Дубровский позже не мог вспомнить, кто именно придумал этот план, но, судя по всему, это снова был Кузнецов. В восемь утра следующего дня они с Петькой, Савельевым и Николаем уже топтались в кустах у излучины дороги. В паре десятков метров от них был виден пост ГИБДД – единственный на всю окрестность. Дубровский слушал, как Петька с Кузнецовым в пятнадцатый раз обсуждают детали, и не мог поверить, что он, успешный московский юрист, действительно собирается принять участие в чем-то подобном.
За их спинами в соседнем подлеске были припаркованы "Жигули" Кузнецова, которые он бог весть как умудрился вывезти из Кистневки.
– Ну что? – спросил Кузнецов у Петьки. – Покажем сволочам?
Парень с восторгом закивал, а Дубровский хотел было сказать, что затея эта ему все-таки не по душе, но было уже поздно. В любом случае другого плана у них не было.
Они сели в машину – Кузнецов за руль, Петька рядом, а Владимир с Савельевым на заднее сиденье, – и, сделав петлю для разгона, и с ветерком понеслись в направлении поста. Когда они выскочили из-за поворота, Кузнецов прямо под носом у гаишников повернул так лихо, что машину занесло, а Владимир вцепился в спинку водительского кресла.
– Э-ге-гей! – завопил Петька, чуть ли не по пояс высунувшись из окна. – Не спи, замерзнешь!
Милиционер, до этого момента спокойно куривший на обочине, от изумления выронил окурок.
– Эй! Долин! – закричал он своему напарнику, который уже несся вниз по лестнице. – Лови его! Лови!
Милиционеры прыгнули было в патрульный "Форд", чтобы погнаться за наглецами, но Кузнецов упростил им задачу – он вывернул руль и, описав дугу, поехал обратно. За окном снова мелькнул пост ГИБДД.
– Гондоны! – издал восторженный вопль Петька. – Мусора!
В эту секунду Дубровскому показалось, что Кузнецов решил изменить план и сейчас собьет обоих милиционеров насмерть. Спасла сержанта Долина только молниеносная реакция его напарника, который успел отпрыгнуть сам, да еще и выпихнуть при этом своего товарища из-под колес "Жигулей".
– Стоять, твари! Назад, сказал! – милиционер схватился за пояс, желая, видимо, вытащить пистолет. Однако машина в этот момент покорно затормозила. Оторопевшие гаишники отступили к обочине, а Кузнецов опустил стекло и бодро спросил:
– Как выручка, мужики?
– Выйти из машины! Руки на капот! Все!
К удивлению милиционеров, Кузнецов тут же послушно вылез, а за ним – остальные. Все четверо встали в ряд у машины, а Кузнецов улыбался так, будто это был лучший день в его жизни. Владимир бы не удивился, если бы так оно и оказалось.
– Руки на машину! Копыта врозь! – сержант Долин был практически в истерике. – Кто орал?! Ты?! – он ткнул Петьку пальцем в грудь.
Второй гаишник тут же появился рядом, держа в руках автомат.
– Ах, ты, – прогудел он, замахиваясь. – Гнида малолетняя.
Дубровский испугался, что все вышло из-под контроля, как вдруг услышал тихий щелчок над ухом.
– Стоять, – отчетливо сказал Кузнецов, легко ткнув дулом пистолета в висок Долину. Тот онемел, захлопал губами и весь как будто уменьшился.
Савельев тут же вытащил с заднего сиденья ружье.
– На землю. Лёг. Лёг и спи, – произнес Кузнецов.
Долин с готовностью бросился в снег, будто только и ждал этой команды. Второй милиционер просто застыл – в глазах его была пустота, и он явно просто не понимал, что происходит. Петька забрал оружие обоих. Кузнецов, насвистывая что-то себе под нос, обыскал их карманы. У Долина нашлась стянутая канцелярской резинкой пачка купюр.
– Твои? – с недоброй улыбкой спросил Кузнецов.
– Чьи? – выдохнул Долин, уткнувшись носом в притоптанный снег.
– Кровью-потом заработанные? Засранец… – он кивнул Савельеву с Петькой, и те отправились обыскивать будку.
