- Ну, не надо, - мать все же услышала ее плач, слезла с печи и стала рядом. - Поговорят и перестанут, еще никто не знает, что будет завтра или послезавтра. Как раз, может, все изменится…
- Спасибо, мама! - сказала Юля. - Добрая вы!
- Добрая, - тоже всхлипнула мать. - Я никогда, дитя мое, врагом тебе не была. Хорошо наша Манька с Сергеем живут, и я радуюсь, тебе трудно, и мне трудно. Гляжу на тебя и жалею, не раз думала: почему тебе так не везет?.. Такая молодая, пригожая, ладная, ты же самая видная в деревне…
- Что–нибудь и правда будет, мама, - Юля поднялась, вытерла полотенцем слезы и начала помогать матери убирать со стола, старалась больше не плакать, сдерживалась, но непослушные слезы текли и текли по щекам, туманили глаза.
4
Юля вскочила на рассвете, когда загудели провода и громко заговорило радио.
Она, босая, в ночной белой и длинной рубашке, подбежала к полке и выключила радио, чтобы оно не мешало спать матери и сыну. Хата за ночь выстыла, Юлю охватил холод, и она сжалась. Подумала: снова ложиться не стоит, надо начинать хозяйские дела.
- Полежи еще, я встану, - сказала с печи мать, сказала таким тоном, что слышно было: она давно уже не спала.
- Полежите вы, мама.
- Я уже отлежала бока на печи за свой век, - мать приподнялась, нащупала возле себя валенки, надела их и слезла с печи. - Это ведь молодому спать хочется, а старому нет. Но вот как ни топим, все равно холодно в хате, - сказала она, передернув плечами. - Видать, сгнила, струхлявела вся, совсем не держит тепла. Давно пора новую ставить. Я доживу и в этой, а о себе ты уже сама думай…
Юля выпила, налив из кастрюльки, вчерашнего холодного компота, оделась и вышла во двор. Громко стукнули настывшие двери, на крыльце Юлю пронизало холодом. Она на минуту закрыла глаза, замерла на месте, стараясь одолеть дрожь, боясь холода и привыкая к нему. После вчерашнего ныла спина, ломило поясницу, болели руки - здорово, конечно, устала, наработалась в лесу.
Во дворе еще было темновато; на востоке светилась полоска неба, серел покрывшийся инеем забор, темнел хлев. Где–то далеко пропел горластый петух, за ним по деревне откликнулись один за другим еще несколько певунов; их молодой огненный задира молчал. Он редко когда пел, будто не умел.
По подсушенному морозцем двору прошла в гумно, надергала сухого с болотным запахом сена, отнесла его в хлев и бросила корове в ясли. Подобрала раструшенное, чтобы не истоптала корова, поднялась по лесенке и вскинула сено на вышку - позже, когда кончится сено в гумне, оно перемешается с соломой, перережется на сечку, обольется теплой водой, посыплется для запаха мукой - съест корова, никуда не денется.
Потом Юля зашла в сарай, наступила на курицу, которая вчера почему–то не попала в хлев на насест, заночевала тут, испугалась ее и закричала. Испугалась и курица, затрепыхалась, забилась от нее в угол. Юля плюнула себе под ноги три раза и, чтобы прогнать страх, нащупала дрова и начала накладывать их на левую руку. Обычно она или мать приносили дрова в хату вечером, клали подсушивать на горячий под. Вчера задержались в лесу, с Миколой, забыли про дрова.
Юля принесла охапку еловых дров и кинула возле печи, и ее работу тут же перехватила мать, словно дальше, как старшая, могла все сделать лучше - взяла полено, положила его в печь, рядом положила другое, побросала на них остальные.
Сучковатый, кривой пенек скатился на под, и мать поправила его, даже не почувствовав, что коснулась лбом закопченной трубы, испачкала сажей лоб. Юля усмехнулась, промолчала, знала, что не надо останавливать мать, отрывать от такой обычной, но радостной работы: положить дрова, поджечь их, и, когда они вспыхнут, залижет свод печи огонь, - оживет хата.
