Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков 12 стр.


Елизавета Васильевна, взволнованная больше, чем в первую минуту бурной встречи, тоже встала. Она, мягко ступая, прошла к дивану и, присев, облегчённо вздохнула. К ней подбежали дети. Она обняла их, улыбнулась. Александр Николаевич подставил стул и сел рядом с ними.

- Лизанька! Елизавета Васильевна! Малышки мои! Я будто вновь родился…

Радищев стал опять целовать детей и снова припал губами к маленькой руке Рубановской. Она была счастлива в эту минуту от сознания того, что её приезд с детьми принёс большую радость Радищеву.

"Какой ценой куплено счастье встречи, уразумел ли он?" - Елизавета Васильевна откинула голову и закрыла глаза. Но Радищев успел уже оценить самоотверженность Рубановской, решившейся с детьми поехать в Сибирь. Поступок её не находил равного примера.

Рубановская прервала его мысли. Она стала рассказывать, как мрачным вечером восьмого сентября была она с детьми на берегу Невы, надеялась повстречаться с ним и, не дождавшись тюремной кареты, разбитая, возвратилась домой. Голова её оставалась откинутой и глаза закрытыми. Так лучше представлялась ей та картина.

- И я с Павликом была, - подтвердила Катенька.

- Мне казалось, что в тот вечер вместе со мной плакала Нева, улицы, вся столица.

- Шёл дождь…

Катенька возвращала её к действительности, воспринимаемой ею по-детски непосредственно, без красок и сравнений.

Рубановская подняла голову, открыла глаза. Привычным жестом она поправила причёску.

Радищев не верил счастью.

- Не сон ли всё?

Он взял Павлика на руки и прижал его к груди.

- Сколько слёз, треволнений!

Елизавета Васильевна хотела теперь говорить просто, как Катенька.

- Не было денег, я продала летнюю дачу.

Она посмотрела на Радищева. Он слушал. Счастье встречи оправдывало всё, что сделала и могла сделать Рубановская. Значит, так нужно было. Она протянула руку к сумочке, лежащей на саквояже. Взяла её, неторопливо открыла, вынула бережно свёрнутую газету и подала её Александру Николаевичу. Это были "Санкт-Петербургские ведомости" с подчёркнутым объявлением о продаже его дачи. Радищев быстро пробежал его содержание.

"На Петровском острову продаётся загородный двор с хоромными строениями. Дом на шести квадратных саженях, в два этажа и на каменном фундаменте со службами… земляным валом, лесом, сенными покосами и пятью прудами".

Теперь это было уже чужое имение, но для него оставалось своим. Он не мог относиться к этому, как к чужому. С загородной дачей у него были связаны воспоминания о счастливых днях его молодости. Эту дачу Александр Николаевич строил по желанию милой Аннет. Она хотела пожить с ним в тиши и уединении, вдали от шума столицы. Такая привычная и уютная жизнь навсегда была нарушена и потревожена. Кто растоптал её? Какой вихрь смёл всё? Какая сила разбила счастье? Он держал газету, и она дрожала в его руках.

Тяжкая боль охватила сердце. Радищева. Елизавета Васильевна взглянула на него глазами, полными сочувствия. Понимая его боль, она тихо заговорила о недавнем прошлом. Его нужно было вспомнить, чтобы счастьем казалось настоящее! Рубановская заговорила о своём свидании с ним в Петропавловской крепости. Она тогда умолчала, как добилась свидания с Радищевым, но сейчас рассказала:

- Я собрала свои бриллианты и отослала их ночью со старым слугой…

Шешковский дозволил Рубановской свидание с Радищевым. Александр Николаевич знал тогда, в час их свидания, что Елизавета Васильевна с Петровского острова перебралась к крепости с Васей…

Они почти ни о чём не говорили вслух. Они изливали горе сердец понимающими взглядами. Рядом поблёскивал штык и слишком часты были предупредительные покашливания солдата. Чтобы просьба его не казалась подозрительной, Радищев попросил тогда старшего сына Васю заказать в живописной мастерской небольшую иконку. Обращаясь к сыну, он обращался к Елизавете Васильевне. Она поняла его. Небольшая иконка должна была изображать святого, поверженного в темницу за то, что слишком смело говорил правду, на ней надпись: "Блаженны изгнанные правды ради".

