Можно было попросить его, соседа, мужчину, наточить тупой топор бруском или напильником и хорошенько насадить на топорище. Но Юля не хотела не только просить об этом, но и говорить с ним. Хотя и знала - если бы попросила, он сразу согласился бы помочь, мог бы дать свой топор, улыбался бы ей, может, только смущенно избегал бы ее взгляда.
Эта отчужденность, неприязнь между ними началась прошлой осенью. До того времени они разговаривали, заходили друг к другу. Степан, почти ее сверстник, всего года на два постарше, живя рядом, часто сам приходил помочь расколоть толстое, суковатое полено, распахать картофельное поле или отнести в погреб полные мешки с овощами. Частенько заходил вечерком, особенно зимой, один или с женой, посидеть, поговорить, приглашал на крестины или на свеженинку, его тоже приглашали. Жили, казалось, дружно, мирились, хотя и случались порой нелады - то свинья заберется в огород, то куры разгребут грядки.
Дружно жили до прошлой осени, когда Наталья попросила его поправить часть изгороди - выкопать старые столбы, поставить новые и загородить.
Лесник Микола сам привез им два сосновых бревна на столбы, полвоза жердей. Пилить бревна и ставить столбы помогала Степану Юля.
Степан, отец троих детей, но известный в деревне бабник, из–за чего жена не раз бросала его и била его любовницам окна, все время шутил с Юлей, подтрунивал над ней.
- Почему ты не ужилась со своим мужиком? - допытывался он, поглядывая на нее не только с усмешкой, но и чересчур смело, и этим сильно смущая ее.
- Ростом был мал, - ответила Юля.
- Если в рост не пошел, так, видать… Ого, маленькие мужчины крепкие!
- У тебя только одно на уме! - укорила она. - А ведь детей трое!
- А что может быть лучше этого? - не унимался он, - Может, никто другой лучше меня не понимает тебя. Была замужем, родила, расцвела - и без мужа… Ого, как тебе трудно!
- Не мели чего зря, - обрезала его Юля, - распустил язык, как кнут.
- Что значит - не мели, - ребячился Степан, - Давай вот договоримся: выйди когда–нибудь вечером, посидим.
- Сейчас вот если огрею, - Юля взмахнула колом, который держала в руках, - то не только сядешь, но и ляжешь.
- Я серьезно. Ей–богу, в деревне нет более красивой и более желанной, чем ты… Думаешь, только я один исподтишка на тебя поглядываю? Нет. Микола вон сохнет по тебе.
- Перестань, Степан, - попросила Юля, - мне только и думать о том, кто по мне сохнет или по ком мне сохнуть. Хватает и других забот.
- Чудная ты, говорю тебе. Да что бывает важней этого? У меня это важней всего. Это же жизнь, радость наша.
- А твоей жене радость, что ты ползаешь так, шкодишь?
- Ну…
- Вот тебе и ну! Распустился ты, разболтался, а она, Маруся твоя, глупая, не проучит тебя…
Под вечер, когда уже заканчивали ставить забор, когда голову его еще кружил хмель после обеденной чарки, Степан особенно разошелся, говорил только о женщинах, о любви. Потом, оглянувшись, подошел к ней, шепнул, что сегодня вечером он придет, сыпнет песком в стекла - пусть тогда выйдет.
Юля засмеялась, приняв его слова за шутку, и сказала, что поздно ему ходить к другим женщинам на свиданье, когда женат, когда трое детей на шее, что и ей невелика радость выбегать к нему, только у нее и забот.
…Той ночью Юле не спалось. Пришла из школы, помогла матери управиться по хозяйству, сходила потом к соседям посмотреть телевизионный фильм. Фильм был интересный, про любовь - о том, как молодой парень влюбился в молодую, но замужнюю женщину, она разошлась с мужем, имея от него ребенка. Женщина долго избегала парня, боялась еще раз ошибиться, но тот оказался настойчивым и добился своего: ему не только поверили, но и полюбили его.
Юля думала про себя, про мужа и сына, гадала, смогла бы она сейчас вот так навсегда вычеркнуть из памяти Геннадия, любовь к нему. Мужа она могла забыть, раздумывала Юля, а вот свою любовь к нему, может, и нет. Любовь ее была настоящей, чистой, первой, и забыть любимого человека, тем более так быстро заменить его кем- то, она не могла.