Юля налила в чугун воды, подождала, пока мать достала из запечка теплой пожелтевшей бумаги, подсунула ее под дрова и зажгла. Юля тотчас подняла, поставила чугун близко к огню и пошла по воду.
Когда она, поговорив немного с соседкой, принесла полные ведра, мать набирала уже и терла на драники картошку.
Юля ухватом достала из печи чугунок, кружкой зачерпнула из него теплой воды, полила на полотенце, взяла ведро и подалась в хлев. Обтерла мокрым концом полотенца вымя коровы, потом обмахнула сухим, поставила ведро и начала доить, слушая, как звонко бьет в ведро молодое молоко, как оно еще отдает горечью.
Только недавно Юля, когда вернулась с сыном домой, к матери, научилась, доить корову, пахать и косить. Пока была девушкой, этого делать не хотелось, да и мать оберегала, говорила: учись, я сделаю все это сама. А теперь надо было делать всю хозяйственную работу, потому что мать стала совсем слабой, да и не будешь же сидеть и только книжки читать. Все делала, только всякий раз старалась, чтобы люди меньше видели, что ей трудно. К деревне привыкать ей было легко: она еще не успела как следует отвыкнуть от нее; только порой казалось, что скучновато стало в родном местечке, - в том большом поселке, где она жила с мужем, было веселей…
Корова сегодня дала много молока, с полведра, видно, потому, что вчера походила по двору, погрелась на солнце и почуяла весну, зеленое поле с вкусной сочной травой - охотней вечером опорожнила ушат сечки, выпила три ведра воды.
Юля принесла молоко в хату, процедила.
- Макарон сварим или риса? - спросила мать.
- Сварите что–нибудь, - ответила Юля.
- Не пришла вот вчера, не навестила, хоть и дружили когда–то.
- Может, устала за дорогу, - сказала Юля, зная, что мать говорит про Аньку.
- Не так, наверное, устала, как набралась спеси, - возразила мать. - Солодухи хвалятся, что очень уж хорошо живет. Муж много получает, удачный такой - не пьет, не курит, очень бережет ее, просто дрожит за нее.
- Повезло, - бросила Юля. - Счастье всем поровну не дается: к одному привалит, другого обойдет.
- Родителям, конечно, по сердцу, когда дети ладно живут, - промолвила мать. - Семениха хвасталась вчера всем, что очень дорогие да красивые платки и валенки какие–то чудные Анька ей привезла.
- Унты., наверно?
- А черт их видел, хунт они там или больше.
- Унты, мама, сапоги такие.
- А черт его знает, как там по–вашему, по–теперешнему, разве я, весь век из деревни не выезжая, разберусь? Скажут что–нибудь, а голова запомнить не может, - сказала Наталья, отодвигая чугун от сильного огня. - Но завидно слушать, что у кого–то все хорошо.
…Наскоро перекусив, Юля надела красивое выходное платье, обула черные хромовые ботинки, причесалась, легонько подвела черной тушью глаза, подкрасила губы, повертелась перед зеркалом, поглядывая на себя с печалью и скрытой радостью: видела, что она еще молода, лицо свежее, без морщин у глаз и на шее, красивая.
Мать стояла у печи и внимательно смотрела на нее, у нее, у матери, маленькой, дробненькой, седой, с потрескавшимися от работы, воды и ветра руками, видимо, сжималось, болело сердце при мысли, что дочка ее такая еще молодая, такая красавица - и такая у нее судьба. Когда оделась чисто, причесалась, любо взглянуть на нее - на ее стройную фигуру, на высокую грудь, на свежее красивое лицо, на черные, хорошо уложенные волосы. Увидев, что дочка оглянулась, отвернулась, стала глядеть в печь.
- Ну я, мама, пошла, - сказала Юля, еще раз взглянула на себя в зеркало, взглянула и усмехнулась, чувствуя, что как–то сразу легче стало на душе. - Петьку лучше сегодня во двор не пускайте, что–то кашлял всю ночь.
- Сейчас липы напарю, с медом дам выпить, - успокоила мать Юлю.
