- Стерлядь есть, пассажира нет! - угрюмо отвечает белый меланхолик. - Кончили стерлядей есть! "Не по делам", говорят. Порционную за 55 копеек спрашивают. Порционные есть. Хорошими служить не могу!
- На пристани взять надо!
Повар только безнадёжно машет рукой:
- К нам, к пароходу, хороший рыбник и не подъезжает! Мелкоту берём! Хорошего товара не едят!
- Да что же, дорога, что ли, стерлядь?
Повар презрительно усмехается:
- Какое там дорога? За три целковых такую подам, - в Москве двадцать пять заплатить надо. А только и три рубля ноне всякому тяжко. "Не по делам - быть, - милый"!
Зато все первоклассные парижские рестораторы объявили, что с этой зимы они будут угощать почтенную интернациональную публику:
- Знаменитыми русскими стерлядями и знаменитыми русскими судаками!
В Cafe de Paris повалит пар от янтарной ухи, в Armenonville’е понесут на блюдах аршинных стерлядей, облитых красным томатовым соусом.
Строятся, говорят, специальные вагоны бассейны, чтоб возить наших стерлядей в Париж живыми.
И газеты будут радоваться и ликовать и славословить:
- Новый предмет отпускной торговли! Расчётный баланс будет ещё лучше!
Странная это радость!
Это всё равно, что человек сегодня продал бы с себя на толкучке сюртук, завтра жилет, послезавтра самые панталоны, - да ещё радовался бы:
- Ах, какую я оживлённую торговлю веду!
Печалиться, казалось бы, скорее следовало, что нам даже трёхрублёвая стерлядь самим не по карману!
- Ну, - говорит опечальный пассажир, - дай хоть икры свежей, что ли!
Повар снова мнётся:
- Икрой тоже похвалиться не могу! Настоящей икры нету. Платим дорого - два, два с полтиной фунт - сами. Но настоящей икры нету. Настоящую икру немец с французом да англичанин едят! Вся икра из Астрахани на Вену идёт!
Зато в Париже нет теперь ресторана, где бы не было отличной свежей "русской икры", и нет мало-мальски сносного парижанина, который не лакомился бы ею перед завтраком.
Тоже в расчётном балансе статья!
Да что стерляди, что икра! Предмет всё-таки хоть и не большой, но роскоши.
- Яиц всмятку дайте! - тоскливо приказывает пассажир.
Яйца тухлые.
- Теперь, извините-с, - говорит официант, - от Ярославля до Астрахани нигде хороших яиц не найдёте! Яйца идут за границу. Прасолы весь хороший товар для заграничных покупателей скупают. А на месте остаётся брак.
- Что ты, братец, врёшь? Как так, кроме тухлых, яиц нет?
Вы на пристани подходите к бабе:
- Хороший товар?
- Где уж хорошу-то быть? - простодушно отвечает баба. - Хорошо-то яичко нынче немец ест. К нему возят. Так товаром, который залежался, торгуем!
И ест вся Волга "брак всмятку".
Если вы будете в Париже, рекомендуется вам зайти в "Русскую торговую палату".
Она помещается на rue de la Paix, где все шикарные портнихи, где шныряют все самые шикарные кокотки.
Это приятно.
В палате заседает премилый народ, который может рассказать вам все парижские новости: кто вчера ужинал у Максима, с кем такая-то живёт и почему такой-то такую-то бросил.
"Русская торговая палата" получает казённую субсидию и выпускает отчёты о "деятельности":
"Такой-то член палаты получил почётного легиона. Тому-то дан с бантом, а тому на шею".
В торговом отделе отчёта из года в год восхваляется всё одна и та же заслуга палаты перед отечеством:
"Палата занялась яичным вопросом. Благодаря деятельности палаты, развился отпуск яиц из России".
И палата с гордостью добавляет в конце статьи:
"Новый предмет экспорта отлично отразился на итогах нашего расчётного баланса".
