* * *
В тот день, когда Тикшай тайно приехал к деду Леонтию, у Морозовых были гости - трое мужчин. Они с дедом спрятали короткохвостого рысака под навес, сами зашли в конюшню и стали наблюдать в оконное отверстие, что творится на улице. Вот мужики вынесли из подвала свиную тушу, свалили в телегу. Девушка-служанка вынесла что-то в большом кувшине, начала их поить-угощать.
Подошла к крыльцу Федосья Прокопьевна и сказала отъезжающим:
- Пусть Евдокия Прокопьевна в гости приедет. С Петром Семеновичем.
- Твои слова передадим сестре, боярыня, - сказал самый старший и взял вожжи. Подвода тронулась.
Морозова снова зашла в терем, а девушка с кувшином до тех пор смотрела на пыльную дорогу, пока подвода не скрылась с глаз.
- От Урусовых четыре овечьих туши привезли, а отсюда, видишь, уехали со свиной. Бояре всегда так угощают друг друга. Когда, конечно, близкие родственники, - сказал старик и сел латать хомут.
Тикшай не стал расспрашивать его об Урусовых. Сел за стол и торопливо принялся за холодную уху. Поев, спросил:
- К вам, дед, часто приезжает боярин Львов?
- Приезжает, сынок, как не приезжает. Он и недавно заезжал. Сам видел, как с Глебом Ивановичем романею пил.
Сердце парня тревожно забилось. Если Львов пошлет сюда сыщиков, сразу его поймают. Да и Мария Кузьминична может продать его - она знает, что его дед весь свой век трудится у Морозовых. Об этом Тикшай ей сам рассказал. Куда теперь двинуться, пока Стрешнев не найдет ему пристанище?
Тикшаю пришлось открыть деду, что с ним стряслось.
Тот недовольно пробурчал:
- Так тебе и надо! Не лезь к боярыням под юбку! Знай свое место!
Когда стемнело, Тикшай вернулся в свою лесную избушку. Здесь жил когда-то монах-отшельник, одновременно и сторож морозовского леса. В прошлом году он умер, и в лесную глушь больше не ступала нога человечья, если не считать деда Леонтия и Тикшая.
Тикшай живет здесь второй месяц. Дед привез ему кое-какую одежонку, ржаной муки, соли и пищаль, которую достал неизвестно где. Возле избушки ходили кабаны, рыли землю, не боясь никого, резвились лоси. Мясо только добывай, не ленись. Недалеко протекала Москва-река. А в ней рыбы - хоть руками бери! Так что с голоду не помрет. И бояться, кроме медведей, некого. Тикшай целыми днями бродил по лесу. Собирал грибы и ягоды, ловил петлей зайцев, любовался цветущими полянами, купался в реке. Но рай вскоре превратился в тюрьму. Парень стал тосковать по людям. Одиночество и зверь не всякий вынесет. А тут молодой, полный сил мужчина. Некому слова сказать. Некому душу открыть. Вокруг только деревья шепчутся да птицы поют. С ними не наговоришься!
А тут ещё дожди зарядили, как назло. Крыша у домика худая, протекает. Сегодня ночью, пока спал, Тикшай промок до нитки. Утром решил наведаться в Приречье, Давно голоса человечьего не слыхал, людей не видал. Не знал он, что деда нет в поместье: поехал в Москву отвозить гостя Морозовых. Поэтому и пришлось Тикшаю ждать ночи, бродить по саду боярскому, скрываясь от посторонних глаз. А дождь, утихший было с утра, пошел вновь. Поднялся ветер. И опять Тикшай промок до дрожи.
* * *
Федосья Прокопьевна с утра успела искупаться в речке. И, наверное, уж в последний раз в этом году. Скоро Ильин день.
Боярыня, торопясь, одевалась на берегу, когда поднялся сильный ветер, по небу побежали темные тучи. Всё обещало бурю. И она не заставила себя долго ждать. Ветер усилился. Трещали стволы больших сосен, согнулись к самой воде прибрежные ивы. Федосья Прокопьевна с трудом завязала платок на голове - легкая ткань так и рвалась из рук, норовя улететь по ветру. Свирепым быком заревел гром, засверкали молнии.