Юля надела не новое, но еще свежее пальто, взяла свою сумочку и вышла из дому, отправилась на работу.
Вначале, когда она только что приехала сюда, Юля несколько недель сидела дома, стеснялась даже на глаза людям показаться. Потом немного осмелела, решила, что назад не вернется, не простит мужу, останется здесь, и начала искать работу. Там она работала всюду - рабочей на лесоучастке, мыла посуду на кухне, заведовала буфетом. Позже, когда закончила кулинарный техникум, была старшим поваром, а затем и заведующей рабочей столовой.
В здешнем совхозе столовой не было, и Юле по ее специальности работы не находилось. В сельпо, куда она ездила просить место, хотели поручить ей магазин, назначить заведующей и предложить подобрать себе хорошую продавщицу. Юле не очень хотелось идти работать в магазин, иметь дело со своими людьми, она медлила с ответом. Услышав, что здешней школе в их небольшую столовую требуется повар, сходила к директору и попросила взять на это место ее. Тот, услышав, что она имеет специальное образование, взял с удовольствием.
И вот сколько времени уже Юля кухарничала в школьной столовой, три раза в день готовила еду - утром и вечером для интернатских, днем - для всех детей школы. Три раза приходили поесть и некоторые из приезжих учителей, которые не имели тут своих домов, жили на квартирах.
Работа в столовой была не очень трудной. Мясо и молоко школе дешево продавал совхоз, картофель, овощи и фрукты были свои, школьные, остальные припасы часто привозили из города. Юля, приняв столовую, заставила директора сделать ремонт, хорошо оборудовать кухню, купить холодильник и пристроить небольшие, удобные склады, несколько дней все мыла, чистила, завела строгий порядок: никто не имел права заходить в кухню, кроме нее. Даже дежурные ученики или технички, которые должны были ей помогать. Она умела вкусно готовить, и, когда начала работать, в столовой стали питаться почти все дети. Нареканий на нее за все это время почти не было.
В этом году директор встревожился. Дело в том, что в деревне начали строить помещение для столовой, попросили Юлю в будущем стать ее заведующей, а директору очень не хотелось отпускать ее из школы. Он часто допытывался, уйдет она или останется тут, с ними, просил и дальше работать в школе, "потому что лучше ее тут никого не найдешь". Юля усмехалась, обещала посмотреть, подумать, как ей поступить. Во всяком случае, где–то работать будет, без работы сидеть не станет.
Она радовалась, что ей в школе хорошо работается, что ею довольны все, кто у нее питается, благодарят ее, и эта капелька радости помогала ей переживать личные семейные неудачи.
Правда, у нее тут почти сразу нашелся поклонник, обратил на нее внимание. Им неожиданно оказался здешний учитель, преподаватель математики.
Владимир Семенович, человек пожилой, лет на двадцать старше ее, очень спокойный, воспитанный, с первых дней начал проявлять к ней внимание. От людей она слышала, что он был женат, имел дочку, но почему–то не ужился с женой, развелся. Третий год уже работает в этой школе, жениться пока не собирался, а вот к ней, Юле, стал приглядываться, ухаживать. Ухаживания его были несмелые, стыдливые, он ни разу за довольно уже длительное время так и не показал по–настоящему, так и не признался, что она нравится ему, что он хочет взять ее замуж, но Юля чувствовала, что именно так он думает. Думает и решает: сказать ли ей об этом, или не говорить, и как сказать.
Юля, думая об этом, шла в школу и не заметила, как быстро дошла. Войдя на школьный двор, удивилась, какой он чистый - дети вчера, видать на уроках труда, разбили ломом лед, собрали прошлогодние листья и мерзлую траву, подмели, обложили грядки и дорожки кирпичом, выкрасили его белой краской.
Уже совсем рассвело, выплыл краешек большого красного солнца. За ночь подморозило, под ногами хрустела подмерзшая земля, молодой ледок.
Юля отперла дверь столовой, сняла и повесила в коридорчике пальто, накинула халат и сразу затопила плиту. Дрова в школе были сухие, разгорелись быстро. Она налила в котлы воды и поставила их на плиту, а сама села чистить картофель.