Правда, ей тяжело жить одной. Она ведь еще молода, у нее столько сил, она тянется ко всему хорошему, хочет любить и быть любимой, рожать детей. Лежала, думала и вдруг услышала тихий стук в окно, а потом в дверь.
Мать спала, и, чтобы она не проснулась. Юля вскочила, накинула на себя халат и выбежала в сени.
- Кто там? - спросила она, но дверь не открыла - было уже поздно.
- Я, - услышала Степанов шепот.
- Чего тебе?
- Впусти…
- Поздно уже, иди домой, - сказала Юля, в душе закипела злость, обида на Степана.
- Открой… Жене надо помочь…
- Что с нею? - верила и не верила ему Юля.
- Да открой ты, не съем же я тебя.
Юля откинула крючок. Степан толкнул дверь, плечистый, высокий, шагнул в сени, обняв, припал к ней, начал искать своими губами ее рот.
- Юлька, - шептал он и тянул ее к стене. - Не могу без тебя. Люблю…
Он целовал ее в щеки, в уголки губ, а она вначале растерялась, замерла, но сразу опомнившись, изо всей силы толкнула его за дверь. Степан, не ожидая такого, упал с крыльца, ударившись руками о землю. Юля в это время успела снова закрыть сени.
- Юлька, - он почти тут же вскочил, бросился к двери, - впусти, ну впусти, прошу тебя. Никто и знать не будет… Неужто ты думаешь вот так весь век кручиниться, сохнуть? Слышишь, никто и знать не будет…
- Уходи прочь, - отдышавшись и сдерживая волнение, с возмущением приказала она, - и чтоб ноги твоей больше тут не было! Утешитель нашелся!..
- Знаю, все знаю, - пренебрежительно, совсем другим, каким–то злобным голосом проговорил Степан. - С ним, с Миколой, крутишься.
- Знай себе, - твердо отрезала она, - что захочу, то и сделаю, сама себе госпожа. А ты сюда больше и носа не показывай, кобель бродячий.
Сказала и ушла в хату; Степан еще что–то бубнил, а потом, наверное, дворами потащился домой, потому что шагов его под окнами не было слышно.
Юля, растревоженная, обиженная, долго не могла уснуть в ту ночь, думала: был бы муж, не унизили бы ее так, была бы защита…
6
Юля колола дрова и вспоминала все это. Когда разбила последнее полено, положила топор на колоду, а сама вышла на улицу. Хотелось взглянуть на сына - где малый, что делает, в каком он виде. Петька бегал с ребятами поблизости, был весь мокрый, наверное, набрал воды и в сапоги, потому что слышно было, как в них хлюпало.
Юля подозвала его и повела домой, заставила раздеться, разуться и полезать на печь. Она ругала себя, что так долго оставляла его без присмотра, простудится, тогда не оберешься беды.
Петька нехотя полез на печь, а Юля пошла к сараю. Положила у наружной стены два полена и начала складывать на них рубленые дрова: тут скорей высохнут, проветрятся, чем в сарае.
Сложила дрова в клетку, отошла и полюбовалась на свою работу, поправила несколько поленьев, лежавших косо или выпиравших наружу. Набрала сверху охапку дров и понесла в хату.
В кухне было темновато, тепло, и ей не захотелось оставаться тут, тянуло на холодноватый, освещенный низким неярким вечерним солнцем двор, где все больше чувствовалась весна, которая радовала и тревожила. Юля взяла ведро и пошла из хаты, выпустила из хлева корову, сгоняла ее к колодцу и напоила. Когда корова, оскользаясь, оставляя на льду царапины, вернулась с полными боками, Юля закрыла ворота на запор, бросила в ясли сена, а сама пошла в хату, начала топать возле печи - надо было накормить свиней и кур.
Управившись, решила протопить печку. Стало уже совсем темно, и она решила зажечь свет, щелкнула выключателем, но лампочка не загорелась. Очевидно, здешний электрик что–то ремонтировал и отключил электроэнергию на станции.
