* * *
Инжеват вернулся домой под вечер. Через ивовые ворота завел лошадь во двор, начал перетаскивать муку в амбар. Работал играючи, словно мешки были с пухом. Тикшай увидел отца, когда тот уже муку по бочкам рассыпал. Он поливал гряды в огороде и не услышал скрип телеги. Огород был на задах и тянулся узкой полосой вдоль Кутли. Здесь же буйно цвела гречиха. Ее щедро поливали прямо из реки. Несмотря на жару, гречиха у Инжевата была с толстыми стеблями и мощными соцветиями, обещавшими хороший урожай. Отец встретил Тикшая радостно, даже обнял, чего раньше никогда не делал. Вдвоем распрягли лошадь, пустили пастись около дома, сами сели под окнами беседовать. Отец, как дядя Прошка, не стал расспрашивать Тикшая о его жизни, он начал с дела: завтра, говорит, поедут рубить лес. Бревна нужны для двора, они уже выкуплены у барина Куракина, нельзя тянуть с привозом.
Уже заходя в дом, Инжеват взглянул как-то косо, будто измеряя плечи сына, остановился и хрипло сказал:
- Смотрю я, батюшки из тебя не выйдет. Из монастыря сам убежал или выкинули тебя?
- Своей волей ушел, отец, своей. Не нравится мне черное одеяние. Да и церковные обычаи надоели.
- Смотри, смотри, это твое дело. Сейчас что, молиться в Репеште будешь нашим богам?
- Не знаю, отец, не знаю. Жизнь покажет, с чего новые дни начать…
Ужинали при лучине. Мачеха поставила на стол сковороду с жареным мясом, отец разлил по кружкам брагу. Брага пахла душицей и липовым цветом. Тикшай только пригубил, пить не стал. Это понравилось Инжевату, и, повернувшись к брату, он улыбнулся:
- Так до Озксчи не опростаем кадку. Иные гости сами угощения просят, здесь наливаешь - отворачиваются…
Сильным был хозяин, толстым дубом казался в середине избы - но и сила браги оказалась немалой. Вставая из-за стола, Инжеват чуть с ног не свалился. Ум этот хмельной напиток не темнит, а вот до ног дошел, они ослабели.
Проска, стоявшая в течение всего ужина около печи, не подошла к мужу. Она боялась его: в этом доме Инжеват был хозяином, каждое его слово считалось законом.
Вышли на улицу (Тикшай придерживал отца под руку), сели у березы, растущей сзади двора. Прошка сказал:
- Завтра и я поеду с вами в лес, всё пригожусь держать топорище.
- Ты, брат, человек святой - правая рука сельского жреца. С бревнами как-нибудь мы сами справимся, калеке там нечего делать. Хорошо, дома кур гоняешь…
Когда Прошка, обидевшись, ушел от них, Тикшай не удержался:
- Ты, отец, почему так дядю обижаешь? Он с турками воевал, с той войны немногие живыми вернулись. Война, отец, огнем жжет, калёными пулями косит…
Инжеват то и дело склонял уставшую голову и силился что-то сказать, только слов не мог найти и, прижавшись к плечу Тикшая, уснул.
Стемнело - и тихо стало на улице. Но вот на синем подоле ночного неба зажглись бисеринки звезд - голубых, желтых, сиреневых, красных. А из-за края леса медленно выплыла полная ярко-желтая луна.
* * *
Июль эрзяне нарекли медовым месяцем. Для кого - медовый, а для кого - бедовый. Дел - только поворачивайся! Пока не началась жатва, женщины белят холсты, работают в огороде, мужчины пашут пары, поправляют дворы и овины.
Домашние заботы застигли и князя Куракина. С помощью плотников он поднял новую горницу из сосновых толстых бревен, с улицы обшитую тесом. В двенадцати окнах, что глядят на три стороны, вставлены стекла, как волны Кутли-реки, ослепляют глаза прохожим. Удивился новому княжескому дому и Инжеват. Он второй день возит с Тикшаем и соседом Чукалом из леса бревна. Бревна липовые, крючковато-сучкастые. Но хорошо, что такие есть, за князем не угонишься, он хозяин над всеми. Вон какие хоромы поставил… Инжеват разглядывал окна, как неведомое чудо, со страхом и трепетом, потом снял ушанку, в которой ходил зимой и летом, встал на колени на пыльную дорогу и перекрестился. Опомнился, вскочил на ноги и побежал догонять подводу. Увидя это, Чукал засмеялся:
- Тебя, сосед, не слепень укусил?