…Когда на кухне все было готово, приятно запахло, послышались шаги. Это шли завтракать те, кто жил в общежитии. Юля глянула в окно: следом за детьми шагал и Владимир Семенович - высокий мужчина в широких брюках и в длинном пальто, в весенней шляпе. Он выглядел немного комично в слишком просторной для него одежде, и Юля, увидев учителя, усмехнулась.
Дети поздоровались с нею и выстроились возле окошка. Владимир Семенович тоже поприветствовал ее, но в кухню не зашел, сел в зале и стал ждать, пока она подаст завтрак детям. Только когда дети уселись за стол и начали завтракать, и он подошел к окошку, заглянул в него, показав Юле загорелое лицо с немного толстоватым носом, высоким белым лбом и лысиной, которую он аккуратно прикрывал редкими волосами, улыбнулся и подал ей букетик подснежников.
- Спасибо, - поблагодарила Юля, взяла цветы и поставила их в банку с водой.
- Пожалуйста.
Радостная улыбка все еще освещала лицо учителя, довольного тем, что Юля охотно приняла его подарок и также, видимо, тем, что отказала городскому шоферу (слух об этом кто–то разнес по деревне). Узнав об отказе, он сразу повеселел, еще деликатнее и приветливее стал разговаривать с нею, но о своих секретах ничего не сказал, ждал, наверное, более подходящей минуты для этого разговора.
Юля подала ему завтрак - котлету с картофельным пюре, кислую капусту, стакан кофе с куском белого хлеба.
- Как вкусненько пахнет! Золотые руки у вас, Юлья- на Ивановна, золотенькие!
- Руки как руки, - отозвалась Юля. - Как у всех женщин.
- Нет, не скажите, - покачал головой пожилой учитель, - не как у всех…
- Шутите вы, надо мной, Владимир Семенович.
- Что вы! - тихо, чтобы не услышали дети, проговорил он. - Что вы! - бросил быстрый взгляд на нее, улыбнулся, худые щеки его покраснели; смущенный, он понес к столу тарелки с едой.
5
Настал выходной день, и Юля осталась дома. Управившись по хозяйству, Наталья ушла в деревню, а Юля подмела, подтерла в хате пол, одела сына и вышла с ним во двор.
Тепло, ярко светило солнце, под его лучами высохла крыша, побелели стены, начал таять снег и стекать водой. В лужице талой воды купались воробьи, грудь и крылышки у них были черные - наверное, часто за долгую зиму они грелись в трубе и измазались сажей. Хотя воздух и прогрелся, от земли тянуло холодом, свежестью, было студено, как зимой в солнечный морозный день.
Юля прищурилась от яркого света, постояла, вдыхая разлитые вокруг запахи весны, и не захотела возвращаться в хату. Вынесла из сарая пилу, посеченные и спиленные сверху козлы, постучала по ним топором - подогнала, укрепила ножки, положила на них березовое полено.
- Иди сюда, мужчина, - с улыбкой позвала сына, - разрежем несколько березин.
Сын подбежал, с радостью ухватился за пилу, начал тянуть - рвал или сильно нажимал ее вниз так, что пила выскакивала из прорези или сильно въедалась в дерево; пока отпиливали поленце, береза была вся в надрезах, густо насыпалось на землю опилок, коричневых - из коры и белых - из середины дерева. Но сын радовался тому, что помогает матери, тянул за ручку - пила не клонилась то в одну, то в другую сторону, и легче было резать дерево, чем одной.
Перепилили так несколько тонких березок, и сын начал тянуть пилу медленней, оглядывался назад, посматривал по сторонам, видимо, уже хотел убежать отсюда на улицу, туда, где стояли возле талых лужиц и гомонили дети. Юля уговаривала его попилить еще, обещала купить новые штанишки. Потом не удержалась и накричала на сына. Петька надулся, тянул пилу и потихоньку шмыгал носом.
- Что ты, девка, ребенка мучишь, - зашумела мать, которая неожиданно вернулась домой. - Сами напилим, - она подошла и забрала из Петькиных рук пилу.