Федосья Прокопьевна, борясь с напором ветра, еле добралась до сада, остановилась, чтобы перевести дыхание. Сад шумел как штормовое море.
На пороге летнего домика стоял Прокопий Федорович и тревожно вглядывался в глубь сада: не спешит ли домой дочь. Беспокойство его с каждой минутой усиливалось. Буря разыгралась не на шутку. Где-то в саду раздался треск - видимо, поломалась старая яблоня. Послышался крик, и сквозь пелену дождя показалась несущаяся галопом испуганная лошадь, сорвавшаяся с привязи. Оборванная уздечка моталась из стороны в сторону.
Наконец он увидел дочь. Мокрая, в прилипшем к ногам сарафане, мешавшем ей бежать, она изо всех сил боролась с ветром, который пытался ее свалить, сломать, как яблоню. Но стройное тело гнулось к земле, ноги неутомимо несли ее к дому.
- Ох, батюшка, еле жива осталась! - воскликнула Федосья Прокопьевна, увидев отца.
Он молча закрыл за ней дверь и прошел к окну, продолжая наблюдать за буйством природы. В эту минуту ослепительно сверкнула молния и раздался оглушительный удар грома, словно небо над их домиком раскололось на мелкие осколки. Федосья Прокопьевна вскрикнула и кинулась к отцу. За окном, как гигантская свеча, вспыхнул старый тополь. Отец был невредим, даже спокоен.
- Батюшка, что молчишь? - принялась тормошить его боярыня. - Скажи что-нибудь! Мне страшно…
- Всё в руках Божиих, дочка! Нечего бояться. Лучше молись!
Федосья Прокопьевна без сил опустилась на колени перед божницей, подняла глаза на грустный лик Спасителя.
Параша, осеняющая крестным знамением окна и двери, тоже присоединилась к хозяйке. Женщины молились долго и горячо. Прокопий Федорович стоял у них за спиной и поклоны клал поясные, степенные. Молился, как обычно, двумя перстами.
Гроза стала стихать, ушла в сторону Москвы, но дождь ещё лил, и сверкали запоздалые молнии. Гром из разъяренного быка превратился в добродушного ворчливого деда.
Федосья Прокопьевна, перебравшись в свою горницу, сняла с себя мокрую одежду, надела сухую рубашку и распустила косы, замотанные вокруг головы: пусть волосы высохнут побыстрее. И вдруг заметила мелькнувшую за окном тень. Подошла к окну поближе. За слюдой - лицо мужчины. Потом - рука и тихий стук. Сердце боярыни вздрогнуло:
- Кто там?
- Отвори, боярыня! Промок я насквозь.
- Кто ты?
- Открой, узнаешь!
Словно околдованная низким бархатным голосом, Федосья Прокопьевна ответила:
- Зайди за угол, там дверь. Сейчас отопру.
Спрашивая себя, зачем она это делает, прошла, крадучись, в коридорчик, открыла дверцу, ведущую в сад. Перед ней стоял высокий крепкий парень. Мокрая рубаха облепила могучие плечи, по светло-русым волосам стекали струйки дождя. Он в упор смотрел на нее. И тут только Федосья Прокопьевна вспомнила, что она почти нагая, в одной рубашке, с распущенными волосами.
- Что глаза пялишь? Бабу никогда не видел?
- Такую - впервые…
- Ишь ты, оценщик какой!.. Молодой, а ранний.
- Будешь ругать, боярыня, аль погреться пустишь? - Пока он стоял в дверях, на полу с него натекла лужа. Да и самой Федосье Прокопьевне стало холодно.
- Идем! Только тихо, услышат- греха не оберусь.
- Куда идти-то? Темно, ничего не вижу…
Федосья Прокопьевна взяла парня за руку, молча повела по коридорчику в горницу. Завела, усадила на скамью.
Ужасаясь своим словам и действиям, помогла незваному гостю снять мокрую рубаху, принесла с постели покрывало, закутала его.
- Так теплее?
- Спасибо, Федосья Прокопьевна, теперь не умру…
- Ты знаешь, кто я? А сам как сюда попал?
- Шел, шел и пришел… - горячим шепотом отозвался Тикшай.
