… Вот диван свободный… Садитесь, Инна Николаевна.
Они сели.
- Так какое "но"? - спросила Инна Николаевна.
- Мне хоть и надо на службу, а я сегодня не поеду.
- И не будете раскаиваться потом?
- Я раскаивался бы, если б не был сегодня на выставке…
- И вы мастер говорить любезности, Григорий Александрович?.. Это нехорошо. Я в самом деле возгоржусь и подумаю, что вам со мною не скучно болтать.
- Я очень редко лгу, Инна Николаевна! - серьезно промолвил Никодимцев.
Несколько минут оба молчали. Инна Николаевна с любопытством взглядывала на Никодимцева и не раз перехватывала его восторженные взгляды.
- Я отдохнула. Идемте! - наконец сказала она.
Они осматривали залы верхнего этажа и, останавливаясь у картин, обменивались впечатлениями. Инна Николаевна не раз удивляла Никодимцева своими тонкими замечаниями, и он снова подумал, как такая умная женщина могла принимать таких молодых людей, каких он видел у нее.
И он спросил:
- А вы вчера так и не поехали на тройке?
- Нет! - слегка краснея, отвечала молодая женщина. - Надоели эти компании… И публика, которую вы вчера видели, не особенно интересна… Это все товарищи мужа. Но, знаете ли, нельзя быть очень разборчивой в знакомствах… Иначе останешься совсем без людей! - словно бы оправдывалась молодая женщина. - А вы, говорят, совсем отшельником живете?
- Почти.
- И не скучаете?
- Не скучал.
- А теперь?
- Иногда чувствую свое одиночество…
- Так, значит, я ошибаюсь, считая вас счастливым человеком?
- Счастливых людей вообще мало, Инна Николаевна!
- Быть может, вы очень требовательны… Все или ничего?
- Пожалуй, что так. А вернее, что я проглядел жизнь…
- Лучше проглядеть, чем испортить и себе и другим! - раздумчиво проговорила Инна Николаевна.
Было около пяти, когда они уходили с выставки.
- Спасибо вам, Григорий Александрович! - горячо проговорила Инна Николаевна.
- За что? - смущенно спросил Никодимцев.
- А за то, что я видела выставку… Прежде я бывала на выставках и не видала их. Вы научили меня смотреть картины.
Сияющий от радости, Никодимцев проговорил, подавая Инне Николаевне ротонду:
- Благодарить должен я, а не вы, Инна Николаевна… Я обрел понимающего товарища.
Они вышли на подъезд. Никодимцев кликнул извозчика.
- Надеюсь, до свидания и до скорого? - сказала молодая женщина, протягивая ему руку.
- Если позволите…
- Охотно позволю! - просто и без всякого кокетства говорила Инна Николаевна. - И когда соскучитесь в своем одиночестве и захотите поболтать - приезжайте. Около восьми вечера вы застанете меня всегда дома… Быть может, и завтра увидимся… На "вторнике" у папы?
Никодимцев сказал, что непременно будет. Он усадил Инну Николаевну в сани и еще раз низко поклонился.
Ехал он в департамент, чувствуя себя счастливым при мысли, что Инна Николаевна отнеслась к нему дружелюбно и что он завтра ее увидит.
И солидный департаментский курьер и солидный вице-директор были несколько удивлены, когда увидали обыкновенно сдержанного и серьезного директора оживленным, веселым и словно бы помолодевшим, и решили, что его превосходительство получил новое блестящее назначение.