– Чего вы… – растерянно сказал Долин.
– Ты какого вероисповедания, сержант? – спросил Кузнецов таким тоном, будто всю жизнь только и занимался тем, что грабил милиционеров. Дубровский, до этой минуты молча наблюдавший за этой сценой, точно очнулся и пошел вслед за Петькой в будку.
– Русского… – раздался глухой от страха голос Долина.
Маленькая комнатушка была забита всяким хламом. На табуретке стояли радио и электрическая плитка. На плитке – кастрюля с водой, которая яростно выкипала. Дубровский заозирался в поисках телефона. Тот нашелся между коробкой с шашками и стопкой кроссвордов. Владимир набрал знакомый номер и долго слушал гудки. Наконец, трубку взяли.
– Привет, это Володя.
Собеседник его помолчал, а потом разразился потоком ругательств.
– Ты сошел с ума? – кричал Олег. – Мозги там отморозил в своей деревне? Что с тобой вообще?
– Олег, – прервал его Владимир – …Олег, слушай, я не приеду… я не могу тебе всё сейчас объяснить… – быстро проговорил он, не давая партнеру задать все мучающие его вопросы. – Не могу приехать, тут – война, понимаешь? – сказав это, Дубровский почему-то в ту же секунду ощутил себя по-дурацки счастливым. Ему показалось, что за одно мгновение он переломил свою жизнь напополам. На "до" и "после". – Я отхожу от дел… насовсем.
Слушая тяжелое дыхание удивленного Олега, Владимир чувствовал странную эйфорию от только что принятого окончательного решения. Тут он увидел, как за окном Кузнецов в диком упоении бьет Долина ногами под ребра.
– Я перезвоню! – быстро сказал Владимир в трубку и дал отбой.
Он мигом выбежал на улицу и скатился по лестнице.
– Николай!
Кузнецов не обратил на оклик никакого внимания, а только ударил лежащего милиционера прикладом по голове. В два прыжка Владимир оказался у машины и повис на Кузнецове. Тот вырывался и рвано дышал.
– Спокойно, мужики! Мы договаривались! Спокойно!
Долин, зажмурившись, поднял окровавленное лицо, и что-то залепетал.
– А ты, Володя, не нервничай, – Кузнецов сплюнул на землю. – Это ведь только начало.
Троекуров подцепил вилкой кусочек селедки и отправил в рот.
– Ну, – обратился он к Ганину, чей взгляд был прикован к телевизору. – Плесни мне еще. Да на что ты там уставился?
Троекуров обернулся к бледному экрану телевизора. Изображение было разбавлено скачущими полосками помех.
"Область буквально захлестнула волна преступлений, направленных против сотрудников УВД: за последнюю неделю совершено три налёта на посты ГИБДД и милицейские участки, – произнес прохладный и ровный женский голос. – В шестом областном отделении Управления внутренних дел бандиты штурмом взяли оружейную комнату". Замелькал видеорепортаж. Милиционер с одутловатым лицом в кровоподтеках, размахивая руками, объяснял что-то на камеру. "По сообщению следственного управления области, – продолжила ведущая новостей, – все преступления объединены в одно уголовное дело и квалифицируются по статье "действия в составе организованной бандитской группы". Ведётся следствие. Теперь к новостям международной жизни…"
Они выпивали в "Лукоморье" уже который час. Обед подходил к концу, остался только десерт.
– Схема-то ведь очень простая. Абсолютно законная. За законность я вам ручаюсь. Земля принадлежит области, так?
Троекуров лениво нанизал на вилку еще кусочек селедки.
– А что губернатор? – оборвал он Ганина.
Ганин всхохотнул, точно услышал особо удачную штуку.
– Ну, что ж я – с родным дядей не договорюсь? – с нежностью проговорил он. – Кирилл Петрович…
– Хоть тётя, хоть мать родная – без него ни хрена не выйдет.
После кистеневского пожара прошло недели три. Когда со страховкой дела были улажены – не без помощи старых связей, – у Троекурова родилась другая идея, обсуждению которой они и посвятили сегодняшний вечер.
– Кирилл Петрович, оставьте это мне.
