В коридоре было довольно темно, но Гарик продолжал смущаться. Что, по мнению Ларисы, было странно для владельца кооперативного кафе. Эту информацию вытянула из него Галка, и Лариса была довольна, что ей не пришлось это делать самой.
– Не вздыхай, говори.
Из дверей главной реакции вышел Карапет Карапетович, вид у него даже в полумраке коридора был страшный. В голосе был трагический трепет.
– Он говорит, что и Офелия Дерениковна должна уйти.
Лариса закатила глаза, просигнализировала Гарику сигаретой и повела за собой на площадку к лифтам. В огромное окно рвался рьяный, звучный ливень, как бы призывая участников разговора не скрывать своих сильных чувств.
Лариса поощрительно и снисходительно взирала на собеседника. Да, была тогда дура, ради непонятной верности Руле (кстати, надо спросить, что с ним) оттолкнула, может быть, реальный вариант. Однако надо что-то сказать:
– Тогда была "Метелица", а сейчас дождище.
Гарик кивнул – он все понимал.
Послышались шаги по коридору. К лифтам вышагнула огромная фигура шефа, даже дождь за окном как бы немного смутился и снизил напор, признавая важность этого человека.
– До свидания, – сказал Михаил Михайлович, хотя слышалось: пошли вы все к чертовой матери, и погрузился в подошедшую кабину.
– До свидания. – Лариса скорчила ему рожу вслед и повернулась к Гарику. – Знаешь, здесь нам не дадут поговорить.
– Почему? Вообще-то все хорошо, я так рад, что все так как-то само собой разрешилось, я ведь слегка… и даже не слегка перед тобой виноват. Я думал, что ты догадываешься, ну, что я не сам, что меня, как бы это сказать, попросили. Тогда… В "Метелице".
Лариса хлопнула его по плечу как старый товарищ:
– Да ладно тебе, все я давно поняла. Эти тетки, Элеонора и Нора, хотели от меня избавиться и одновременно хотели использовать, по принципу – с паршивой овцы хоть шерсти клок. И изящно так подкладывали под полезных старичков, вернее, пытались. А ты даже не старичок.
Гарик стоял, потупив глаза, в позе, совсем не характерной для бравого кооператора, и осторожно отряхивал рукав, и это могло выглядеть как просьба: не надо мне ваших откровений. Прямолинейная откровенность собеседницы его смущала. Он уже по-настоящему жалел, что приехал.
Лариса отхлебнула из принесенного с собой стакана:
– Ты знаешь, поехали к тебе, там все и обсудим. У тебя там есть еще что выпить?
– Что?
– Что выпить есть?
– Вообще, поехали, конечно, – забормотал Гарик, тусклея. – Мариша будет рада с тобой увидеться.
– Какая Мариша? – спросила Лариса, уже отлично понимая, о ком идет речь.
Значит, он тогда уехал из "Метелицы" не один. Ну, да. И не втроем.
– Поженились?
Гарик потупился:
– Не сразу.
– Понимаю, что не сразу. А что же я ничего не узнала?
Гарик щелкнул зажигалкой, сигарета с первого раза не зажглась.
– Не хотели меня расстраивать, голубки?!
– Марина все собиралась тебе сказать. Уже когда устроилась к вам в "Историю".
– Она уже почти год тут работает.
– Все собиралась, собиралась… – Гарик был очень смущен.
– Понятно.
4
Консультант Волчок сидел один в кабинете, сегодня была его очередь дежурить с утра, и листал толстый том в солидном переплете. Листал правой рукой, левой ерошил короткую прическу. Носился взглядом по страницам, предвкушающе привставал, нащупав что-то в тексте, и плюхался обратно на стул, если блестка информации его разочаровывала при тщательном рассмотрении. Волчок готовился к сегодняшнему заседанию отдела. Тойво пригласил двух новых кандидатов в лекторскую группу, и в половине первого должно было состояться собеседование. Волчок хорошо понимал двусмысленность своего положения в отделе, его взяли на работу не в полном соответствии с планами эстонца. Тот, будучи человеком хорошо воспитанным, все время давал это понять своему новому сотруднику, но в такой форме, что открыто обижаться было бы нелепо.