Каждый год, когда публикуются цифры расчётного баланса, этот день бывает днём радости и ликования:
- Цифра вывоза - показатель процветания страны. Мы всё вывозим и вывозим!
Забывается при этом, что вывозится не избыток, а последнее. Мы молимся этому божеству, которое называется "расчётным балансом".
Каких-каких жертв мы не приносим! Питаемся тухлыми яйцами, чтоб свежие продать за границу, отказываемся от лакомого куска, чтоб полакомились иностранцы, едим хлеб с мякиной, чтоб хороший хлеб весь продать.
Приносим жертвы и ещё радуемся.
Что уж совсем забавно!
Мне кажется, что день, когда опубликовываются цифры расчётного баланса, справедливее должен был бы быть днём всеобщей печали.
Плакать в такой день приличнее, чем предаваться веселью.
И чем громче, чем крупнее цифра нашего вывоза, тем глубже, сильнее и искреннее должна быть общая печаль.
Это будет логичнее.
Ведь это значит:
- Другие будут есть, а не мы!
После Нижнего (Трагедия)
Действующие лица:
Аркадий Счастливцев, актёр и пеший путешественник.
Тит Титыч Брусков, московский 1-й гильдии купец, мануфактур-советник и тоже пеший путешественник.
Погорелая баба.
Действие происходит по совершённом окончании ярмарки в первых числах сентября.
Сцена представляет полотно Нижегородской железной дороги. С одной стороны выгоревший в прошлом году лес, с другой - выгоревшая в этом году деревня. Посредине дорога, называемая "Владимиркой". Вообще пейзаж неутешительный. Аркадий Счастливцев и Тит Титыч Брусков, с котомочками за плечами, идут по шпалам друг другу навстречу, сталкиваются и чуть не стукаются лбами.
Брусков. Аркашка?!
Аркадий (радостно). Как есть весь тут, Тит Титыч!
Брусков. Откуда и куда?
Аркадий. Из Москвы в Нижний. На сезон. А вы-с?
Брусков (со вздохом). А я из Нижнего в Москву!
Аркадий (с удивлением). Вы пешком?
Брусков (гневно). В спальном вагоне международного общества, в отдельном купе! Не видишь, что спрашиваешь?!
Аркадий. Нет-с… я так-с… Для моциона, мол, пешком идёте? Для здоровья то есть? Или по обещанию?
Брусков (мрачно). От протестов!.. Сядем, Аркадий!
Аркадий. Где же-с?
Брусков. Обгорелых пней-то мало? Чего-чего… (Садятся.) На что, брат, поедешь? Когда в кармане, вместо денежных знаков, - документ. А на том документе написано: "Ходил я, нотариус, но дома его не нашёл"… Вот и весь мой вид! А как я в своё время жил!
Аркадий. Хорошо-с?
Брусков (воодушевляясь). Как я кутил! Как я кутил! Дым по ярмарке коромыслом шёл! Арфисток в шампанском купал, - по сто рублей платил, чтоб лезла. Стрюцких заставлял живым стерлядям головы откусывать. Официантам морды французской горчицей, первый сорт, мазал. С Откоса куплетистов турманом пускал и за разорванные фраки наличными платил! (С вдохновением.) Сижу я раз у Барбатенки. Помнишь? Только было в градусы вошёл, в зеркало бутылкой Ледеру нацелился, а Николай Густавович, - полицеймейстер в Нижнем был, - тут как тут. Положил это он мне руку на плечо. "Ты, - говорит, - у меня, - говорит, - давно на примете, - говорит". (Утирая слезу.) Вспомнить лестно! А ныне? Лишён! Всего лишён! С товаром и без денег! По шпалам иду! Каково это: с купеческой-то душой да по шпалам!
Аркадий. Нынче, действительно, Тит Титыч, такого оживления на ярмарке нет!
Брусков (махая рукой). Какая ярмарка! Канитель!