Боярыня смущенно опустила взор, кровь в ней кипела, руки не слушались разума, они так и тянулись к парню - дотронуться до его мускулистых плеч, упругой гладкой кожи, мокрых густых волос.
- Ох, да ты босой?
- Сапоги на крыльце бросил. Грязные они…
- Надо же их немедленно просушить. Пойду принесу, сиди тихо. - И она выпорхнула из горницы от греха подальше.
В коридорчике наткнулась на Парашу. Обе от неожиданности испуганно вскрикнули.
- Ты чего здесь? - смутилась Федосья Прокопьевна.
- Я к тебе, боярыня. Боюсь одна спать. В окно кто-то заглядывал.
- Это тебе почудилось! Никого на улице нет. Иди ложись и меня не пугай, - строго приказала Морозова.
Параше ничего не оставалось делать, как вернуться в свою каморку, на свою скамью.
Боярыня занесла сапоги, сунула их за печку.
- Тебя бы одеть в сухое. Да нет у меня ничего, кроме сарафанов. - Страх куда-то ушел, и Федосья Прокопьевна чувствовала себя возбужденной и счастливой. Она легко порхала по горнице, не спеша оделась и заколола волосы. При этом наслаждалась, впитывая жадные восторженные взгляды парня.
- Ничего, у меня горячая кровь. Портки на мне и так высохнут… Хотя было бы лучше их тоже снять, как рубаху.
- Ну-ну, уймись, бесстыжий! - вспыхнула от откровенного намека боярыня. - Да глаза свои наглые отверни, насквозь пробуравил.
- Что ж на красоту не посмотреть! Бог мне только одну жизнь дал. И рай, и ад - всё перед нашими глазами. Зачем же от рая отказываться, если пришла пора его увидеть.
- О чем это ты, парень? У тебя не жар? Ты не бредишь? - Она подошла, приложила ладонь к его лбу.
- Это не жар, а любовь. - Он взял руку боярыни, поцеловал и приложил к груди, в которой гулко билось молодое сердце. - Слышишь, как оно стучит?
У Федосьи Прокопьевны закружилась голова, она отдернула руку, пытаясь отойти от него. Но он держал крепко.
- Прошу, боярыня, не уходи! И не бойся меня. Сейчас высохнет моя рубашка, и я уйду…
"Что я делаю? - думала Морозова. - Стыд-то какой! Что парень обо мне подумает? Я ведь даже не знаю, кто он". Она ещё раз попыталась вырвать свою руку:
- Пусти, дурной! Это нехорошо…
- Нет, хорошо. Сейчас тебе очень хорошо. И мне тоже…
- Но так нельзя. Уходи!
- Ты ведь не хочешь этого. - Руки парня, горячие, сильные, обхватили боярыню за талию.
Ещё мгновение, и она потеряет самообладание и пропадет! Изо всех сил Федосья Прокопьевна толкнула его в грудь. Он упал, а она, отбежав на безопасное расстояние, тяжело дышала. Парень поднялся, сел на скамью, привалившись к стене, продолжал смотреть на женщину.
Волосы его высохли, завившись в крутые локоны. Оголенный по пояс, мускулистый, при скупом свете свечи он казался Федосье Прокопьевне богатырем из сказки. Ноги ее ослабли. На ощупь нашла скамью, села. И протянула к парню руки. Он не заставил себя ждать, опустился на колени и подполз к боярыне. Она прижала к себе его кудрявую голову и дрожащим голосом спросила:
- Как же тебя зовут?
- В родном селе звали Тикшаем, в других местах зовут Тихоном.
- Это ты внук брата кучера? Я сразу это поняла. Именно таким тебя представляла… А теперь тебе надо уходить, Тиша, пока люди не проснулись. И собаки здесь тоже злые…
- Ещё немного, боярыня! - взмолился Тикшай.
- Нет, ступай. С меня на сегодня довольно.
Когда вышли на крылечко через черный вход, небо начало светлеть. Сад дышал легко, умытый, словно после бани. Ни облаков, ни ветерка…
Тикшай нехотя выпустил руки Федосьи Прокопьевны и зашептал:
- Я ещё приду! Я обязательно приду!
- Ох, не вводи меня в грех, парень!..