Это был гордый вызов одинокого узника Шешковскому, Екатерине, всей самодержавной России, которая представлялась ему Петропавловской крепостью на треть земного шара…

Радищев молча слушал Елизавету Васильевну. Воспоминания кружились, как вихрь. Теперь они встретились вдали от родины, на чужой неприветливой земле. Из случайно оброненных слов Елизаветы Васильевны он понял, что ей потребовалось собрать свои силы, чтоб решиться продать последние драгоценности и на эти средства проделать тысячевёрстный утомительный и тяжёлый путь.

- Самый дорогой в мире бриллиант - любящее сердце… - Александр Николаевич схватил руки свояченицы и благодарно припал к ним губами. Отосланные Шешковскому и проданные бриллианты будто обесценились. Всё было ничто перед тем, что она чувствовала сейчас. Утренней зорькой вспыхнула надежда…

Это было давно. Она росла шустрой, бойкой, смелой. Как-то полушутя, полусерьёзно призналась Аннет, что любит Александра Николаевича и не будь они помолвлены, отняла бы его у сестры. В смелой, дерзкой шутке была доля правды. Аннет испугалась, но Лиза её успокоила: "Не бойся, - ты превыше всего" и глубоко затаила свою безответную любовь.

Минуло почти десятилетие. Она теперь имела право на любовь человека, для которого так много сделала. Не поздно ли приходила весна, не обманчиво ли было утро надежды? Она решила, что будет ждать своей счастливой звезды и дождётся её.

Радищев не мог знать, о чём думала в этот момент Елизавета Васильевна. Она умела скрывать голос своего сердца. Александр Николаевич, глубоко привязанный к Лизе, любил её чисто, искренно, большой и благодарной любовью.

4

Была полночь. Дети спали крепким и безмятежным сном. Возле них дремала Дуняша. Она ждала Рубановскую. За стенкой всё ещё не стихал разговор. Петербург, Москва, Аблязово со своими болями и радостями вмещались сейчас в комнате Радищева.

- Тебе не говорили о странной кончине Якова Борисовича? - спросил брат.

Александр Николаевич впервые слышал о смерти Княжнина и встретил весть эту с сердечной болью. Он машинально поднялся и зашагал по комнате.

- Непонятная, почти загадочная смерть. Скончался он как-то неожиданно, скоропостижно, - продолжал Пётр Николаевич.

Радищев был глубоко поражён странными обстоятельствами смерти Княжнина, пьесами которого жил столичный театр. Вспомнилась его "Дидона", принёсшая много удовольствия двору и Екатерине II, злосчастная, осыпанная бриллиантами табакерка с вензелями - изъявленное благоволение императрицы. Сколько разговоров наделал тогда этот подарок, почти заслонивший имя сочинителя и вознёсший виновницу награды!

Елизавета Васильевна, будто угадав его мысли, заговорила:

- "Дидона" принесла заслуженную славу Княжнину. Помню, ещё в Смольном, все только и говорили о "Дидоне", поставленной в домашнем театре Дьяковых… Тогда, в институте, мы все мнили себя Дидоной, погибающей на костре…

Александр Николаевич резко возразил:

- Покойный Яков Борисович более принёс услады своим согражданам комическою оперою "Несчастье от кареты".

Елизавета Васильевна посмотрела на Радищева, немножко удивлённая его резкостью.

- С равным совершенством он владел кинжалом Мельпомены и маскою Талии…

- То и другое, дорогая сестра, похвально, ежели разжигает пламень любви к отечеству, ненависть к притеснителям народным. Нет ничего величественнее и благороднее этих святых чувств в человеке…

- Ты близок к истине, Александр, - сказал Пётр Николаевич, - голову его отуманила статья "Горе моему отечеству", наполненная мыслями до народных волнений и государственных реформ, касающихся…

Теперь Александр Николаевич почти догадывался о странной, загадочной и скоропостижной кончине сочинителя. Ещё со слов Дениса Ивановича Фонвизина, часто бывавшего в доме Княжнина, он знал, что тот задумал написать трагедию "Вадим Новгородский" и последние годы упорно работал над нею. Автор хотел восславить вольность.

"Перо его, жёлчью наполненное, - подумал он, - давно готовилось к этому. Какая же участь постигла Княжнина?"

- Яков Борисович был у духовника…

Озноб пробежал по телу Радищева от слов брата. Холодный пот проступил на лбу. Петропавловская крепость, зло прозванная "дворцом Шешковского", встала перед его глазами со своими мрачными и серыми казематами. "Не умер ли он под розгами, не пытал ли его верный слуга государыни Степан Иванович?"