Юля наложила в теплую со вчерашнего дня печку березовых дров, заметила, что поленьев вошло совсем мало. Надо будет на этих днях выгрести золу, которой за зиму собралась целая куча, решила она. Наколов из сухого елового полена щепочек, надрала с березового круглячка коры и все это подсунула под дрова, подожгла. Когда дрова хорошо разгорелись, закрыла дверцы; в печке загудело, огонь взметнулся, красно светился сквозь дыры возле петель на дверцах.
Кто–то незнакомый затопал во дворе, промелькнул мимо окон, долго, не зная, где она, искал задвижку, шурша рукой по двери. Юля не успела заметить, кто это, показалось только, что шла женщина. Когда дверь открылась, так и было: вошла высокая полная женщина. Одета она была не по–здешнему, по–городскому - в толстом, ворсистом меховом пальто, высоких блестящих сапогах, высокой, похоже бобровой, шапке, с небольшой модной сумочкой. Эта солидная дама была ее бывшая подруга, Анька.
- Добрый вечер! - поздоровалась она, сразу увидев Юлю. - Не узнала?
- Почему не узнала? Узнала, - сказала Юля и пошла ей навстречу.
Они поцеловались, от Аньки приятно пахло духами, помадой, а от ее шубы отдавало незнакомым запахом шерсти и нафталина.
- Садись, - пригласила Юля, сняла с себя запачканный березовой корой ватник, повесила на гвоздь у двери, сдернула с головы платок, причесалась, закрепив гребнем волосы, чтобы не рассыпались.
Анька подняла полы пальто и села на скамью у окна, обтягивая узковатую короткую юбку, оголив полные колени. Юля присела возле нее на стуле.
- Ну как живешь? - спросила Анька.
- Как живется, так и живу, - ответила Юля. - Мать приютила вот, а работаю в школе.
- И давно тут живешь? - снова спросила Анька, хотя, конечно, это хорошо знала - то ли мать раньше написала, то ли узнала теперь, приехав сюда.
- Да с позапрошлой осени.
Анька подняла руки, поджав губы, длинными ногтями сняла с их уголков лишнюю краску, прищурив при этом небольшие глазки. Затем достала из кармана пальто платочек и вытерла губы.
- Разденься, - посоветовала Юля, - у нас тепло.
Анька послушалась, сняла пальто, Юля взяла его, тяжелое, и повесила на гвоздь возле зеркала. Гостья была в белой блузке, на высокой груди тускло посверкивал желтоватый кулон. Анька поправила его, словно стараясь привлечь к нему Юлино внимание.
- И не скучно тебе жить в деревне? - поставив локти на стол и опершись подбородком на руки, спросила она.
В хате было темно, однако по тону гостьи угадывались слегка презрительная, спесивая усмешка на ее губах, усмешка всем довольной, обеспеченной женщины.
- Некогда и подумать о том, скучно тут или весело, - уронила Юля, - да я ведь деревенская, почти все время жила здесь и там, на Севере, тоже не в городе…
- Корову доишь, свиней кормишь?
- Дою и кормлю…
Анька, словно ей было холодно, передернула плечами, зажмурилась, покачала головой:
- И не страшно?
- Какой там страх? Молоко, сметану и творог ведь любишь есть?
- Конечно, люблю. Но в хлев ходить… - Она брезгливо поджала губы. - Я теперь не смогла бы. Вот и сегодня, мать говорит: пойдем, посмотришь, какого бычка корова принесла. Подошла я к дверям хлева, а дальше идти не могу. Забивает дыхание запах хлева. Хорошо, мама, говорю, пусть растет. Отвыкла от деревни…
- Если б понадобилось, так скоро и научилась бы, ты ведь все это знаешь. А как ты живешь?
- Да хорошо, Юлечка, - любуясь собой, ответила Анька. - Жива, здорова, и дети растут, в садик ходят.
- Твои хлопцы, наверное, уже большие?
- Я ведь раньше тебя замуж вышла, вот и дети мои старше, - ответила Анька. - Руслану седьмой годик, Варлену - четвертый.
- Большие уже мальчики, - улыбнулась Юля. - Девочку бы вам еще надо.
