Плохое настроение рассеивалось. Что ж, обязательная программа на этот год выполнена, семейство навестили, целая неделя отпуска ухнута на это дело, но зато теперь совесть чиста, а то все как-то не по-людски. Интересно, что это за "дедушка" с манерами метрдотеля? Такое ощущение, что когда-то виделись. Мельком где-то… Оказалось, что она попала в точку первым же предположением. И когда он напомнил ей, мгновенно восстановила в памяти эпизод. Ресторанный буфетчик, пан Кохановский, ею некогда опощеченный. Приятная встреча. Рассыпался в любезностях, сообщил, что "и тогда" был рад обслужить пани, ах, Ларису, очень "преемно" и сейчас служить готов.
Воспитанный, даже учтивый провинциал, вояжирует всего лишь до Минска, более дальних целей у него нет, хотя раньше были. Осторожно так, мягко намекнул, что в молодые годы хлебнул с родственниками и сибирских морозов, и несправедливости. Тему развивать не стал, видя полнейшее отсутствие к ней интереса у пани спутницы. Чтобы завладеть вниманием дамы, лучше всего вести речь о самой даме. И Лариса кое-что поведала пану Кохановскому. Из семьи офицеров. Училась когда-то в Гродно, а потом в Москве. В одном пединституте. Он уважительно поджал губы. И вот уже четыре года работает в ЦБПЗ. О, сказал он, я даже не рискну спросить, как это расшифровывается. Лариса засмеялась – не бойтесь, это не военная организация: Центральное бюро пропаганды знаний. Пан Кохановский опять уважительно поджал губы.
Через пару часов явились офицеры, пьяные абсолютно, но в тисках особой офицерской деликатности, их все время шатало, и они все время церемонно извинялись.
– Пойдемте поужинаем, – предложил пан Кохановский.
Вагон-ресторан оказался в двух шагах от их вагона. Пожилой ухажер все устроил по высшему разряду. Зная тайный официантский язык, он заставил ресторанную обслугу озабоченно вертеться вокруг их столика. Началось все с чистой скатерти и так далее по полной программе, вплоть до мороженого и пожеланий счастливого пути.
– Приятно оказаться в обществе такого обходительного человека, – несколько раз повторила за вечер Лариса.
Он отвечал ей комплиментом на комплимент. Он сказал ей, что она относится к тому редкому сейчас виду дам, которым приятно услужить. Совершая ради нее маленькие бытовые подвиги, чувствуешь свою мужскую уместность, и время не проходит зря. Он еще тогда в буфете обратил на нее внимание и залюбовался, в самом невинном смысле, пани Лара, так утомляет общение с женщинами, лишенными подлинного женского обаяния. Как хорошо, что за эти годы вы не изменились, пани Лара, наоборот, этот шик, этот милый женский апломб стал только отчетливее.
– Я вернулась, – сказала Лариса, допивая уже теплое шампанское.
– Я не понял.
– Я была не я, а теперь я снова я.
– Понимаю! – сказал пан Кохановский с мудрой улыбкой.
2
Это здание как будто сослали в гущу реальной жизни. Стеклянно-алюминиевый параллелепипед, поставленный вертикально, смотрелся как-то обнаженно и беззащитно в окружении угрюмых заводских корпусов, кирпичных, забытых в небе, никогда не дымящих труб, маневрирующих по обтекающим рельсовым путям железнодорожных тягачей и истеричных электричек.
В кабинетах этого здания производилась на регулярной основе научно-пропагандистская продукция для трансляции ее в массы. Тут же попутно ковались кадры для этой работы. Кадрам этим, заседавшим в высоченном здании, как бы предлагалось время от времени окидывать взором промышленный пейзаж, подумать о народной жизни, чтобы не забывалось, ради кого они трудятся.