Инжеват молча махнул шапкой, зажатой в кулаке, в сторону княжеских хором и тяжелым шагом поплелся за лошадью.
Чукал к "чуду" остался равнодушен. Такие окна он видел в Новгороде, когда был с посланцами своего села у Никона. Подозвал Тикшая, который вел лошадь под уздцы, стал расспрашивать, откуда привозят оконные стекла. Рот открыл от удивления, когда услышал, что делают их на Руси, и тому научились у иноземцев. И ещё Тикшай сказал, что льют их из речного песка. Он будто бы своими глазами видел, как стекло варят в Соловецком монастыре.
Чукал слушал с интересом, переспрашивал. А Инжеват плюнул от злости:
- Ты, парень, ври-ври, да не завирайся! Для чего, скажи, нам твое пустое вранье?
Тикшай не стал спорить. Бесполезно убеждать отца в своей правоте. Кроме соседних сел, отец нигде не был, не знает, какие удивительные дела могут творить люди. Слышал он, к примеру, что боярин Морозов, правая рука царя, и зимой ест свежие огурцы, которые его работники в отапливаемых помещениях растят даже в зимнюю стужу.
Пока около дома разгружали бревна да ужинали, солнце яичным желтком скатилось за Красную горку.
Чукал, опьянев от медовухи, с песнями отправился домой, уставший отец тоже лег отдыхать. Дяди Прошки почему-то дома не было, мачеха молча мыла посуду. Тикшай вышел на улицу, сел под березу и стал прислушиваться к тишине ночи. Третий день он в своем Вильдеманове и никак не поймет, почему в селе такая тишина и безлюдье. Если бы не кричал по утрам петух и не лаяли изредка собаки, сказал бы - село покинуто людьми.
Тишину вдруг нарушила мачеха, которая прямо с крыльца вылила грязную воду. Увидела Тикшая и спросила:
- Ты почему не идешь на посиделки? Туда все девушки собираются!
- А в чьем доме собирается молодежь? - оживился Тикшай.
Мачеха махнула рукой в сторону нижнего конца улицы:
- При твоем отце боялась тебе говорить: после стада Мазярго к нам заходила. Всё расспрашивала меня, долго ли ты здесь пробудешь. У ее соседки, тетки Окси, молодежь собирается.
Мазярго, племянницу Проски, он хорошо знал. Перед отъездом Тикшая в Новгород она почти каждый день заходила к ним. Всегда смотрела в его сторону стеснительно, будто хотела что-то сказать, но никак не осмеливалась. За три года, наверное, совсем невестой стала?
Мачеха ещё что-то хотела сказать, но тут под ноги ей выкатился кутенок и весело затявкал. Женщина пнула щенка:
- Хватит, чтоб тебя! Вот проснется хозяин, - она повернула голову в сторону окон, затянутых бычьим пузырем, откуда раздавался храп, - поломает твои кривые ноги!
Собачка будто поняла ее, замолчала и вновь улезла в свою конуру. Проска вернулась в избу, а Тикшай пошел в указанном направлении. Там, на нижней улице, в детстве он часто играл с приятелями. Больше всего мальчишке нравилось играть в прятки. Платком завяжут глаза, и ищи спрятавшихся по разным местам друзей. Найдешь, дотронешься до кого-нибудь - встанешь на его место, не найдешь - целый день будешь шарить в кустах или среди лопухов. Однажды во время игры Тикшай провалился в заброшенный колодец. Хорошо ещё, при падении вскрикнул, ребята быстро нашли его. Вытащили багром, привели домой, а там ещё отец прутом угостил. Хлестал его по заду и приговаривал:
- Не лезь, куда тебя не просят!