Петька обрадованно улыбнулся и побежал на улицу, бежал не по сухому, а по лужам, даже летели во все стороны брызги.
- Не лезь в воду, - прикрикнула Юля, - а то запру в хате, не выпущу во двор.
Сказала так и подумала, что все равно он не послушается ее, будет ходить по воде - ребенок ведь. Она и сама, когда была маленькой, после паводка или грозы любила бегать по лужам, не раз так забрызгивалась, что на ее платье не было сухого места. Подумала, что напрасно часто кричит на сына, хочет видеть его "взрослым", забывает, что он еще дитя горькое. И засмеялась от радости при мысли, что у нее есть сын, Петька, такой хороший мальчик, трудно даже представить, как можно было бы жить без него.
Когда разрезали полено, мать держала пилу, а Юля положила на козлы несколько тонких березок.
- Напилим на завтрашний день и больше сегодня пилить не будем, - сказала Наталья, - схожу в Малышки, расспрошу кое–кого и куплю сена.
Юля промолчала, ей очень не хотелось откладывать начатое, лучше бы распилить все эти бревна' сразу: она не любила оставлять работу незаконченной. Но знала, что матери действительно надо сходить в соседнюю деревню, потому что сено кончается, скоро нечем будет кормить корову. Тянула на себя пилу и задумчиво смотрела на старые козлы, на березовое бревно, на опилки, сыпавшиеся под ноги и пахнувшие сыростью и березовым соком.
…Владимир Семенович, когда вчера пришел ужинать, принес ей флакончик духов, просил разрешения проводить ее до дома. Она решительно отказала ему, и он совсем растерялся, смутился - очень несмелый, нерешительный, он стыдился даже сказать о своих чувствах. Словно восемнадцатилетний… Юля невольно пожалела его: такой он слабый, беспомощный.
Вспомнила она и вчерашний разговор с директором здешнего совхоза и председателем сельпо. Они уговаривали ее оставить школьную столовую, когда закончится учебный год, и стать заведующей совхозной столовой, которая вот–вот должна открыться. Мол, рады будут взять ее заведующей, так как она имеет специальное образование, она свой, здешний человек, у нее будет большая зарплата, и шутили еще: сюда станут приезжать и кормиться в столовой много людей со стороны, и среди них, возможно, найдется и для нее жених.
Юля сказала им, что, наверное, согласится принять новую столовую. Там ей будет легче работать и материально выгоднее, думала она сейчас. Как–нибудь все устроится, успокаивала себя. И сама не пропадет, и сына вырастит. На хорошей работе получит неплохую копейку, приходя домой по вечерам, не будет видеть пьяного мужа, слышать его крик или волноваться - ждать ли его сегодня домой? Не будет думать, что он сидит у другой. Пусть живет, как хочет, если пошел по собачьей тропке, она не будет больше переживать, тревожиться, знает теперь, что его нет и он не нужен ей, пусть делает, что хочет там, далеко от дома…
- Ну, хватит, - сказала мать, когда они перепилили почти половину березовых бревен, и понесла пилу в дровяной сарай.
Юля пошла вслед за матерью - взять топор. Вернулась с топором и хотела подкатить ближе к дровам колоду, толстую и изрубленную сверху. Но колода вмерзла в снег, ее не удалось даже стронуть с места, и Юля начала носить поленья к колоде и колоть их.
Ровное полено кололось легко, надо было только суметь ударить по его середине. Когда это не удавалось, отрубались щепки. От комлей тупой, щербатый топор отскакивал. Юля пыталась загнать в комель острие, потом поднять его и ударить обухом по колоде, но все равно комлей расколоть не могла. К тому же топор начал спадать с топорища: железный клин выскочил из него и затерялся где–то в снегу или в щепках.
Мельком Юля взглянула на соседнюю хату: со двора вышел хозяин, Степан, ногой потрогал бревна, лежавшие за его хлевом. Увидел ее, поздоровался, но не подошел. Вот уже сколько времени он старается не попадаться ей на глаза…