Аркадий. Нынче и арфистки уж нет! Воспрещена!
Брусков. И хорошо, что воспрещена! Для неё же лучше! Всё одно, по таким делам с голода бы сдохла! И в шампанском бы нынче не выкупали! Так бы и ходила ярмарку не мытая.
Аркадий. Нынче, Тит Титыч, везде нравственность вводят. Нынче о нравственности большое попечение имеют!
Брусков (сердясь). Нравственность! Нравственность! А ежели по векселям не платить, - это нравственно? Нет, ты мне по векселю в срок заплати! Вот это я понимаю - нравственность! Скоро вот совсем денежных знаков ни у кого не будет, - все поневоле станут нравственны. Нравственность!.. (После паузы.) Ты вот что, Аркадий… Я хотел тебе сказать… Помнится мне, мы с тобой в последний раз на ярмарке у Наумова в гостинице встретились…
Аркадий. У Наумова, как же, в двухсветной!
Брусков (басом). Ты у меня тогда сто рублей занял. До завтра, на честное слово!
Аркадий (беспечно). Всё может быть-с!
Брусков (глядя в сторону и тихо). Так не можешь ли хоть ты… в счёт долга… немного… по пятаку за рубль…
Аркадий (весело смеясь). Нашли, Тит Титыч, у кого спрашивать! Какие же у актёра могут быть деньги? У актёра теперь марки, а не деньги!
Брусков. И имущества у тебя никакого нет?
Аркадий. Какое же у меня может быть имущество? Узелок с фарсами. С французского, с немецкого, - вообще русские пьесы. Так они гроша медного не стоят.
Брусков (со вздохом). Так! Ни денег ни имущества! (Еще раз вздыхая.) Современно и в порядке вещей!
Аркадий. А у вас, Тит Титыч, в узелочке что?
Брусков (хлопая по узелку рукою). Векселя. Протестованные!
Аркадий (беспечно). И охота вам такую дрянь с собой носить!
Брусков. Всё-таки иногда от скуки хоть векселя почитаешь! Имена-то какие под ними! Имена-то!
Аркадий. Не платят?
Брусков (мрачно). Кто нынче платит!
Аркадий. Завели нынче, Тит Титыч, пренеприятную манеру не платить денег! Всё больше громкими словами отделываются! Громких слов сколько хочешь, а денег ни сантима. Вот хоть бы наше дело взять! В старину было куда проще. Актёр ты, - и говорят про тебя: "актёрствует", купец - "купечествует", военный - "воюет". А теперь все "государственным служением" занимаются. Я вот в фарсе вторым комиком служу, по сцене, - извините меня, - без пьедесталов при всей публике хожу. А про меня на съездах, в комиссиях говорят: "государственным служением занимается!" Артист! Купец фабрику имеет, - "двигает промышленность, государственное служение!" Да что, Тит Титыч, купец! Газетчик, рецензент даже! На что последний человек! И про того теперь говорят: "Публицист! Государственное служение!" Хотя правов-то им, Тит Титыч, не дают! Нет, шалишь, брат, мамонишь, на грех наводишь! Нам дают, а им нет! Потому мы, актёры, тихие, а они в газетах лаются! И везде эти самые громкие слова. "Вы артист! Ваше дело - государственное служение!" А только денег при этом всё равно не платят. А я, Тит Титыч, так понимаю. Ежели я тоже государственным служением занимаюсь, так и пусть мне каждое 20-е число из казны жалованье платят! А громкими словами сыт не будешь!
Брусков (со вздохом). Насчёт громких слов ты правильно. Много нынче громких слов развелось. И у нас тоже. "Всеобщий кризис" или ещё "временно затруднительные обстоятельства", опять-таки: "неизбежные всеобщие жертвы". (Оживляясь.) Дозвольте! Жертву я очень даже хорошо понимаю! И завсегда жертву жертвовать готов. Такое дело купеческое. На приют там, либо на малолетних жуликов, либо на девиц, которые заблудящие. Пущай господа балуются! Я со своей стороны жертву от барыша завсегда принести готов и медаль получить тоже. Но помилте! Ежели миткаль - 4 с половиной копейки аршин! Это уж не жертва, а разорение!