- Говорят, пытал его Шешковский, - подтвердил его догадку Пётр.

На минуту всё заслонила осыпанная бриллиантами табакерка с вензелем императрицы. Что-то кощунственное было в этой награде Екатерины, схожее с тем, что творилось под её скипетром на огромной земле российской. Вензель императрицы будто давил всё живое. В судьбе Княжнина было много общего с судьбою России, пытавшейся проложить свои пути к заветной воле, но эти пути оборваны властью самодержицы и окроплены народной кровью.

- Ему жить бы да творить ещё, - сказала тихо Елизавета Васильевна. - Смерть Якова Борисовича ускорила тайная экспедиция.

- И всё наделала его статья "Горе моему отечеству", - повторил свою навязчивую мысль Пётр Николаевич.

Александр Николаевич также голосом тихим, полным грустных ноток, сказал:

- Мне всегда казалось, что Княжнин скажет ещё в литературе что-то важное и значимое. Загублены неисчерпаемые силы и талант…

Радищев присел на стул и спросил:

- Здорова ли маменька?

- Ничего, - неопределённо ответил Пётр Николаевич, - батюшка писал, лучше ей…

Брат не решался сказать о болезни Фёклы Степановны, разбитой параличом. Александр Николаевич почувствовал его заминку, но Рубановская, не умевшая лгать, открыла ему правду о матери.

- Фёклу Степановну парализовало.

Радищев вскочил со стула и сжал руками голову. Тень его, отбрасываемая свечой, металась по стене. Последнее время Радищева беспокоила мысль о любимой им и любившей его матери.

- Я, я один виноват!

Воцарилось молчание. Нужно было смягчить тяжёлый удар.

- Александр Николаевич, годы Фёклы Степановны не молодые, теперь горю уже не поможешь, - сказала Рубановская и стала перебирать в походной корзине. Она делала это так, чтобы обратить на себя внимание Радищева.

- Где же он, где же?

Её слова не касались сознания Александра Николаевича. Тень метнулась по стене и замерла. Радищев остановился возле корзины Елизаветы Васильевны. Глаза его странно блуждали по предметам, но почти не воспринимали их. Они видели другое: мать, недвижно лежавшую в постели.

- Где же он, где же?

Слова слабо дошли до сознания. Радищев приготовился, чтобы услышать ещё какое-нибудь сообщение, страшнее первого.

- Что ещё?

Рубановская сделала знак головой, чтобы её ни о чём не спрашивали.

- А каков был штурм Измаила!

Это говорил Пётр, ожидая, спросит ли его брат о войне с турками. Александр Николаевич всегда горячо интересовался событиями. Это могло отвлечь его от мыслей о матери. Так думал Пётр. Но радостная весть сквозь личную боль дошла к сердцу Радищева не сразу.

- Штурма Измаила?

- Чаша весов турок поднялась, а россиян опустилась, Оттоманская Порта на коленях, Александр.

- Кто же герой?

- Суворов! Фокшаны и Рымник меркнут перед Измаилом.

Радищев, наконец, понял, о чём говорит брат.

- Потёмкин не окривел на второй глаз?

Пётр рассмеялся. Улыбка скользнула и по лицу Радищева.

- В Петербурге только и разговоров что о Суворове.

Радищев помолчал. В нём ещё боролись два чувства. Больная мать и победа под Измаилом, личная боль и радость за Россию. Это понял и уловил Пётр Николаевич и горячо продолжил:

- Сколь у нас Суворовых и Румянцевых, которые потрясли Оттоманскую Порту? Они, только они двое - прямые герои и истинные сыны отечества!

- Суворов рождён для походов, - сказал Александр Николаевич. - Российское воинство превзошло чаяния всех, смотрящих на подвиги его оком равнодушным или завистливым… Военная слава Суворова заставит Европу признать Россию великою державою…

Они смолкли.

- Нашла, нашла! - сказала Рубановская и поднялась.

Елизавета Васильевна показала развязанный свёрток Радищеву. Она давно нашла и развязала его, но всё ждала удобного момента. Теперь он настал.

Елизавета Васильевна протянула ему образок святого.