Оставался один путь самоутверждения – доказать, что принят по праву, что является самостоятельной интеллектуальной фигурой. Он давно уже, с ранних институтских пор, вывел для себя, что все свои выходы в люди, даже самые мелкие, надо тщательно готовить. Полагаться на общий образовательный уровень глупо, а на свою сообразительность – еще глупее. Каждый раз, отправляясь в какую-нибудь смешанную компанию, он зазубривал несколько редких и точных сведений из любой области человеческого знания. Например, что на острове Сулавеси основным видом вероисповедания является протестантизм. Для достижения успеха в беседе нужно было всего лишь подвести общий разговор к ситуации, в которой выступление с этой информацией выглядело бы естественно.
А для подтверждения своего интеллектуального класса в ответ на удивленный вопрос кого-нибудь из сомневающихся: а почему это простестантизм? – следовал не менее подготовленный ответ: потому что это бывшая голландская колония.
Очень хорошо себя показывало предварительное чтение Даля и Фасмера. Там Волчок обязательно накапывал пару-тройку изюмин и терпеливо сидел в уголке, ожидая случая, когда можно будет выставить локоть и выйти в первый ряд.
Случай с Бородинским полем не скомпрометировал окончательно его старый метод, а лишь явился сигналом того, что впредь вылазки следует готовить тщательнее.
Вот!
Консультант хлопнул ладонями по распахнутым страницам. Почти что эврика!
"По эдикту императора Каракаллы от 212 года н. э. всем жителям империи было даровано римское гражданство".
Один из сегодняшних визитеров эстонца – специалист по муниципальному устройству Римской империи. Он, тихий консультант Волчок, сядет сегодня тихонько рядышком со столом Тойво и станет терпеливо ждать момента, когда можно будет уместно выступить с этой интеллектуальной репризой. Второй гость собаку съел на гуситах. Молодой сотрудник вздохнул – придется слазить и в этот печатный колодец.
И тут раздался телефонный звонок.
– Ну, здравствуй.
Сердце консультанта засуетилось.
– Ладно, ты не являешься патриотом своего отечества, но, по крайней мере, патриотом своего родного коллектива ты должен быть.
В принципе, консультант понимал, что Лариса шутит, но шутка эта парализовала его волю, и он стал сморщиваться, как бы стараясь хоть в уменьшенном виде выскользнуть из-под внезапного морального пресса.
– Так ты не ответил, ты готов искупить вину?!
Это тоже была шутка, но требовавшая самого серьезного ответа.
– У меня заседание отдела.
Лариса даже не дослушала до конца:
– Ты сейчас пойдешь к Тортиле, возьмешь у нее пятнадцать рублей, потом возьмешь две бутылки шампанского и такси… и записывай адрес.
Волчок взял ручку и стал записывать, отлично понимая, что он не в состоянии выполнить это задание. Однако же и не в состоянии не выполнить.
– Все. В крайнем случае, можешь взять четыре бутылки "ркацители". И не томи. Тут погибает добрая половина доблестного экипажа. Пока еще добрая. Не превращайся во врага народа.
Волчок несколько минут сидел на своем месте, поигрывая трубкой, боясь положить ее на место. Чем дальше, тем отчетливей становилось – ехать придется.
Но деньги?!
Он и так был должен Тамиле Максимовне двенадцать рублей в общак. Просто возьмет и не даст. Тем более столько. Да еще посмотрит со всей черепашьей мудростью поверх очков.
Но побрел в предбанник. Сел на стул рядом со столом секретарши, она посмотрела на него, опустив очки, но ничего не сказала. Консультант кое-как собрал в голове конструкцию из слов, которую можно было попытаться предъявить Тамиле Максимовне, но в этот момент распахнулась дверь в кабинет Пызина, и оттуда вылетел Карапет Карапетович. Он и не подумал здороваться с Волчком и тут же нырнул в кабинет шефа.