Работа велась по нескольким "направлениям", и каждому "направлению" полагался целый этаж. В правом торце коридора таились под солидной обивкой обширные кабинеты для заведующего и его заместителя, между кабинетами сидела секретарша, и все это называлось "главной дирекцией". В длинный коридор справа и слева выходили двери, за которыми располагались "отделы". В каждом сидели руководитель и два-три рядовых специалиста. Напротив лифтовой площадки обычно находилось машбюро, трещавшее, как сильно увеличенный муравейник, зубодробительными трелями электрических "ятраней". Так что каждый посетитель сразу же из лифтовой кабины нырял прямо в оскаленную пасть здешней бюрократической машины.
На противоположном конце коридора на каждом этаже была предусмотрена какая-нибудь полезная для общего блага здешних работников служба. Буфет, парикмахерская, зубоврачебный кабинет, просто врачебный кабинет, еще один буфет… в общем здание напоминало океанский лайнер, готовый к длительному автономному плаванию. Только установленный вертикально.
Учреждение было плодом совместного творчества Академии наук и ЦК ВЛКСМ, что сказалось на внутреннем его устройстве. Академия дала в общий котел какое-то количество своих традиционных дисциплин, комсомол – без счета активной молодежи и немалые финансовые фонды. Должен был получиться сплав точности и порыва, сплав знания и энтузиазма, таков был замысел высшей власти. Как он был реализован? Все поле работы было разбито, как уже упоминалось, на основные "направления": "Молодежный коммунизм", "Молодежная техника", "Молодежь на селе", "Молодежь в армии", "Молодежь и физика", "Молодежь и химия", "Молодежь и природа", "Молодежь и история", "Молодежь и путешествия", "Молодежь и искусство", "Молодежная музыка", "Молодежь и строительство"… В обиходном употреблении слово "молодежь" обычно опускалось и упоминалась только "физика", "музыка" и т. д. Конечно, сферы деятельности разных направлений пересекались до некоторой степени. Но это лишь способствовало творческому взаимообмену и плодотворным спорам коллег. Например, постоянно шли дискуссии, до какой степени молодежная музыка является искусством. Или о том, как оставить молодежь на селе, в то время как некому служить в армии.
Работа специалистов требовала сочетания двух разнонаправленных дарований. С одной стороны, специалист должен был по-настоящему разбираться в той области знаний, что была за ним закреплена, с другой стороны, обладать организаторским даром, уметь привлечь к работе активных людей для ведения пропагандистской лекторской работы в данной области. Но когда над чем-то работаешь всерьез, не остается времени для организационных усилий, а когда занимаешься организацией, нет времени во что бы то ни было вникать глубоко.
Люди для работы в ЦБПЗ требовались особенные, но, как это всегда бывает, таких не хватало, и поэтому на работу брали разных людей. Кто-то приходил из журналистики, кто-то сбегал из конструкторских бюро, обнаружив у себя отсутствие конструкторских способностей, хватало бывших учителей, из числа тех, что ненавидели детей. Бывшие комсомольские работники среднего звена заполняли половину руководящих должностей во всех "направлениях". Настоящие большие ученые трудились большей частью в ЦБПЗ по совместительству, присовокупляя здешнюю зарплату к жалованью заведующего кафедрой и главного редактора специального журнала. Таких начальников любили подчиненные, потому что видели их редко. Еще за то, что они разумно не давали себе труда вникнуть в систему склок и подсиживаний, которые неизбежно зарождались в любом долго функционирующем коллективе.
Второй важнейшей частью рабочего состава были лекторы-пропагандисты. Те, кому надлежало непосредственно "зомбировать" в духе последних постановлений партии молодежные массы.
Солидные, успешные и даже просто перспективные ученые на эту мелкую работу шли редко. Вокруг соответствующих отделов группировались разного рода расстриги от академической науки, изобретатели-энтузиасты, так и не нашедшие применения своим изобретениям "из-за интриг". Активисты из пограничных областей. Паранормальщики, почувствовавшие на каком-то участке слабину в обороне традиционной науки, слетались в учреждение, как осы на сырую говядину. Были и ископаемые экземпляры, читавшие свои лекционные курсы о жизни на Марсе еще во времена "Карнавальной ночи", и их было немало, удивительно живучий класс. Их терпели, потому что кадров не хватало.