– Лады, под твою ответственность, – кивнул Троекуров.
– Я договариваюсь с дядей, и вы со спокойной душой покупаете большое поле прямо за Кистенёвкой, – сказал Ганин и стал раскладывать оставшиеся огурцы на тарелке, обозначая ими реку и то самое поле. – Под пашню, скажем. Вам только надо найти инвестора под коттеджный поселок.
– Всего-то…
При всей подсознательной неприязни, которую Ганин вызывал у Троекурова, Кирилл Петрович не мог не отметить его хватку. Пусть Ганин и мерзкий тип, но он знает, что делает. Что ж, иногда "чуйка" Кирилла Петровича давала сбой, он признался себе, что зря недооценивал этого деятеля.
– Десертик не желаете? – проворковал официант в крахмальной рубашке.
– Панакотта с черникой имеется? – спросил Троекуров. Ганин, кажется, хотел сказать, что сладкое не ест в связи со специальной диетой, но его мнением никто не поинтересовался.
– А как же, – улыбнулся официант.
– Вот нам её, голубушку, две штуки, и капучино. Водку оставь – допьем. И огурчики тоже. А ты выпей еще, – обратился Троекуров уже к Ганину.
Тот с тоской посмотрел, как Кирилл Петрович наполняет очередную рюмку, но все же выпил, а потом закашлялся.
– Так вот, я помогаю инвестору вывести эти земли из сельхозоборота – типа, гиблая земля, кистенёвцами же и загубленная. Инвестор строится с соблюдением всех норм, кистеневский участок якобы рекультивирует и забабахивает на его месте вполне легальный яхт-клуб. Типа временное сооружение, никакого вреда природоохранной зоне. Ловко и просто, – с гордостью объяснял Ганин.
– И почём нынче за ловкость, Пётр Олегович? – поддел его Троекуров.
Ганин даже несколько растерялся. Он задумчиво прожевал закуску, помолчал, будто высчитывая что-то в уме, и назвал свою цену. Кирилл Петрович морально был готов откатить и двадцать процентов, но придерживался старой школы, а потому попытался продавить того на десять. Ганин вытащил из кармана свой обычный козырь – сделал скучное лицо и вроде как согласился на предложение Троекурова, но с оговоркой: "С губернатором тогда сами решайте". Кириллу Петровичу скрепя сердце пришлось согласиться на двенадцать с половиной процентов. Ганин на секунду повесел, но новые пятьдесят грамм снова привели его в уныние.
Он поморщился и уже готов был опрокинуть рюмку себе в рот, как вдруг его спасло внезапное появление областного прокурора.
– О, штрафную! – вскричал Троекуров.
– Не могу, Кирилл Петрович, – жена внизу ждёт.
– Так пусть подымется – не укусим!
– К тёще едем, опаздываем уже… – с сожалением сказал прокурор. Он прижимал к груди шубу и вид имел весьма жалкий. Ему хотелось улепетнуть поскорее, но старый должок диктовал ему следовать приличиям – Кирилл Петрович совсем недавно помог пристроить его непутевую дочку в Московский университет. Пришлось вежливо выкручиваться.
– Домоседом стал, – хмыкнул Троекуров. – Ладно, тёща – святое. Слушай, я чего тебя… – он задумался. – А-а, мы тут штуку одну замутили, с Петром Олегычем… Хорошую штуку. По телевизору видал, ну, про банду эту?
Прокурор повернул изможденное лицо к телевизору и с болью посмотрел на мелькающие кадры с мест происшествий.
– Лучше б не видел – мне завтра с губернатором по этому вопросу как раз… – сказал он.
– Вот и я о том же, неприятно, – ответил Троекуров. – И очень некстати нам сейчас подобная огласка: бандиты, грабёж… Под нашу штуку совсем некстати… Только инвесторов отпугивать…
– Понимаю, Кирилл Петрович, – горестно произнес прокурор и покосился в сторону выхода.
– А нам ведь в области ой как инвестиций-то не хватает, извне-то, – продолжил рассуждать Троекуров.
– Это уж точно, – снова взглянул на дверь прокурор.