Тамила Максимовна многозначительно выпятила губы и подняла брови, мол, бог знает, что происходит, все приперлись в такую рань и чудят.
В кабинете шефа Карапет Карапетович пробыл совсем недолго, вышел оттуда медленно и задумчиво. Постоял у стола Тамилы Максимовны, мелко тарабаня по нему толстыми пальцами.
– Ну, что, Карапетик? – спросила секретарша.
Он ничего не ответил и пошел прочь из главной редакции. Тамила Максимовна бросилась было за ним: "Карапетик, Карапетик!", но при ее черепашьих скоростях это было бесполезно. Вернулась, вздыхая, села и стала протирать очки.
– А вам что, Шура?
Появился зам и решительно, победоносно прошествовал к шефу. Кажется, у него что-то вроде улыбки играло на тонких губах.
– Идите отсюда, Шура, а то…
– Десять рублей.
Тамила Максимовна открыла коричневый железный сейф, достала из мятого конверта две пятерки. Дорогу на квартиру Галки Перешивиной консультант знал хорошо – и неплохо представлял себе, какую картину он там застанет.
На выходе из лифта встретил приехавшего на работу, явно хорошо позавтракавшего Прокопенко; тот улыбчиво поинтересовался: куда ты? Борясь с гримасой, охватывавшей лицо, Волчок проскользнул в кабину. Ему было неприятно сравнивать себя с ним. И правда, какой незаслуженно благополучный человек. И выпил вчера в меру, и отправился домой, а не в Галкин вертеп. И никому не придет в голову назначить его алкогольным курьером.
5
Понедельник следующей недели, казалось, не предвещал никаких особенных событий. Без трех минут двенадцать публика стала подтягиваться к кабинету шефа. Прошли внутрь печальной парой Голубев с Воробьевым, пронес свою трубку Тойво. Волчок и Прокопенко явились прежде всех и ждали в предбаннике, чтобы не вламываться первыми. За свою деликатность получили по шпильке от Ларисы, тоже задержавшейся в предбаннике. Прокопенке досталось за то, что сбежал прошлый раз совсем не как товарищ, не проводив дам "хотя бы до авто". Семейный очаг – это, конечно, хорошо, но у человека есть и другие обязанности. Вот господин Волчонок исправляется.
– Волчок, – поправил молодой человек, но так, словно ему было неудобно за свою несговорчивость.
– Только очень медленно исправляется. Все глаза проглядели, пока дождались твоего муската.
– Я же уже объяснял, метро…
– Тебе было сказано – бери такси!
Открыл свою дверь квадратно улыбающийся Пызин и растопырил руки, как бредень, побуждая толпящихся войти в кабинет:
– Прошу, прошу.
В коридоре показалась пара – Милован и Карапет. Милован что-то рассказывал низкорослому коллеге, угрюмо смотревшему в пол. Их обогнала Галка: как шеф машбюро и профорг, она тоже обязана была присутствовать на творческих летучках.
Пызин поглядел на Карапета, дождался, когда последний сотрудник войдет, подвигал квадратной челюстью, как перед боем, раздул ноздри и шагнул на территорию Михаила Михайловича.
Летучка шла, в общем, обычным порядком. Шеф одних похвалил, других пожурил, сказал свое обычное, что обязанности по поддержанию строгой идеологической дисциплины никто ни с кого не снимал. Партия, да, развивает перестройку, но это не предполагает бардака на местах. Обольщаться не надо, если гайки в настоящий момент не закручивают, это не значит, что их вообще нет.
Тойво, как всегда, прозондировал почву насчет Набокова. Вон еженедельник "Шахматы" уже дал подборку его стихотворений, может, и нам, например, "Машеньку" включить в список рекомендуемой литературы.
– Нет. Одно дело – шахматы, другое дело – история, – сказал Пызин.
Все посмотрели на шефа, он угрюмо кивнул. Но всем было понятно: запрет скоро рухнет, и лекторы порвут "Машеньку" на цитаты.