Устанавливались в каждом отделе длительные, полуродственные отношения, чаи по целым дням с болтовней и коньяком к вечеру. Вечные требования начальства о повышении "реального научного уровня" работы, и смягчение этих требований ввиду невозможности выполнения плана иными методами, кроме сложившихся.
Не всегда лекторы сами приходили к специалистам ЦПБЗ, часто специалисты выезжали на места, где краткосрочно, но насыщенно руководили лекторскими семинарами. Потом обученные, подружившиеся провинциалы сваливались в Москву с омулями и опять-таки коньяками, и взаимопонимание выходило на новые уровни.
Одним словом, работа "специалиста" ЦБПЗ была значительной и интересной. Лариса по складу характера подходила для нее как нельзя лучше.
Сразу несколько человек считали, что помогли ей с устройством. Мама Рули якобы замолвила словечко важным людям в аппарате Академии наук, "ведь девочка, в конце концов, нам не чужая".
Сын космонавта имел одноклассника, подвизавшегося в аппарате ЦК ВЛКСМ, и как-то выпил с ним хересу и упомянул об одной толковой выпускнице одного педа.
Лариса имела основания полагать, что все случилось само собой: пришла, написала заявление, через два дня получила положительный ответ.
Как всегда, в коллектив влилась легко, сделалась одним из заметных персонажей, хотя должность была из вполне заурядных. Как-то само собой сложилось, что Лариса оказалась ответственной за всю разъездную работу своего "направления". Другие специалисты охотно предоставили ей всю власть в этой области. Народ попался в основном по характеру оседлый.
Самое время сказать, что это "направление" называлось – "История". Молодежь и история – понятия, далековато друг от друга отстоящие, тем интереснее моменты их сближения, любил говорить руководитель Михаил Михайлович Александров, огромный, очень пожилой и очень уважаемый мужчина, фронтовик, доктор наук, в недалеком прошлом работник ЦК, причем не комсомольского, а "большого". Он был так броваст, словно после смерти Брежнева к нему перешло право на пользование его растительностью. Он был корректен с подчиненными, лично порядочен, без блеска, чуть тугодумно компетентен, заседал в целом ряде комиссий, даже и международных. Фронтовик из подлинных, капитан морской пехоты, герой и красавец. Мотаясь по заграницам, завел себе щегольский, со вкусом подобранный гардероб и редкое хобби – коллекционировал банки с растворимым кофе. К моменту появления Ларочки в пределах исторического "направления" ему было шестьдесят с чем-то лет и у него было семьдесят с чем-то кофейных банок. Последнее время он более всего занят был уже не работой, а открывшейся мерцательной аритмией. Это объясн яет ослабление управленческих вожжей, допущенное им, и приведшее к гомерической скандальной ситуации, что вскоре разыграется на подвластной ему территории.
Михаил Михайлович охотно признал право Ларочки на манипулирование разъездной политикой "направления". Она взяла на себя все неприятные моменты, связанные с ее формированием. Она безжалостно и решительно урезала список желающих прокатиться на семинар в Таллин и умела выкрутить руки нужному количеству слишком занятых и хворых, чтобы сформировать полноценную делегацию в Нижний Тагил.
Спустя примерно девять месяцев работы Лариса пришла к Михаилу Михайловичу и, твердо глядя ему в глаза, сказала, что роль простого, то есть рядового, консультанта как-то ей не пристала, раз она уже так давно и столь успешно ведет явно руководящую работу. Надо помнить, что это был 1987 год, стояла на дворе еще густая советская власть. Такие американские способы продвижения себя были не приняты. Карьеры делались по-другому.
Фронтовик смутился.
