Костя Большаков пошел отлично, так что я за него постоянно радуюсь. Волянскому за три часа занятий - с 9 часов утра до 12 - назначено 40 р. в месяц. Кроме того, я отрекомендовал его к Андреевым, которые просили меня подыскать им репетитора для Пети.
Прощай.
Твой брат Дмитрий.
18. В. Н. Мамину. 3 марта 1884 г. Екатеринбург
На твое длинное литературно-критическое письмо, Володя, мне приходится отвечать только теперь, потому что раньше решительно было некогда, - кончил целых три статьи и, кроме того, каждый месяц приходится писать письма десятками. Если тебе трудно написать в месяц три-четыре письма, то можешь представить себе тот гигантский труд, когда приходится писать десятки таких писем…
Ну-с, переходим к делу.
В твоем громадном письме, "отрыгнутом" от чистого сердца, меня приятно порадовало главным образом твое серьезное отношение к литературе, хотя с твоими выводами в некоторых случаях я и не могу согласиться. Замечу еще в скобках одну особенность твоего рукописания - это авторитетность… Конечно, всякая юность самонадеянна, а юность мысли в особенности, но все-таки, хотя Александр Македонский и был великий герой, но зачем же литературные стулья ломать? Это между прочим, в виде вступления, а теперь обратимся к пунктам, именно, весь твой крестовый поход против "новых беллетристов" - одна из тех несправедливостей, которые делаются только в юности. Мы, русские, можем справедливо гордиться такими именами, как Глеб Успенский, Златовратский, Салов и т. д. Они отринули все лохмотья и декорации старинной выдохшейся эстетики и служат боевую службу, которая им в свое время зачтется. Важно то, что ни в одной европейской литературе ты не найдешь ничего подобного, например, "Власти земли" Успенского. Что вся эта школа слишком серьезно взялась за изучение народа и не хочет преклониться перед порнографически-эстетическими требованиями публики - в этом я полагаю особенную их заслугу. Ты метко выразился, хотя и чужой фразой, что народники "ввели мужика в салон", - совершенно верно и паки верно: время салонной эстетики миновало, да и салонные беллетристы тоже. Салоны теперь являются только для отрицательной стороны жизни - не больше. Итак, сиволапый беспортошный мужик торжествует в литературе к ужасу эстетической надушенной критики… Но это не так ужасно, как кажется на первый раз, потому что этот мужик является подавляющей девятидесятимиллионной массой сравнительно с тоненькой и ничтожной салонной пенкой. Обрати на сие особенное внимание, ибо здесь уже говорит арифметика.
Но вышесказанным я еще не думаю отрицать "художество", конечно за вычетом тех волчьих ям, которые вырыты нашей несчастной критикой. Только я расхожусь с тобой вот в чем: есть такие вопросы, лица и события, которые по-моему должны быть написаны в старохудожественной форме, а есть другой ряд явлений и вопросов, которым должна быть придана беллетристико-публицистическая форма. Именно так я и пишу: Кесарево Кесареви, а богово богови. Прогресс в том и заключается, что мы видим длинный ряд процессов дифференцирования, и литература переживает то же самое - чистое художество и художество прикладное, ибо довлеет дневи злоба его. Таким образом, громы и молнии твои против "Золотухи" разлетаются сами собой, тем более что серьезных статей никто не читает, а беллетристику читают все. Ты, например, глубоко ошибаешься, что "Золотуху" никто не читает, - напротив, ее все читают и все читают с большим удовольствием, чему могу представить десятки свидетелей. Специально в литературе "Золотуха" для меня сделала то, что называется "литературным именем". Посягая на "Золотуху", ты посягаешь на меня и на мое любимое детище. У меня будет ряд таких статей об Урале, и поверь, что мне скажут за них спасибо. Конечно, они имеют временный интерес, интерес минуты, с которой и умрут, но я за вечными истинами и не гонюсь, как не гонюсь и не желаю того, что называется "славой"… Мы - рядовые солдаты, и только.