Спящий сад быстро укрыл одинокую фигуру человека. Федосья Прокопьевна вздохнула всей грудью и улыбнулась, вспомнив: "И рай, и ад - всё перед нашими глазами". "Я хочу вкусить этого рая, а потом пусть будет ад, согласна!" - подумала она и испуганно перекрестилась. Но счастливая улыбка быстро вернулась на ее лицо.
* * *
На противоположном берегу реки стеной стояли высокие стройные сосны. Их золоченые стволы, нагретые знойными лучами июльского дня, словно свечи в церкви, ровно сияли светом и жаром. Жар этот и в воздухе разлит. От него во всем теле истома.
Федосья Прокопьевна не удержалась от соблазна - опять пришла купаться. Москва-река нежилась под солнцем, чистая, прозрачная вода ее так и манила к себе. С берега отчетливо виднелись камни на дне да тень от цветущих у берега кувшинок. Грязной река бывала только в половодье, когда несла с собой лесной мусор и талую воду прибрежных ручьев. В остальное время можно было разглядеть всё подводное царство со всеми обитателями.
Боярыня давно выбрала для купания удобную песчаную отмель. Здесь неглубоко, дно хорошо просматривается и нет опасности налететь на затонувшую корягу.
Она вошла в воду, окунулась и поплыла. Доплыв до середины реки, перевернулась на спину и отдалась на волю речным волнам. Течение, не быстрое, но ощутимое здесь, на середине, подхватило ее. Федосья Прокопьевна, отдыхая, смотрела в небо. В вышине, распластав крылья, сторожил добычу ястреб. Наверное, он, бесстыдник, рассматривает сейчас ее обнаженную грудь, бедра, подумала мельком боярыня и тут же забыла о птице, стала вспоминать, как она вышла замуж, как стала женщиной…
Тогда ей только-только исполнилось семнадцать. Она была любимицей царицы, и Мария Ильинична сама искала ей жениха. Девушка верила, покровительница найдет ей такого мужа, что все богатые московские невесты умрут от зависти. Верила, но всё-таки переживала: каким же он будет, ее суженый?
Перед глазами до сих пор стоит первая встреча с мужем… Однажды, на яблочный спас, Мария Ильинична пригласила Федосью к брату Бориса Ивановича Морозова отведать яблоки из его сада. Имение Глеба Ивановича, село Приречье, находится от Москвы в тридцати верстах. Ехали туда большим поездом - на двадцати лошадях. Царица всю дорогу рассказывала о богатстве боярина.
Когда подъехали к Приречью, Федосья увидела густой сосновый лес. По левой окраине села текла Москва-река. Дома деревянные, каменная только церквушка, да и она низенькая, похожа на теремок, макушка ее желтела яйцом, выкрашенным луковой шелухой.
Усадьба боярина стояла чуть в стороне от села, на пригорке. Утопала вся в саду, загорожена толстым частоколом. Ворота были украшены петушками. Охраняли их четыре крепких парня в кольчугах, в руках пики и пищали. Прямо у ворот гостей встретил Борис Иванович, которого Федосья и раньше знала. На нем был вышитый позолотой камзол, на голове, несмотря на жару, беличья шапка. Наклонился перед Марией Ильиничной, лениво поцеловал ей руку, будто показывал этим: гости вы большие, да богатство брата, видите ли, мне дороже. Потом поклонился остальным гостям и сделал широкий взмах рукой:
- Милости прошу!
В огромном (около двух десятин) саду гуляли павлины. Длинные свои хвосты возили по земле. Вот один из них отделился от стаи, расправил огромный хвост-веер и ринулся с криком на гостей. Из-за кустов выскочил мальчик с хворостиной, одетый в красный кафтанчик, и начал отгонять разъяренную птицу. Павлин не послушался, накинулся на охранника царицы, Плещеева. С испуга тот бросился бежать. Появились ещё слуги, отогнали птиц в глубь сада. Взволнованные гости отправились в терем.
Потом, во время пиршества за столом, Борис Иванович то и дела посмеивался над Плещеевым:
- Леонтий Стефанович, ты самый лучший денщик в государстве, а павлин не распознал тебя?..
Смеялся, а сам то и дело посматривал в сторону Марии Ильиничны, которая всё никак не могла оторваться от наливных спелых яблок.