Нижняя улица длинная и шумная. По правой ее стороне протянулась пузатая Красная горка, по левой - резвая Кутля. А посередине - пыльная, наезженная, вся в колеях от тележных колес дорога. В пыли копошатся куры, в ямах роются свиньи с выводком. Дорога выходит за околицу и тянется вдоль оврага, в который вчера Тикшай чуть не свалил телегу с бревнами. Хорошо, что дядя Чукал успел вывернуть лошадь. Беда миновала. Откуда Тикшаю было знать, что по краю оврага, куда он раньше ходил с друзьями за ягодами, сейчас добывают глину для кирпича… Вырыли большой котлован.
Тетка Окся жила во втором доме с края. Дом низкий, будто сплюснутый нос. Крыша из гнилой соломы, сразу около крыльца - колодец, над которым дремал деревянный журавль. Загнул тонкую шею и думал одному ему известную думу. Тетка Окся давно живет одна, без мужа-опоры. Глядя на развалившуюся избушку, Тикшай почувствовал, как сердце ущипнули жалость и боль.
В избе горел огонь: желтели обтянутые бычьим пузырем два крохотных окна. Тикшай подошел ближе, замер, прислушиваясь к вечерней тишине. Из окон-дыр просачивались наружу женские голоса и жужжание прялок. Вот один голос запел тихонечко, к нему присоединился второй, третий… Они были разными, и каждый по-своему рассказывал эту грустную историю, которую он слышал когда-то:
Темно-русая девушка-красавица,
Чернобровая, ой да, барышня Азравка.
В отчем доме она состарилась,
В доме матери завяла девушка…
Тикшай слушал песню и вспоминал детство, когда он, не знавший материнского тепла, осенью всё смотрел за улетающими стаями птиц и думал о будущем счастье. Нелегким было детство, но сейчас его не вернешь, как не вернешь и то милое сердцу девичье личико, которое улыбалось только ему.
Тикшай вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за рукав. Обернулся, с сожалением расставаясь с воспоминаниями. Перед ним стоял его друг, Куляс Киушкин, высокий, широкоплечий парень. Длинные до плеч светло-русые волосы колыхались осенним хмелем.
- Слышал, слышал о твоем приезде, да всё никак не мог найти время навестить, - улыбнулся он Тикшаю во весь рот. Крепкое рукопожатие, мозолистые руки, как сухая дубовая кора. - Ты почему стоишь за дверью? Или один стесняешься заходить? Идем, дружок, тебе там будут рады.
Тесная хибарка была полна девушками и парнями, как огурец семенами. Одни пряли, другие вышивали, третьи чесали шерсть, парни возились около сломанных прялок. Тетка Окся и Мазярго сидели за ткацким станком. Оборвалась грустная песня, молодежь оставила свои дела, удивленно смотрела на вошедшего. Видели его, только где? Выручила Мазярго. Прикрыв руками пылающие щеки, она растерянно сообщила:
- Ох, да ведь это Тикшай, сын дяди Инжевата!
- А-а, который на батюшку учится!
- Какой из него батюшка, он оставил монастырь…
- Если монастырь оставил, то теперь его девушки не оставят.
Все весело засмеялись. Только Мазярго молча сверкнула черемуховыми глазами в сторону говорившего парня - тот сразу прикусил язык.
Тетка Окся засуетилась, приглашая гостя пройти. Затем, хитро прищурившись, предложила девушкам погадать. Те мигом положили на стол бобы, одна помешала их тщательно и спросила:
- На чье счастье разложим?
- Мазярго, Мазярго! - загудели в доме.
Гадали долго. Сначала девушке выпали две Вирявы (покровительницы леса), потом остались только Мазярго и ее суженый. Девушка стеснительно улыбнулась. А пылающее лицо выдавало внутреннее волнение.
Тикшай с Кулясом сидели на широкой скамье у печки. Куляс то и дело обнимал сидящих по обеим сторонам девушек, которые, смеясь, сбрасывали со своих плеч его руки. А Куляс опять обнимал и громко смеялся:
- Вот и мне погадайте, по какой дороге и в какую сторону этой ночью отправляться?