– И губернатор с нами согласится тут, да, Петр Олегыч? – сказал Троекуров.
Ганин судорожно закивал и попытался проглотить тарталетку, которую за секунду до этого опрометчиво засунул в рот, и в итоге невнятно прошамкал:
– Губернатор с нами!
– Семён Борисыч, может, всё-таки сладенького, а?…
– Супруга меня сейчас… – замотал головой прокурор.
– …По рюмочке, а? – стал уговаривать его Троекуров. – Ну не динамь, Семён Борисыч… Официант! – он вскинул руку, и пиджак его чуть не треснул. – Кстати, где они все? Исчезли все куда-то, как слизал кто…
– Кто? – поинтересовался прокурор и стал переминаться с ноги на ногу, желая показать, что ужасно опаздывает.
– Да официанты, ё… То не отобьёшься от них, то как… Официант! – прогорланил он, вытягивая гласные.
В ответ ему раздалось лишь мурлыканье телевизора.
…– Ну? Долго еще? – спросил Петька и полез в салат прямо половником.
Официант в крахмальной рубашке, кажется, хотел что-то ему ответить, но клейкая лента, которой был заклеен его рот, превратила слова в несвязное мычание. Широко распахнутыми от ужаса глазами официант посмотрел на менеджера – тот привалился к столу и плохо соображал после того, как Савельев приложил его лбом об столешницу. Теперь же Савельев был занят тем, что складывал продовольствие в черный мешок для мусора. Его двоюродный брат Слухай торопливо перебрасывал в холщовую сумку деньги из раскрытого сейфа.
– Я тут поседею, пока вы все соберете, – пробубнил Петька с набитым ртом и тут же заржал во весь голос.
Работали они быстро и слаженно – это было уже далеко не первое ограбление на их счету. Посреди кухни стоял Кузнецов – с его сапог на пахнущий хлоркой пол уже натекла целая лужа – и поторапливал своих товарищей.
Наконец Слухай встал и закинул мешок на плечо.
– Касса? – спросил Кузнецов у Петьки.
– Кассу сняли, – ответил тот и похлопал себя по карману.
Дубровский, который все это время копался в документах в кабинете менеджера, вышел на кухню и, увидев, что все готовы, сказал:
– Пошли.
Кузнецов отправился вслед за ним на улицу, на прощание дружески потрепав менеджера по плечу. Петька в эту минуту заметил две порции чего-то, похожего на йогурт с фруктами, и, заинтригованный, стал перетряхивать содержимое стаканов в алюминиевую кастрюльку.
– Петька, – зашипел Савельев, высунувшись из-за двери. – Сейчас уедем без тебя.
– Минуту, – сказал Петька. – Еще одну ложечку.
– Я те покажу ложечку… – Савельев схватил его за край куртки и потянул за собой. Петька сопротивления не оказывал, а просто доедал своей десерт на ходу.
Троекуров бросил взгляд на барную стойку – чертов официант с панакоттой никак не желал явиться.
– Добро, – произнес прокурор, в который раз пытаясь попрощаться. – Пошёл я, Кирилл Петрович. А мило тут у вас, хорошее открыли местечко. Заглянем как-нибудь сюда с супругой на романтический ужин, так сказать…
– …Конечно, Борисыч, заходи. Кормят прилично, опять же – атмосфера. Ну, до созвона.
Прокурор сделал неопределенный жест рукой и стал спускаться по лестнице.
– Человек! – завопил Троекуров в сторону бара. – Официант! Твою… Да где они все?
– …Может, вам охрану выделить? Я с ментами могу… – пространно сказал Ганин, думая о чем-то своем.
– А зачем мне? Кто меня тронет? – Троекуров снова наполнил рюмки. Ганин уже успел опьянеть и начал пить с охотой и энтузиазмом, будто желая тем самым угодить Кириллу Петровичу. – Кишка тонка. Да и потом, чего с меня возьмёшь? Налички на мне никакой – всё, что есть, – крутится, да в банке, под семью замками.
Тут размягченное выпитым и съеденным лицо Троекурова приобрело суровое выражение, и он ожесточенно застучал подсвечником о дубовый стол.