Сквозь золотисто-белую мякоть даже семечки проглядывались. Царица вонзала в них свои острые зубки, причмокивала брызжущий сок и мурлыкала от удовольствия:
- Ах, хороши-то как! Ну истинно райские яблочки! - Наконец насытилась, посмотрела на скучающую Федосью и спросила Бориса Ивановича строго:
- Ну, а где же хозяин-то? Не ждет, не встречает… Чем таким важным занят?
- На речке он, с рыбаками. Я уже послал за ним, - извиняюще молвил боярин, с улыбкой поглядывая на Федосью.
Поймав этот многозначительный взгляд, она вдруг поняла, зачем они тащились в этакую даль. Царица привезла ее на смотрины. А хозяин - Глеб Иванович - как раз жених. В прошлом году у него умерла жена. Но детей у них, насколько знала Федосья, нет. Живет Морозов-младший один.
А вот и он на пороге. Ростом пониже брата, русоволосый, безбородый. Далеко не молод. Вошел робко, как-то незаметно, словно и не хозяин.
- Иди-ка сюда, братец! - громко обратился к нему Борис Иванович. - Заждались гости. Так что проси прощения…
Боярин подошел к царице, поклонился, потом перевел взгляд на Федосью. Глаза его, добрые и светлые, как бы говорили ей: "Не бойся, я ничего плохого тебе не сделаю".
Мария Ильинична показала ему на место рядом с собой. По левую руку его сидела Федосья.
- Так вам теперь всегда сидеть! - торжественно произнесла царица и велела всем поднять кубки с вином. - Выпьем за молодых. Совет им да любовь!
Все шумно встали. Только Федосья не могла подняться со своего места. Ноги от волнения отказались ей служить. Она опустила голову, и слезы закапали прямо в вино.
Так Федосья Соковникова стала боярыней Морозовой. И уже десятый год замужем. Глеб Иванович поседел, ссутулился. Годы берут свое. Нет в нем удали молодецкой, смелости, безрассудности лихой, любви горячей… Но он очень добр к ней и к сыну Ванюше. Любит их, заботится.
Уезжая из дому надолго по государственным делам, всегда говорит жене: "Не горюй, если не вернусь, не убивайся! Ты ещё молода, у тебя вся жизнь впереди. А сын подрастет - тебе опорой станет!".
Ванюше девять лет. Родился весной, когда в роще собирали березовый сок. Мальчик и сам как березка: стройный, белоголовый, со светлыми глазами, как у отца. А уж шустрый - нянькам не догнать! Любит с работниками в лес по грибы-ягоды ходить, на рыбалку… С улицы домой не затащишь.
…Федосья Прокопьевна увидела, что течением ее сносит к противоположному берегу. Она пошевелила руками, загребая энергичнее воды, опять вернулась на стремнину. Но думать ни о прошлом, ни о настоящем ей больше не хотелось. Что поделаешь, если ей не суждено большое счастье! Обижаться на Бога нельзя. Он - единственное оставшееся ей утешение. Только Господь и успокоит ее мятежную душу. Она хотела перекреститься, но потеряла равновесие, хлебнула речной воды. Вынырнув, направилась к берегу.
Домой шла по знакомой лесной тропинке. Она вскоре вывела боярыню к краю поля, на котором, покачивая кисточками, шумел под легким ветерком овес. Немного погодя ее догнала повозка. Откуда-то ехал сельский батюшка Лазарь. Настоятелем их церкви он всего год. Раньше служил в Юрьевце - Повольске с протопопом Аввакумом.
- Откуда, батюшка, тебя Бог несет? - в ответ на приветствие полюбопытствовала Федосья Прокопьевна.
- В Гуляеве был. Там женщина умерла родами.
- Сколько ж сирот оставила, несчастная?
- Семерых, матушка-боярыня!..
- Ох-хо-хо! - воскликнула Федосья Прокопьевна.
- Прими душу усопшей рабы… - скороговоркой затараторил поп. - Присаживайся, боярыня, подвезу.
- Нет, я ещё пройдусь. А ты поезжай, поставь свечи за покойницу, помолись… Да обедать заезжай, не стесняйся!
Боярыня ушла узкой тропинкой, сбивая широким подолом тяжелого шелкового сарафана хрупкие головки полевых цветов.