Галка сообщила, что взносы будет принимать у себя сразу после летучки.
– Ну, что ж, – сказал главный, – если ни у кого…
Но тут вскочил Карапет.
– Что у вас? – неприязненно спросил Михаил Михайлович.
Карапет Карапетович несколько секунд боролся с волнением, потом сказал:
– У меня вопрос.
– Может быть, потом, в рабочем, так сказать, порядке, – дергая щекой, попытался увильнуть шеф.
– Нет, нет, – бодро возразил Пызин, – если Карапет Карапетович хочет спросить, мы всегда можем ответить.
Михаил Михайлович сделал согласный жест руками: пожалуйста, товарищ заместитель, сражайтесь. Пызин встал. Но оскорбленный армянин смотрел не на него.
– Я хочу у вас спросить, Михаил Михайлович.
– У меня? – с некоторым даже наивом в голосе поинтересовался шеф. Мол, я-то тут при чем?
– Я хочу спросить у вас: почему вы гоните меня как собаку, когда этому человеку позволяете все?
Главный насупился, ему все это было неприятно, но вместе с тем он и успокоился. Карапет явно выходил за рамки приличий, и его можно было одергивать, не обсуждая сути дела.
– Держите себя в руках, Карапет Карапетович.
– Что, если этого человека прислали сверху, то он может топтать людей и издеваться над ними как ему угодно, да, Михаил Михайлович?
– Ведите себя подобающе, Карапет Карапетович!
Пызин сиял – соперник сорвался. Никто не любит скандалов и скандалистов, а Михаил Михайлович Александров, Пызин это уже понял, особенно сильно не любит. Заместителю можно было уже ничего не говорить, коротышка топил себя сам.
– Вы не ответили мне, Михаил Михайлович!
– В таком тоне беседу я вести не намерен. Заседание окончено.
Волчок сидел у самого выхода из кабинета. Он охотно покинул летучку, на рабочее место не поспешил. У него было крохотное дельце к Тамиле Максимовне: он хотел просить отсрочки по платежам в общак.
Внутри в кабинете еще что-то негромко кипело. Полностью ушли только Голубев с Воробьевым, о чем-то очень конфиденциально переговариваясь, очевидно прикидывая, не последует вслед за армянским гонением атака на гомосексуалистов.
Остальные толпились в предбаннике.
Лариса перешептывалась с хитро улыбающимся Милованом. Галка делала большие глазищи за большими очками, как будто что-то предчувствуя. Мудрая Тамила Максимовна делала вид, что роется в сейфе, а сама одним глазом незаметно рылась в толпе сослуживцев.
Вышел наконец беззвучный, сосредоточенный, весь обрушившийся в себя Карапет. Все сочувственно, но молча на него косились. Он ни на кого не смотрел, он сопел и истекал потом. Было понятно, что лезть к нему с разговорами не стоит.
Прокопенко молча развернулся и пошел к себе.
Волчок глубже вжался в стул.
В этот момент открылась дверь кабинета, и на пороге появился Пызин с видом плодотворно потрудившегося человека. Он только что еще раз объяснил Михаилу Михайловичу и даже доказал с цифрами в руках, что никакого национального подтекста в его деятельности на посту зама нет, никакими даже отдаленно политическими выводами данная ситуация не чревата. Компетентные люди, из числа тех, что сидят выше, в курсе. Просто им, новым замом, тихо и грамотно ликвидирована многолетня группка граждан, присосавшаяся к гонорарной ведомости "Истории". Карапет Карапетович – человек с большим сердцем и не может отказать дорогим ему людям. И не только армяне в списке. Вот Инга Вячеславовна Шмит или Семен Антонович Тенин, они были отсеяны в первую очередь, уж потом дело дошло до всяких Гайков и Вегенов.