- В баню к Инжевату. Там и в самый лютый мороз пол не замерзает, - певучим голосом, будто золотые бусы рассыпала, засмеялась тетка Окся. Ее мужа придавило срубленным деревом в лесу, теперь она вольная птица, что хочет, то и делает. Тем более, что удалась фигурой и лицом, будто игрушка, которую всем хочется в руки взять, особенно мужчинам.
По домам разошлись в полночь. Тикшай пошел провожать Мазярго. Правду сказать, какие это проводы - сделаешь шага три от порога тетки Окси - и вот он, дом Мазярго.
Под окнами молча постояли. На улице тихо, не слышно даже дуновения ветерка. Только кое-где раздавался лай собак да испуганно голосили то здесь, то там встревоженные кем-то петухи. Тикшаю нравилось место, где жила Мазярго - сразу за домом начинался лес. Сейчас лес стоял черным высоким забором, за которым уютно прятаться двум влюбленным.
- Вы что, утром двор ставить начнете? - первой заговорила девушка.
- Отец так сказал, - вздохнул Тикшай.
- Тогда завтра обливать не выйдешь?
- Чего обливать? - Тикшай не сразу понял, о чем она спрашивает. Забыл, что в доме тетки Окси договорились выйти сзывать дождь. В Вильдеманове есть такой обычай: когда долго не бывает дождей, люди выходят просить Верепаза напоить землю, а молодежь обливает друг друга водой.
- Как-нибудь выберусь, - неуверенно пообещал парень.
- Тогда в обед снова встретимся, - засверкали в глазах Мазярго искры надежды.
- У-о, у-о! - где-то невдалеке застонала незнакомая птица.
Мазярго убежала, счастливая.
Шагал Тикшай по широкой сельской улице домой, и в сердце его расцветала весна, а за спиной вырастали крылья.
* * *
Новый день опять Верепаз начал ослепительным солнечным светом. Бесконечное солнце с рассвета до заката жгло траву, иссушало вильдемановские поля, выпивало родники и колодцы. От засухи хорошего не жди. Крытые соломой дома в испуге прижались к земле. Слепыми окнами глядели на солнце и дрожали от страха. Как не бояться: вспыхнет сухая солома - полсела сгорит! В прошлом году в соседнем Колычеве половина жителей осталась без крова. И до сих пор в землянках живут, как кроты.
Ставить новый двор Инжеватовы начали до восхода солнца. Рубили отец с сыном. Хороший сруб будет, хоть бревна, на первый взгляд, никуда не годные. Тесали, разглаживали их, зная свое дело, бревна будто прилипали друг к другу. Умелыми рукам всё удается.
"Тики-таки, тики-таки!" - неустанно ходили в руках у мужчин острые топоры. Одним взмахом ошкуренное бревно пополам рассекут. Кору счищали не топорами - наточенной лопатой. Деревья срубили зелеными, потому и кора бралась легко. Это дело исполнял дядя Прошка. Устал, но всё равно чувствовал себя счастливым. Как же, на себя, не на барина Куракина работает! Этот толстопузый клещ снова заставляет их возить в поле навоз. Вот поставят двор, потом к нему пойдут. Думая об этом, Прошка очистил бревно и нагнулся к корчаге попить квасу. Сверху плавала серая плесень. Прошка забыл налить в него воды, поэтому он закис. По-хорошему, нужно было поругать невестку, да ей боишься и слово сказать. Злая женщина, злее собаки на привязи. Вот и сегодня утром совсем ни за что его отругала. Вчера, говорит, грядку огурцов козам на съеденье оставил. Сама спала до обеда, а Прошка грядки стереги…
Инжеват вонзил топор в только что посаженный венец и, вытирая потное лицо, сказал:
- Хватит, мужики, пошли завтракать. За один день и Москва не строилась!
- Это точно, сосед! - подхватил его слова появившийся у плетня Чукал.
Чукалу около сорока лет. Широколицый, со сплюснутым носом. Борода лохматая и длинная, до пупка. Поправляя ее и почесывая, сосед весело добавил:
- Завидую на твоего помощника, Инжеват. Ну прямо богатырь, медведь настоящий…
- Тебе виднее, дядька Чукал! - засмеялся Тикшай. - Ты своими глазами вчера хозяина леса видел. Что же он тебе сказал на прощанье? В работники не звал?