Аркадий (с рассуждением). Не поймёшь, отчего это так плохо нынче у всех дела идут! Взять наше дело тоже! Ну, как тут театру существовать можно, когда все люди рецензентами поделались!
Брусков. Как все люди рецензентами?
Аркадий. Ей Богу-с! Приезжаем мы этим летом в город один с поездкой. Ждём публики. Приходит городской голова, - бесплатный билет пожалуйте: "Я рецензент, в местной газете пишу". Члены городской управы - рецензенты. Служащие контрольной палаты - сплошь рецензенты. "И должность, - говорят, - наша такая, контрольная, к рецензированью располагает!" И все по бесплатным билетам! Да что! Прокурор приходит: "Я в столичные газеты про вас рецензии посылаю!" А? Прокурор! Ему бы этих рецензентов сажать, а он сам занимается! Познакомился, наконец, с акцизным с одним. Один не рецензент в городе оказался. "Что бы, - говорю, - вам в театр сходить!" - "Вот ещё, - говорит, - я лучше в винт по маленькой сяду. Тут выиграть можно, а в театре что выиграешь? Заплатил за место, - пиши пропало. А что играли, я завтра в газетах прочту. Нынче столько рецензий пишут!" И точно! Взглянешь в газеты, - одни рецензии. Только про театр нынче и пишут! По-моему, даже непатриочно. Словно у нас, кроме театра, ничего в отечестве и достопримечательного нет! Ну, хорошо, однако! У нас потому дела не идут, что публики платной нету, все сплошь - один рецензент! А у вас?
Брусков (мрачно). У нас из-за мужика остановка. Мужик разбаловался, все привычки потерял! Старинные, дедовские, почтенные! Уж не говорю про наш, про мануфактурный товар! Не то, чтоб жене к именинам, как по закону следует, ситцу там или бумазеи на юбку купить, - рыбы сушёной и той по постам не ест!
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, это даже уж и грех!
Брусков. Известно, не во спасенье! Судак сушёный такой, что дай лавочному мальчишке, есть не станет, взглянуть мерзко, - и того не покупает! "Дорого-ста нам-ста, мы-ста о посте и без рыбки". Избаловался, ест что хочет, - и пользуется: такую дрянь жрать зачал…
Аркадий. По-моему, Тит Титыч, тут не иначе как тлетворные учения виноваты. Мужик, я так думаю, потому сушёную рыбу есть перестал, что, изволите видеть, за последнее время - вегетарианство…
Брусков. Да уж там что бы ни было, а только в эту ярмарку даже рыбой не расторговались. Никогда не было. Завсегда страна солёненькое любила. А ты, промежду прочего, этот разговор брось. Потому, по теперешним делам, о съестном говорить, - только слюна бьёт. Говори о чём-нибудь противном, - всё не так есть хочется. Поговорим, например, о лягушках. Ежели лягушку, к примеру, скатать, разрезать, - вот, небось, слякоть! Тьфу!
Аркадий (мечтательно). Лягушку, конечно, если разрезать, так слякоть, а только поесть всё-таки бы не мешало!
Брусков (входя в азарт). Хорошо бы теперь, Аркадий, соляночку из стерлядей…
Аркадий (потирая руки и визгливо). А к ней расстегайчики. И чтоб расстегайчики были с сёмушкой!
Брусков (сплёвывая). Можно и с сёмушкой. А за сим поросёночек, как ему по-поросячьему чину быть полагается - с кашкою. А в кашку мелко порубить яичек, да печёночки в неё, печёночки, да перемешать хорошенько! А сверху мозгов из кости кружочками!
Аркадий (чуть не плача). Тит Титыч! Перестаньте Христа ради! Слюна задушит!