Михаил Михайлович мрачно молчал. Несмотря на бодрость зама, дело выглядело погано. Но, в конце концов, Карапет виноват по большому счету сам. Должно быть чувство меры, и не надо подставлять людей, которые хорошо к тебе относились. Главный отлично знал главное аппаратное правило – чтобы тихо! Можно почти все, но чтобы без скандала. Это тебе не фронт.
Пызин, выйдя в предбанник, увидел перед собой сопящего коротышку и сдвинул брови – это еще что такое?!
Карапет не стал отвечать на этот немой вопрос и правой рукой нанес по левой щеке победителя сильный удар. Пызина бросило к косяку, и он отступил внутрь кабинета, уронив папку и прижимая руку к скуле.
– Карапет, Карапет, Карапет! – на разные голоса заговорил предбанник.
Мститель еще несколько раз свирепо выдохнул, сделал несколько быстрых приставных шагов вправо, как балетный, покидающий сцену после удачно выполненного номера, и выскочил вон из главной редакции.
6
Михаил Михайлович вызвал к себе Ларису. Усадил в кресло. Предложил курить. Лариса чувствовала, что сейчас этот большой мужчина ей доверится, и ей было приятно сознавать, что ему в данной ситуации не к кому больше обратиться.
Выяснилось, что Николай Николаевич "встал на формальный путь". То есть сняты побои, диагностировано сотрясение мозга, написано заявление в милицию, в прокуратуру, ЦК ВЛКСМ поставлен на ноги.
– У нас пока что еще советская власть, – развел сильными и несчастными руками шеф, и по его тону было трудно понять, какой смысл он вкладывает в свое заявление.
Лариса кивнула и сообщила шефу, что вся Москва гудит, со всех этажей к Карапету идут делегации со словами поддержки, московские армяне готовят какое-то заявление.
Щеки шефа все более обвисали после каждого слова. Опускались углы рта и края бровей.
– Боюсь, что до суда дойдет. Я пытался воззвать, но Пызин закусил удила. Его тоже надо понять. Кто, говорит, власть: мы или они?
– Кто "они", армяне?
Михаил Михайлович мощно поморщился:
– Какие армяне, вообще – они!
– Либералы?
– Ну-у…
– Диссиденты?
Михаил Михайлович поднял со стола широченные ладони:
– Пусть уж лучше армяне.
И тут же смутился, ему было неприятно, что из его уст прозвучала эта фраза. Он боялся за свою стерильную в этом отношении репутацию.
Лариса прищурилась, и у нее обнаружился немного комиссарский разрез глаз.
– Вы считаете, что суда не избежать?
– Нет, Пызин закусил удила, мы или они! – И очень тихо добавил: – Кретин!
– Но Михаил Михайлович, если Карапета осудят…
– Два года колонии, я наводил справки.
– …если его осудят, я вам гарантирую всё, вплоть до "Голоса Америки", даже и справки наводить не надо.
Шеф навалился на стол, максимально приблизив огромное, рыхлое лицо к собеседнице:
– Скажите вашему правдолюбцу, что он бил Пызина не кулаком, что он дал ему пощечину открытой ладонью. Это был не хулиганский мордобой на рабочем месте, а творческий спор, внезапно перешедший на язык символически оскорбительных жестов. У нас здесь символизм был, а не реализм, черт побери!
Лариса дала понять шефу, что она все поняла:
– Хорошо, Михаил Михайлович, я попытаюсь сделать все возможное.
Трудней всего, как ни странно, пришлось с самим Карапетом. Он хотел пострадать.
– Да, я дал ему по морде, да, на рабочем месте, да, кулаком! Вот этим кулаком. Пускай судят, я хочу, чтобы на меня надели наручники. Я хочу в тюрьму. Все приличные русские люди сидели в тюрьме.
Тойво с Милованом иронически переглядывались Галка и Тамила Максимовна причитали, восхищенно и озабоченно, разве что не по-армянски.
Как тени промелькнули Голубев и Воробьев. Один мгновенно пожал предплечье Карапету, другой запястье – держись, борец!
Лариса вела допрос свидетелей.
– Где вы были в тот самый момент?