- Цыц, бесстыдник! Мне не до смеха было… - И Чукал стал рассказывать Прошке и Инжевату, открывшим от удивления рты. Тикшай все подробности лесной встречи услышал на вечеринке.
- И как ты вырвался от него? - Прошка так переживал услышанное, что вылил весь квас на штаны. - Как вырвался, - Чукал почесал волосатую грудь в расстегнутом вороте рубахи, - это я и сам не знаю. Правду сказать, до сих пор удивляюсь, почему медведь не набросился на меня?
- Летом медведи на людей не бросаются. К тому же твой медведь один был, без медвежат. А за себя он всегда спокоен, - пояснил Тикшай.
Прошка повернулся к нему:
- А ты об этом откуда знаешь?
- Ох, дядя, я столько всего видел! Думаешь, медведи кружатся только около Вильдеманова? Под Новгородом их побольше. Я даже медвежье мясо ел, оно, конечно, пожирнее говядины. Но если посолишь и закоптишь - во рту тает.
Все помолчали, думая о своем. Чукал в раздумье грустно произнес:
- На прошлой неделе князю Куракину горницу рубили. Два десятка мужиков от зари до зари топорами махали. А кормили нас пшенной кашей без масла. Говорили, какой-то пост…
- То-то, на вас ещё масло переводить… Дома поедите! - засмеялся Инжеват. Он давно знал характер и привычки Чукала, любителя поспать и поесть.
- Многие кушать ходили домой, - согласно кивнул Чукал. - Да и дома неважнецкая еда. От кваса, лука и зеленых огурцов силы не прибудет. А бревна у князя здоровенные, в два обхвата. Чуть не надорвались мы.
После ухода Чукала пошли в избу завтракать. С огромного, как жернов, блюда ели горячие галушки ложками. Мачеха, по обычаю, ела, стоя в закутке перед печью. После галушек она подала кисель из ржаной муки с калиной. Был он очень душистым, с приятной кислинкой и пах медом и лесным настоем. Тут Тикшая неожиданно позвали. Он просунул голову в окно, но отец успел ложкой стукнуть ему по макушке. Не больно, конечно, но стыдно: под окнами стояла Мазярго. Она закатилась смехом. А в глазах Тикшая сверкнули зелено-желтые искры. Что он, ребенок что ли? Вскочил из-за стола и, глядя на отца исподлобья, бросил:
- Ешьте одни!
Только вышел из сеней на крыльцо, как его вдруг с ног до головы окатили водой. Оцепенел на месте, никак не мог прийти в себя. А когда увидел прячущихся за углом дома девчат, схватит ведро с водой и - на улицу. Но там его опять окатили холодной водой. Тикшай перевел дух и, подняв ведро, бросился за девушками.
Они от него - с визгом наутек. Тикшай - за ними. Не девушки бежали перед ним, а словно бабочки на лугу порхали. Голоса у них колокольчиками звенели, всё село подняли. Стар и млад - все повалили на улицу, многие в окна глядели, как молодежь веселится. Мазярго он догнал в центре села, где собралась толпа народа.
Девушка спряталась за незнакомую женщину, которая, улыбаясь, пела красивым и сильным голосом:
Пойди-ка, пойди-ка, дождь,
Ты наполни-ка Кутлю.
Напои землю-кормилицу,
Жару себе забери…
Молодежь веселилась, пела и обливалась до самого вечера. Когда все, усталые, пошли домой, поднялся ветер, по небу поплыли облака.
Под утро Тикшай проснулся от шума дождя. Он шумел по соломенной крыше так сильно, словно воду лили из ведра. Тикшай поднялся с мягкого душистого сена и спрыгнул с сушил на землю. В проем открытой двери он увидел на крыльце отца. Инжеват стоял, подняв вверх руки, и шептал что-то. Босиком, промокший насквозь, он беседовал с Верепазом, которого чувствовал всем сердцем и которому посвящал свои слова.