- Что ты! - тоже с улыбкой возразила Анька. - Одеть и прокормить, конечно, есть на что, но ведь теперь все - самое большее - двоих только имеют. Да и не хочу я больше этими пеленками заниматься, писк слышать. Надо и для себя немного пожить. А то с ними, детьми, молодость свою загубишь, состаришься. А нам теперь только и пожить, когда и молоды еще, и все имеем.
- Все же девочка нужна.
- Если б знать, что будет девочка, - сказала Анька, - а то скорей всего родится еще один забияка. Да я и учиться надумала, поступила в прошлом году в институт, некогда с детьми возиться.
- Ого! - удивилась Юля: Анька, замужняя женщина, мать двоих детей, вздумала учиться дальше; удивилась еще и тому, что та поступила в институт: в школе она училась очень слабо, почти все время у нее, Юли, списывала задачки.
- Знаешь, не хочется дома сидеть, одичать можно среди четырех стен, - продолжала рассказывать Анька, - пошла работать, а специальности хорошей нет. Стала машинисткой. Так все: Анька да Анька, напечатай или перепечатай… Срочно… Диплом будет, тогда и работу хорошую найду, буду не Анькой, а Анной Владимировной. Я бы на твоем месте не потела бы возле котлов, а устроилась бы учительницей, а там поступила бы на заочный.
- Какая из меня учительница! - махнула рукой Юля. - Что и знала, то уже забыла.
- Не скромничай, - не согласилась Анька. - И работала бы как–то, и в институт пробилась бы: ты же в школе, можно сказать, лучше всех училась. И была бы не Юля, а Юльяна Ивановна. Важный человек в деревне - на "вы" называли бы. Если сама о себе не подумаешь, то кто о тебе заботиться станет? Надо уметь жить…
- Лучше быть хорошим поваром, чем плохим учителем, - возразила Юля, - не хочу, чтобы дети смеялись надо мной и позже добрым словом вспомнить не могли.
Она подошла к печке, щепкой открыла дверцы, на которых порыжела побелка, поправила дрова.
- У нас паровое отопление, - сказала Анька, - Ты ведь не жила в городе, не знаешь, какая это красота - газ, горячая вода!.. Не надо этих дров, не приходится носить ведрами воду из колодца или белье на речку полоскать, поверну краник - потекло… Если бы ты видела, как вырос наш город! А Мишу моего еще повысили, большой оклад, раз в пять больше моего дали, "Волгу" выделили. Знаешь, Иван, это шофер его, на работу меня отвозит и с работы забирает.
- Хорошо тебе, - усмехнулась Юля, вспомнив, как некогда, будучи ученицей, Анька хвасталась, что у нее самое лучшее в классе платье, самые дорогие туфли или школьная сумка и письменные принадлежности.
- Миша пополнел, солидный такой стал. Если какое собрание в городе, так обязательно в президиуме сидит, - говорила Анька. - Недавно был в Ленинграде, пальто мне вот это достал, это уже пятое. Воды сырой пить не дает, говорит, яблочный или' вишневый сок покупай.
- Смотрит за тобой.
- Да не жалуюсь, как другие. Что захочу, то и получаю. Может, тебе что–нибудь надо достать?
- Спасибо, - отказалась Юля, - у меня все необходимое есть.
- Говори. Может, на такое пальто у тебя и не хватит денег, так более дешевое достану. Наденешь - все тут ахнут…
- Не надо, - снова отказалась Юля, - все это лишнее.
- Ты все такая же. Мало изменилась с тех пор, как в школу ходила.
- У каждого остается что–то свое, мало кто совсем меняется.
- Скучно тебе тут, конечно, - покачала головой гостья.
- Живу, Анька. - Юля встала, сходила в кладовку и принесла колбасы, кусок сала, нарезала его небольшими кусочками, бросила на сковороду и поставила на огонь.
- Света нет, - пожалела Анька.
- Это сегодня что–то нет, а так он всегда горит, - будто оправдывалась Юля.
- Когда ни приеду, всегда так бывает: то свет потухнет, то в магазин хлеба или сахара не привезут.