– Вы что, заснули там? Придёт уже кто-нибудь сюда или мне идти за вами?!
На кухне раздался взрыв хохота, а потом кто-то зашипел.
– Развалили страну, твари бездарные…. – разозлился Троекуров. – Совсем работать разучились…
Он решительно встал и пошел к стойке. Ганин на подгибающихся ногах – за ним.
– Где вы тут, тунеядцы?! – сказал Троекуров и распахнул тяжелые двери, ведущие на кухню. – Тут хозяин явился, а вы лентяйничаете!
Официант с заклеенным ртом только вытаращил глаза, словно пытаясь объяснить, что все это – не его вина.
Следующие несколько дней жизни Троекурова снова состояли исключительно из бесконечных звонков и переговоров – со страховыми агентами, прокурором, юристами и еще рядом людей, которые вроде бы не имели к делу никакого отношения.
Сказать, что Троекуров был зол, – не сказать ничего. В первый же вечер он расколотил вазу и журнальный столик, а во второй чуть было не уволил Тимофея. Хуже всего было то, что, стоило Кириллу Петровичу хоть на минуту отвлечься и забыть об ограблении его ресторана, о компенсациях, убытках и расходах, как ему тут же об этом кто-нибудь напоминал. Сейчас, например, это был телевизор. Специальному корреспонденту местного канала ровно в эту минуту давал интервью тот самый избитый менеджер, которого Троекуров хотел вышвырнуть вон. И вышвырнул бы, если б его юрист не напомнил Кириллу Петровичу самым деликатным образом, что это непрофессионально, неэтично и пахнет очередным судебным иском.
"…Из следственного отдела прокуратуры нам сообщили, что по горячим следам преступления задержаны двое подозреваемых, – бесстрастно сообщил женский голос. На экране тут же выскочили фотографии двух каких-то весьма бандитского вида смуглых типов.
"…Руслан Арцыбашев и Иван Стерлигов, ранее осуждённые за хулиганство и разбой, дали признательные показания и активно сотрудничают со следствием…"
Троекуров уронил лицо в ладони, а потом его тяжелый взгляд упал на портрет маслом, висящий над камином. То был портрет самого Кирилла Петровича – в шубе, с гончей у ног, он обыкновенно взирал сверху вниз на посетителей. Троекуров любил украдкой подмигнуть самому себе, когда никто не видит.
Теперь же подмигивать не хотелось.
Усталость висела на шее Троекурова мертвой ношей, и ему думалось, что эти треклятые звонки не кончатся никогда. А перестанут звонить по этому делу – станут по следующему, и так до скончания времен.
И проблема была не только в ограблении ресторана. Помимо усталости Троекуров страдал от странной и вроде бы беспричинной тоски. Вокруг – нескончаемые ряды лиц этих скользких чиновников, которые, как казалось Троекурову, набросятся на него, едва он даст слабину.
У Кирилла Петровича целыми днями ныло где-то за грудиной, на улице было слишком светло и шумно, в доме – слишком темно и тихо, ночь несла только бессонницу, а новый день – еще одну гору бумаг и миллион звонков.
Только присутствие Маши как-то примиряло его с действительностью.
Она заглянула в кабинет и хотела было уже пойти к себе, но Троекуров позвал ее и неопределенно ткнул в сторону телевизора.
– Видала? – похмельный язык вяло шевелился во рту.
– Что, много украли? – она без особого любопытства посмотрела на экран.
– …Да… – Троекуров зажмурился – у него стучало в правом виске. – Слушай… Поосторожнее там, а то заезжаешь на лошади своей чёрт-те знает куда…
Маша посмотрела на него – как на чужого, а потом будто решалась на что-то с пару секунд и тут же выпалила:
– Ты почему скрыл от меня про дядю Андрея?
– Что… – Троекуров растерялся. Он не ожидал такого вопроса. – Что скрыл?.. Что я скрыл?..
– Почему? – жестко спросила Маша.
– Да я сам только, мы с ним пару дней… Я вообще в шоке…
– Почему?
– Да мы это… разосрались… по ерунде, не звонил, а тут раз, и всё, и не успел, и нет его…