В укор нашим новым беллетристам ты ставишь западных, в том числе натуральную школу с Золя во главе. Вот поистине детский взгляд… Именно, всякая литература есть создание известного народа и известного времени. Так? На одном конце, примерно, стоит Париж и Золя, а на другом Екатеринбург и Д. Сибиряк… Получается нечто вроде алгебраического уравнения, причем Д. Сибиряк никогда не будет дитей великой Франции, а Золя - екатеринбургским мещанином. Если бы Золя был русским, поверь, что он никогда бы не написал ничего вроде своей эпопеи "Ругон-Маккаров". Один человек стоит в центре европейской цивилизации, где учатся, ходя по улицам и дыша парижским воздухом, а другой - в стране гогов и магогов, где процветает "Екатеринбургская неделя". Естественно ли и справедливо ли требовать от нас того, чего мы не можем дать уже по условиям нашей жизни. То же самое заметь о Диккенсе и прочем большом европейском брате, причем припомни притчу Щедрина о мальчике в штанах и мальчике без штанов: русская изящная словесность и есть этот именно мальчик без штанов…
Но ничего нет хуже, Володя, наших эстетиков, взявших напрокат свои теории в западных Европах, да и то задним числом. Мы не можем захлебываться (и смаковать с эпическим спокойствием) разными психологическими эффектами и ювелирным дублением слога. Кругом слишком много зла, несправедливости и просто кромешной тьмы, с которыми мы и воюем по мере наших сил, а для этого выработалось свое литературное оружие.
В конце концов вопрос сводится вот к чему: по-твоему, наш брат, автор, должен писать такие статьи, которые мог бы читать с удовольствием только человек салона или той буржуазии, которая тянется за салоном. Другими словами, мы должны служить золотому тельцу, дворянству, чиновничеству, псевдоинтеллигенции и т. д. Но этим людям уже служат, даже слишком много служат, и ты можешь найти полное удовлетворение своим салонно-литературным требованиям в произведениях Маркевича, Сальяса, Авсеенко, в "Ниве" и т. д. Там мужика еще нет, а мы останемся с своим мужиком…
Впрочем, мы едва ли поймем друг друга. Вопрос слишком велик для такого короткого разъяснения. Твое заблуждение минует само собой по мере того, как ты из головастика превратишься в настоящую лягушку, а к тому времени мы, надеюсь, сойдемся "в мыслях". Пока достаточно и того, что ты серьезно интересуешься делом.
Твой совет изучить французский язык в месяц поимею в виду, тем более что французскую грамматику, которую ты рекомендуешь мне, я два раза прошел всю от доски до доски еще в 73 г. да, кроме того, Марго.
Мы все на старом положении, а вот бедная Паша опять после операции хворает - придется отнять ей правую руку до самого плеча… Скверно, а все-таки лучше жить без руки, чем умереть с обеими руками.
Марья Якимовна кланяется тебе и каждый день ждет обещанного письма.
Твой брат Дмитрий.
19. А. С. Маминой. 29 сентября 1885 г. Москва
Милая мама,
Отвечаю на письмо, в котором ты пишешь о перестраховке дома. Все твои издержки я постараюсь оплатить при первой возможности, а сейчас не могу, потому что сам без денег - за "Новостями" около 100 р., написал им, а они выслали всего 32 р. Вероятно, перепутали счеты, и я написал необходимые объяснения.
Мои дела идут себе. Написал небольшой рассказ в "Русскую мысль" и получил уже ответ, что он принят и пойдет в ноябре, всего листа 1,5; просят еще. Теперь поправляю рассказ для "Вестника Европы", который пошлю в Петербург на этой неделе; пиэсу кончил и надеюсь совсем поправить к половине октября. В "Наблюдателе" лежат моих два рассказа без всякого движения вот уже скоро год, и я, кажется, их возьму обратно.