Брусков (с решимостью, вставая). Идём!
Аркадий. Куда-с?
Брусков. Куда влечёт нас жалкий жребий наш. (Подходят к уцелевшей избе.)
Брусков (нараспев жалобно). Подайте, православные, странникам, актёру и купцу, мануфактур-советнику…
Погорелая баба (выглядывая из окна). Проходите, проходите, милые! Проходите, что ли-ча!
Аркадий. Тётенька! Подайте! Они вам на это вексель выдадут!
Погорелая баба. Бог подаст на вексель, милые, Бог! (Захлопывает окно.)
Брусков (мрачно). Слышал?
Аркадий (убито). Слышал.
Брусков. И никогда при мне вперёд этого слова не произноси. "Вексель"! А ежели когда захочешь произнести, так лучше сам пойди и удавись. Понял? Озверею и убью!
Занавес.
В Хересе
- C’est drôle ça! - сказал мой друг, полтавский помещик.
Русские за границей всегда говорят и думают на сквернейшем французском языке.
- Не угодно ли вам изъяснять ваши мысли по-русски? - предложил я.
Мы шли по душистым улицам Хереса, словно снегом усыпанным опавшими цветами белых акаций.
И когда поднимали головы, из тёмной зелени нам улыбались красные апельсины, которые болтались, словно зажжённые маленькие китайские фонарики среди ветвей.
- Это забавно! - перевёл свои мысли на русский язык полтавский помещик. - Я думал, это может случиться только с мухой. Вдруг, - я попал в Херес.
- Скверный каламбур!
Надо сказать, что только что перед этим мы посетили главную достопримечательность города, - погреба.
Погреба, где дремлет в колоссальных бочках великолепный херес.
Нам предлагали пробовать, и мы пробовали с добросовестностью обстоятельных туристов.
Пробовали Romano, Nectar.
Словно из живого тела кровь, нам доставали из глубины бочки пробу тёмно-алого, почти чёрного душистого москателя.
Мы пили эту густую кровь земли, дыша запахом мёда.
Мы пили.
И теперь чувствовали под ногами землетрясение.
- Зайдём в погребок, - сказал полтавский помещик, - чтоб я мог сидя изложить всё, что меня волнует!
- Зайдём!
И мы зашли в "venta", где рядами друг на друге покоились бочки, а над головой, словно сталактиты, спускались с потолка бараньи туши, налитые вином.
В одну из тех "ventas", где Дон Кихот, по колено в красном вине, сражался, поражая мечом туго налитые меха.
Струя хереса золотом сверкнула, когда открыли пробку бочки, и тихо затеплилась в стаканах тончайшего стекла.
- Ужасно! - воскликнул полтавский помещик. - Ужасно, до чего у нас нет национального самолюбия. У испанцев есть отличное национальное вино "херес". "Херес", который создаёт им всемирную славу, и они назвали в честь него "Хересом" город!
- Тысяча извинений и маленькая поправка. Вино названо по имени города, а не наоборот!
- Всё равно! Не прерывайте нить моих мыслей! У них есть вино "малага" - и город Малага! Во Франции славится "бордо", и есть город "Бордо". А у нас?
Полтавский помещик посмотрел на меня с презрением.
- Что за имена у наших городов? Есть город "Сапожок". Глупо! Есть даже город "Острог". Предосудительно! "Карасубазар". Невнятно! "Тамбов". Бессмысленно! Я вас спрашиваю, что такое: "Там! Бов! Там! Бов!" И нет города "Водки".
Он мрачно смотрел в бокал хереса.
- Наша водка знаменита во всём мире. Во всём мире её знают, хотя бы понаслышке. Мы славимся ею. Она знаменита не меньше хереса, не меньше бордо, - и уж куда знаменитее малаги! И нет города в честь неё. А есть город "Москва". Что такое "Мос ква!" Что это значит? Какое слово? Говорят, финское.
Он ударил кулаком по столу.