Вздохнул, философски отмечая про себя, что, избегая одного вида хлопот, обязательно получишь со временем другой. Закрыл тему командировок – получи другую тему.
Отказать Ларочке он не смог. Он попытался схитрить, сыграть на косности штатного расписания: "Да я бы для вас что угодно, Ларочка, но у меня нет свободной должности завотделом".
– А и не надо, с меня хватит и старшего консультанта.
Лариса улыбнулась шефу, и он понял, что попал в собственную ловушку. Он сам признал, что она достойна номенклатурного поста, так что нет никаких оснований отказывать ей в посте промежуточном, тем более что он имеется в наличии. И прямо в том самом отделе "Истории Великой Отечественной войны", в котором трудилась просительница. Закавыка была в том, что должность эту он обещал тихому, работящему человеку Валериану Борисовичу Воробьеву – у того начинался предпенсионный год. За Воробьева ходатайствовал и заведующий отделом Иван Иванович Голубев. Этих людей связывала очень длительная, трогательная дружба, и работники они были спокойные, кроткие и исполнительные. Мечта начальника. Их отдел был самым беспроблемным. До появления там Ларисы.
Михаил Михайлович понимал, что он не только имеет право отказать чуть зарвавшейся активистке, но даже и обязан, но не мог. Нужно было пойти на конфликт, выплеснуть порцию адреналина из старых надпочечников, но как раз этого делать было и нельзя. Так говорили ему врачи, а с возрастом начинаешь им верить.
– Я подумаю, – сказал он и интеллигентно улыбнулся.
Он поклялся себе, что ни за что не даст этой девчонке протаранить его пусть и ослабленную болезнью, но все же живую нравственную изгородь. Придется схитрить по слабости стариковской натуры, например, уходя в отпуск, подписать приказ о назначении Воробьева, а по возвращении сослаться на забывчивость.
Всю серьезность положения он осознал, когда в течение дня к нему в кабинет забрели по разным поводам все заведующие отделами, и все, в сущности, с одним и тем же разговором. Первым, как ни странно, миляга Тойво Ираклиевич Нери, со своей разумной трубкой, мягкой усмешкой и бесконечной лысиной. Человек, интеллигентно игравший в независимость, в том же примерно стиле, что и вся тогдашняя Прибалтика. Далее – обожатель начальства, доходящий в своей любви иногда до яростных форм, Карапет Карапетович Бабуян. Явился, разумеется и красавец Милован Раскадровский, полусерб-полуполяк, кандидат наук, и кандидат на свободное место в каждой женской кровати. Все они пели разными голосами, но про одно – Ларочка, Ларочка, Ларочка, как же ей при ее нагрузках и представительских хлопотах быть в рядовых. А Воробьев вообще странный, его никто не любит, всех достоинств – хороший работник.
Ладно, подумал Михаил Михайлович, делая вид, что не слышит этого хора: сразу после отпуска надо было ехать в Братиславу, а я думал отказываться (у него уже был в коллекции словацкий кофе), а теперь передумаю. А из Братиславы на больничный. Что это еще такое, кто в доме хозяин?!