В редакции "Русской мысли" весь сентябрь не бывал, то есть только занес рукопись, а ответ узнал в театре Корша, где видел Бахметьева. У Златовратского был всего раз, да больше и не тянет - очень уж скучный человек, а я, как ты знаешь, переношу все, кроме скуки. Лучше сидеть дома, и писать, что я и делаю. Теперь, то есть эту неделю, каждый день у нас бывает Николай Яковлевич Андреев, который уедет на Урал послезавтра, и я пошлю с ним твою сумку, мама. Погода у нас стоит прелестная, ходят в летнем пальто и без калош. Сегодня мы идем слушать Славянского, который дает прощальный концерт пред своим отъездом за границу. Володя тоже идет с нами, он каждый день бывает у нас.
Мой поклон всем знакомым. Будьте здоровы.
Твой Дмитрий.
От Андрюши получил письмо из Казани. Мама, ты, кажется, забыла, что я тебе писал относительно Авдотьи Матвеевны?.. Спасибо Николе за письмо.
20. А. С. Маминой. 30 ноября 1885 г. Москва
Милая мама,
Письмо твое с деньгами 30 р. мы получили и можем только благодарить за внимание, - Володя все еще не получил земской стипендии, значит, деньги пришли кстати, и я боюсь только того, чтобы подобная посылка не отозвалась на твоем бюджете. Марье Якимовне я выплачиваю аккуратно квартирные деньги, которыми ты пользуешься, и на этот счет можешь быть совершенно спокойна.
Вчера я получил неприятный ответ из "Вестника Европы" - моя статья "Лётные" не будет напечатана, как я рассчитывал. Неприятно, но что будешь делать - значит, статья плоха и необходимо ее еще раз переделать, хотя я писал ее со всем тщанием и поэтому очень рассчитывал на нее. Такова бывает судьба, милая мама, авторских статей: авторы, как и родители, часто ошибаются в своих детищах… Видишь, как я благоразумно философствую и нисколько не горячусь, как это бывало прежде. Собственно говоря, и кровь портить не из чего - не напечатал в "Вестнике Европы", напечатаю в другом журнале, а в самом крайнем случае могу поместить в "Волжском вестнике", где заплатят вдвое меньше "Вестника Европы".
Неудачи нашего брата как-то всегда связаны с денежными расчетами, и это усугубляет неприятность. Но ты можешь смело не огорчаться моими литературными неудачами: Тургенев по 9 раз переделывал все свои статьи, а я едва успеваю написать черновую и, если переделаю два раза, то прихожу в некоторый ужас от такого барства работы. Собственно говоря, и я буду делать так же, только вот немножко заправиться финансами: напишу статью и положу - пусть вылежится, а потом переделаю ее и т. д. То же сделаю и с "Лётными".
Марья Якимовна здорова совсем и кланяется вам. Будьте здоровы.
Твой Дмитрий.
21. А. С. Маминой. 12 января 1886 г. Москва
Милая мама,
На днях получил два твоих письма, одно за другим. Пишу, по обыкновению, через три дня. Вас беспокоит критика "Сына отечества", но это просто, мама, смешно и никакого решительно значения не имеет, тем более что и Введенский и Скабичевский хвалят меня. Чтобы тебя успокоить, привожу дословно выписку из годичного обзора русской литературы Скабичевского, напечатанного в первом номере "Русских ведомостей" за нынешний год: "г. Сибиряк в истекшем году уже не отличался такой чрезмерной плодовитостью, как в прежние годы, и это несомненно к лучшему. В течение года он поместил в различных журналах несколько небольших рассказиков, и все они один другого лучше. Видно, что он заботится о развитии своего таланта и делает заметные в этом отношении успехи" и т. д. Введенский тоже не особенно бранится, хотя и не без некоторых горьких истин. Одним словом, мои фонды стоят крепко, и ты, мама, напрасно опасаешься за мою участь. Мне просто смешно читать эти критические глупости, и, право, на них никто не обращает внимания. У меня есть свое маленькое литературное имя - и совершенно достаточно. Мне всего 33 года. Чего же больше? Я ведь не мечтаю быть Гоголем или Тургеневым… никогда. Что касается моих "собратьев по перу", то мне положительно завидуют, то есть моему быстрому успеху. Всего четыре года, как я пишу, а ведь начинающие "молодые" литераторы пишут более десяти лет, как Гаршин, Альбов, Салов и т. д. Но прежде всего я не тщусь лезть в знаменитости: аллах видит мою великую скромность.