Радищев не верил в бога. Бога выдумал сам человек. Он тоже выдумал своего бога. Бог Радищева был страшный и неумолимый, радостный и добрый, он мог гневаться на него, как на человека. Иконы же были искусством богомаза. Но в этот образок Александр Николаевич уверовал. Он был заказан по его желанию в иконописной мастерской. Богомазы на деревянном квадратике изобразили лик святого, поверженного насильно в темницу за сказанную правду.

Радищев вслух прочитал: "Блаженны изгнанные правды ради" - и поцеловал тёмный лик. Счастье человека особенно дорого, когда оно добывается в горе и трудности.

Догорела вторая свеча в этот вечер. Она словно напомнила людям о необходимом сне. Рубановская пожелала спокойной ночи братьям и направилась в комнату к детям.

- Скажи, Пётр, о чём ещё разговаривал ты с Александром Романовичем?

- Граф хотел, чтобы ты написал покаянное письмо государыне…

- Какого покаяния ждут от меня? Не будет его, Пётр!

Радищев смолк, а потом сказал:

- Перед смертью можно было сгоряча наговорить много глупостей. Теперь, когда мне дарована жизнь в изгнании, я глупостей не повторю. Урок мне дан превосходный. В моём возрасте, когда рассудок требует отбросить костыль детства, урок этот возвращает человека к его начальному состоянию и из существа слишком гордого условными величиями делает существо простое, из существа падшего рождает человека гордого…

Смотря на старшего брата, Пётр Николаевич всё больше проникался уважением к нему. Отступали горе и терзание, причинённые всей семье Радищевых. Пётр понимал, что Александр пострадал за большую правду, которую не пришло время говорить открыто, но которую обязательно скажут благодарные потомки.

Петру Николаевичу это стало ясно только теперь. Сослан коллежский советник, лишённый чинов, дворянства и орденов, остался в брате борец и проповедник, верный однажды избранному пути в своей мученически-геройской жизни. Нет, теперь он не имел права и не мог осуждать брата. Он понял, что душу Александра нельзя смирить илимской ссылкой. Он принял частицу его боли на себя. Человек может оставаться счастливым в оковах и ссылке, если он верен своему долгу, любит свой народ и отечество.

Полушёпотом они ещё долго говорили о жизни, которой жила столица за две тысячи вёрст отсюда, о жизни, которая была близка и дорога всем истинным сынам отечества.

…С приездом родных Радищев воспрял духом. Появилась забота о семье, а с заботой прибавились и хлопоты. Он реже стал появляться в тобольском обществе, в шутку называя себя домоседом. Жизнь его приобрела более глубокий смысл. Окрепло здоровье. Выразительное лицо его заметно похорошело, хотя на нём и прибавилось морщин.

Через неделю уехал Пётр Николаевич. Радищев договорился с ним, что старшие его сыновья - Василий и Николай - будут воспитываться под присмотром графа Воронцова. Оставлять детей жить с братом Моисеем Николаевичем, директором архангельской таможни, Радищев считал невозможным. Пётр понимал его, не обижался за строгость и правдивое суждение о себе и Моисее. После встречи с Александром Николаевичем Пётр переменился. Он понял, как надо беречь и ценить жизнь. Человек, стоящий выше всех бедствий жизни, бывает высок нравственным и гражданским долгом. Таким ему представлялся теперь Александр Николаевич.

Пётр Николаевич увёз от Радищева в Петербург письма родным и графу Воронцову, полные благодарности за искреннее сочувствие и участие в его судьбе. Письма были полны просьб и рассказов о появившихся замыслах, желании приложить силы на пользу отечества и в изгнании. Как первый опыт такого горячего участия в жизни России Радищев посылал своё "Описание Тобольского наместничества". Он просил Александра Романовича вчитаться в его первый труд о Сибири, высылать ему побольше книжных, новинок и не забывать его своими полезными наставлениями. Он обращался к Воронцову с просьбой, чтобы граф помог Петру Николаевичу устроиться в наместничествах Ярославля или Костромы; кому-то из братьев теперь надо было находиться поближе к престарелым родителям. Он уверял, что смена обстановки разумно подействует и изменит образ жизни его брата.

Пётр Николаевич уезжал из Тобольска духовно приподнятым. Раздавленным и угнетённым представлял он состояние Александра, когда выезжал к нему в Сибирь. Гордым человеком оставался он в его глазах теперь. Это было лучшей наградой за всё пережитое семьёй Радищевых в последнее время.

Назад Дальше