Тем более что просит этот Миловаша. Человек занимается Смутным временем, будучи частично поляком, и при этом лезет с советами. Но больше, чем национальность Милована Игоревича, шефа раздражало внеслужебное поведение специалиста. Как всякий руководитель, Михаил Михайлович не любил бабников. Лучше уж пусть будет алкоголик, это меньшее зло. Алкоголик может всего лишь подвести по работе, бабник может нанести душевную рану. Может покуситься на принадлежащее хозяину. У Михаила Михайловича давно уж длился весьма спорадический, почти что неотследимый роман с замужней секретаршей Галочкой. Как-то под Новый год, еще до обнаружения аритмии, в порыве какого-то непонятного воодушевления, оказавшись в располагающей обстановке, он неожиданно обнаружил себя в возбужденном состоянии, а рядом легкомысленно хихикающую, языкастую Галку и кратко, по-стариковски согрешил, удивляясь своему неуместному молодечеству. Потом нечто подобное со значительно меньшим успехом и удовольствием повторилось. Ему-то казалось, что никто не догадывается об этой его тайной, бурной жизни. Будучи человеком действительно порядочным, он свернул свою активность на этом направлении. Но при этом сохранил светлое чувство в адрес Галки, всегда смущался, изредка встречая ее мужа на корпоративных вечеринках. Что-то в высшей степени не офицерское виделось ему в своем поведении, несмотря на свое холостячество. Роман он свернул, но считал своим долгом морально опекать машинистку, несмотря на ее почти сорокалетний возраст, и ему было крайне неприятно узнать, что какой-то молодой, сексуально всеядный кандидат наук походя, не по чувству, а по похоти, воспользовался пьяной безаботностью Галочки. Кстати, сообщила шефу об этом Тамила Максимовна, секретарь редакции, пожилая (кличка – Тортила), замедленная в движениях, плохограмотная (она писала вместо Алма-Ата – Алмата), но все секущая старушка. Бабушка работала осмысленно. Сила секретарши держится на слабостях начальства.
Итак, ситуация в "Истории" зависла в состоянии опасного равновесия. Все ждали, когда шеф надумает и что. А тут недра комсомольского ЦК извергли в "Историю" еще одного деятеля. "Может ли быть душа у менеджера среднего звена?" – спросит лет через двадцать после описываемых событий один философ-прикладник. И это будет всего лишь повторением мысли о том, является ли человеком в подлинном смысле слова рядовой комсомольский аппаратчик. Так думали почти все специалисты и консультанты ЦБПЗ, не имевшие отношения к номенклатуре.
3
Лариса начала знакомство со своим новым коллективом в буфете, где оказалась за одним длинным кофейным столом сразу с пятью или шестью специалистами из разных "направлений". Они покуривали, жевали сосиски с горошком, пельмешки и всяческими способами иронизировали в адрес своего прямого начальства, в адрес начальства комсомольского, доходили и до верховного руководства. Доставалось и Горбачеву, а особенно Лигачеву, щадили Яковлева и ждали больших перемен. По самому советскому строю за время этого не слишком продолжительного буфетного заседания было нанесено несколько острых анекдотных ударов. "Иностранца, посетившего Союз, спрашивают, что ему у нас понравилось. Дети, отвечает. Почему дети? Потому что все, что вы делаете руками…" Рассказывал самые злые анекдоты бородач с боксерским носом и липкой на вид лысиной. "Кто это?" – спросила Лариса у своих. "А, Саша Белов из "Молодого коммуниста". Он часто заходит в наш корпус".
Сначала Лариса подумала, что она просто попала в такую особенную небольшую компанию свободных умов, резких презирателей бездарного режима. Но через неделю поняла, что подобным образом настроены абсолютно все. Не только работники "Истории", но и те, кто трудится в "Физике", "Химии", "Технике" и "Искусстве". Впрочем, ничего особенно нового она не услышала в этом буфете в сравнении с тем, что ей приходилось слышать в Рулиной компании или Питиримовой.
Но что-то новое, однако, было.
Если фарцовщики и крестоносцы все же имели какие-то основания для неприязни к строю – он мешал им торговать джинсами и путешествовать по монастырям, и они ненавидели его как бы за свой счет, – то работники ЦБПЗ поносили строй, у которого брали деньги на жизнь, и достаточно много и очень охотно.
Впрочем, отмечая это, Лариса не вспыхивала порицательным пафосом и не проникалась презрением. Она скорее обучалась уставу здешнего монастыря.
Галкин муж, слушатель ВПШ, закатившись как-то на корпоративные посиделки в "Историю", рассказывает сотрудникам тот же самый анекдот, что и Саша Белов. Все принужденно хихикают, но никому не приходит в голову, что это слишком для слушателя такого заведения. Только Воробьев встал, виновато улыбаясь, и вышел из помещения.