В эти года мне приходилось печатать много несозревших вещей, но ведь не всегда так будет - вот поправлюсь с делишками, и тогда уж заведем настоящий "штиль" в борзописании и будем переделывать каждую вещь раза по три и больше. Еще раз, не беспокойся за меня и обращай столько же внимания на ругань моих критиков, как и на их похвалы: одно другого стоит. Это просто фельетонная собачья грызня, где правды искать все равно, что искать фортепьянных струн в щах, как говорил один профессор в медицинской академии.
Радуюсь, что коробок дома. Надо будет его реставрировать к весне. Жаль, что ты не пишешь, в каком он состоянии получен от Будрина.
Жалею тысячу раз бедного Егора Яковлевича - жить бы, жить нужно было старику. О Паше уж не пишу… Это просто несправедливо. За что так мучится бедная девочка? Умереть, так умереть разом…
Вчера послал вам посылки: тебе, мама, серебряную булавку кавказской работы, Лизе - торжковские переда на туфли (стоят 1 р. 70 к., купил, когда ехал из Петербурга, на месте производства; отдайте сшить Меклеру или кому хотите. Задки туфель выкроятся из этих же шкурок) и обоим коллекцию портретов. Николе вышлю отдельно подарок. Напишите, получаете ли вы "Новости". Справьтесь, застраховал ли Магницкий дом Марьи Якимовны.
Будьте здоровы.
Твой Дмитрий.
Марья Якимовна благодарит за поздравление и кланяется всем вам.
22. А. С. Маминой. 23 февраля, прощеный день. 1886 г. Москва
Милая мама,
Сегодня конец московской масленице, которой мы, собственно, не видали - у меня работа, Марья Якимовна не совсем здорова. Положим, предпраздничная работа плохо клеится, как это ты, вероятно, знаешь по самой себе, но все-таки робим. Вчера написал некролог Чечулина и послал его в "Екатеринбургскую неделю", не знаю, напечатают его или нет. Кетов и никто из екатеринбургских ничего не пишет о болезни Чечулина, а мне интересно было бы знать, отчего он, собственно, умер.
На масленице раз только был у Златовратского, где собрались наши братья писаки - Пругавин, Короленко, Мачтет и еще мелочь разная. Интересное самое - на вечере был известный московский пророк, некто Орлов, преподаватель в каком-то училище. Как рассказывают, этот господин будто бы вдохновляет самого Л. Н. Толстого относительно его последних произведений. Не ручаюсь за верность этого известия, но пророка слушал своими ушами и… ничего не понял. Сначала о наружности - высокий, худой, бородастый, лобастый, с дикими серыми глазами и пламенной речью, одет средственно, кричит хуже меня. Он проповедовал часов пять, и все содержание проповеди сводилось к тому, что не нужно ни науки, ни искусства, ни прогресса, ни цивилизации, ибо все это взятое вместе и порознь ведет ко злу. Единственное спасение человеков в ручном труде и религии - нужно "найти бога", успокоить свою совесть и т. д. Я, признаться сказать, не понимаю этого мракобесия, именно, не понимаю того, что неужели истинная наука, истинное искусство, прогресс и цивилизация мешают работать руками и молиться. Если люди злоупотребляют своим разумом, то виноват тут не этот бедный разум, а наше неуменье воспользоваться этим даром божьим. Вообще очень грустное и безнадежное направление, хотя я отнюдь не враг ни ручной работы, ни религии, а напротив - защитник.