- Теперь хорошо жить стали, - сказала Юля, - все, у кого семья на хорошей работе, стараются, много получают, живут по–городскому: телевизоры, мотоциклы, холодильники, хорошую мебель имеют. Некоторые учителя, бригадиры и экскаваторщики "Жигули" да "Запорожцы" приобрели. Почти в любую хату зайди - чистенько, чего там только нет из дорогих вещей. Это не то, что было когда–то, когда мы в школу ходили.
- Все равно в деревне я теперь жить бы не стала, - перебила ее Анька.
- Ничего страшного и тут нет, - не согласилась с нею Юля.
Она присела на корточки и стала поворачивать на сковородке кусочки сала, которые уже начинали подгорать, дымиться и чернеть. Пришлось поставить сковородку на самый краешек в печке, подальше от огня.
- Ты одна приехала? - спросила Юля у гостьи.
- Одна. Мишина работа не позволяет раскатываться. Да еще он такой старательный, так прилежно работает, что и меня и детей редко видит, хоть ты заводи себе полюбовника. В отпуск в Крым поедем. Знаешь, я пятое лето подряд туда покачу…
- Мне хоть бы раз в своей жизни поглядеть те курорты, - сказала Юля.
- А ты собери сотню–другую, да и катани. С кавалером каким познакомишься. Знаешь, как они там за красивенькими охотятся?.. Ты будешь в большой цене.
- Ну их, этих кавалеров! Их и без курорта хватает.
- Вот хочу спросить: почему ты со своим разошлась? - снова начала Анька.
- Разошлась…
- Пил или бил тебя?
- Много, Анька, рассказывать, - Юля еще раз перевернула сало, лицо ее разгорелось от огня, который жег лицо и руки. - Много, да и надо ли? Не удалась наша жизнь - и все тут. Разладилась, и трудно склеить.
- Ты не переживай, - промолвила Анька, - если бросил тебя - ну и черт с ним. Выйдешь за другого, более стоящего. Что он там, шофер. Только надо в город ездить, не сидеть тут, потому что в деревне с ребенком нелегко выйти замуж, а в городе добрые люди возьмут.
- Да не спешу я второй раз замуж. - Юля помолчала. - Снова выйти замуж - это не пальто сменить. И полюбить надо, и чтобы он тебя полюбил, и чтобы ребенку отцом мог стать. Тут уже не только о себе думаешь.
- Эти дети сдерживают нас… - Анька умолкла, видно было, чего–то не договорила, что–то утаила свое, секретное, - Да, тут ты, может, и права: жизнь непростая, непросто дается. Сначала думаешь: должно быть вот так, а оно потом иначе поворачивается…
"Наверное, не любит она своего пожилого мужа, - подумала Юля, женским сердцем почувствовав это из хитроватых Анькиных слов. - Может, она и правда не раз подумывала о любовнике?.."
Внезапно вспыхнуло, ослепило женщин электричество. Юля и Анька на минуту закрыли глаза, потом, когда глаза привыкли к свету, взглянули друг на друга.
Анька выглядела хорошо - молодо, свежо. Она была полной, но стройной, в коричневой шерстяной юбке и дорогой белой блузке. Лицо и шея у нее гладкие, без морщинок, щеки были старательно припудрены и от того казались розовыми.
- Ты постарела, Юлька, - удивилась и как будто обрадовалась этому Анька. - Я моложе выгляжу.
- Что поделаешь. - Юля сняла с огня и поставила на припечке сковородку, от которой валил синий дым, взяла чистую тарелку и переложила на нее поджаренную колбасу с салом.
- Гляди больше за собой, - посоветовала Анька, - купи крем от веснушек, смазывай им лицо, сделай на лице маску из свежих огурцов и полежи…
- Некогда мне с масками лежать, - усмехнулась Юля, - весна наступает, надо картошку сажать, а там лето подойдет - сено, ягоды…
Зашевелился на печи Петька, сверкнул глазенками из–за трубы на гостью. Взглянул и спрятался.
- Ой, какой мурзатенький! - удивилась Анька, достала из кармана плитку шоколада, подошла к печке и дала Петьке.
Тот забился в угол, даже не дотронулся до гостинца, лежавшего с краю на печи.
- Ой, какой стеснительный! Пропадешь, если будешь таким… Бери скорее, а то растает, - Анька пододвинула к нему ближе шоколад.
- Что надо сказать тете? - пристыдила сына Юля.