Володя стипендии не получил все еще, на урок не жалуется. Мария Якимовна кланяется всем.
Твой Дмитрий.
23. А. С. Маминой. 26 марта 1886 г. Москва
Милая мама,
В субботу 22 марта 1886 г. я удостоился быть избранным в действительные члены Общества любителей российской словесности, что существует при Московском университете. Мои права: свободный вход на заседания Общества, получение бесплатное всех изданий Общества и получение 4 билетов на каждое публичное заседание Общества, на котором читаются плоды вдохновения членов Общества; мои обязанности: содействовать Обществу в его целях, то есть давать время от времени какую-нибудь статейку для публичного чтения. Между прочим, готовится сборник в память 75-летнего существования Общества, и там я напечатаю что-нибудь маленькое. Интереснее всего то, что теперь я могу восседать за одним столом с профессорами Тихонравовым, Стороженко, Ключевским и иными, яко сопричисленный к лику любителей, и только могу воскликнуть с гоголевским городничим: "Хорошо быть генералом, черт возьми!" Вернее сказать: хорошо быть с генералами… Понятно, что все это я так говорю, шутя, так как все наши общества ничего не стоят.
О напечатанных главах моего романа до сих пор никакой критики еще не появлялось, - будет оная завтра или послезавтра. Сейчас видел Гольцева, он говорит, что московской публике начало романа очень нравится. Указывал на какую-то литературную даму, фамилию которой я забыл.
К пасхе кончу переделку романа и отрясу прах от своего пера, - буду писать художественные бирюльки.
Марье Якимовне лучше. Она выходит, и вчера мы были в Кремле. Она кланяется всем и благодарит тебя, мама, за участие к ее здоровью.
В одном из предыдущих писем я поздравлял Лизу с днем ангела, причем ошибся всего только на месяц - именинницей она будет 24 апреля. Ну, ничего, пусть пойдет мое поздравление вперед - палка на палку не хорошо, а каши маслом не испортишь.
Будьте здоровы. Мой поклон моим знакомым.
Твой Дмитрий.
24. А. С. Маминой. 30 марта 1886 г. Москва
Милая мама,
У нас в Москве совсем весна, и даже я выхожу уже в летнем пальто, так как осеннее еще красится, - 6 и 10 градусов тепла. Сегодня воскресенье, и мы в одиннадцать часов отправляемся в университет на заседание Общества любителей российской словесности. Будут читать последний рассказ графа Толстого "Смерть Ивана Ильича", читать будут проф. Стороженко и Пругавин. Напишу, что будет.
Третьего дня был смешной случай. Это был день рождения Марьи Якимовны, и мы отправились в оружейную палату. Без нас приходит Володя, идет в мою комнату и ложится на мой диван, а на диване подушка, а на подушке была оставлена палитра с масляными красками, - Володинька затылком прямо в краску и лег. Главное, лежит и ничего не замечает, а уж ему сказала Поликсена, которая вошла зачем-то в комнату. Уж он мылся-мылся, краска липкая, все лицо и руки зеленые стали - на руках даже кожу стер от усердия.
Как я уже писал раньше, мой роман встречен Скабичевским в "Новостях" очень неприязненно, с той тупой, чисто петербургской злостью, которой не знает провинция. Меня эта критика не задевает, - мы сами по себе, черт с ними со всеми, а будет время, когда я с Скабичевским рассчитаюсь. Подожди, мама, и на нашей улице будет праздник… Могу сказать только одно, что Скабичевский глубоко неправ относительно моего романа, да ему и не понять ничего нового, потому что эта фельетонная критика жует и пережевывает старую жвачку, которую давно пора бросить к черту. Новое время, новые люди, новые слова, а тут шипят и лают газетные лайки…
Марья Якимовна кланяется всем.
Твой Дмитрий.